Ударник сошелся в поцелуе с капсюлем. Гонимая взрывом страсти, пошла по нарезам ствола, пуля. Прошелестела в жарком августовском воздухе и, совсем не больно, ударила парня в выгоревшей форме. Сержант погранвойск НКВД Павел Верещагин споткнулся, выронил “трехлинейку” в ломкий бурьян, и умер, глядя в раскаленное небо.
**********
  Высоченная белая стена. Сторожевые вышки. Рубят серые тучи лучи прожекторов. И дежурный по КПП. Хмурый бородатый дядька в полевой форме образца осени 41-го: гимнастерка наша, штаны румынские, истоптанные ботинки, вообще, никогда не виданные – со шнуровкой сбоку.
  - Стой! – Скомандовал дядька, и, как бы ненароком, положил руку на внушительную кобуру. – Откуда, куда, зачем?
  Новоприбывший уставился на разбитые сапоги, серые от пыли.
  - Ну, это, вроде убили меня…
  - Неграмотный, что ли? – Удивился дядька.
  - Десятилетку окончил.
  - Не в том суть, бестолочь. Атеист?
  - Ага! Так точно, то есть, - понуро ответил сержант, - некрещеный.
  - И меня не признаешь?
  - Никак нет!
  Придирчивый дядька аж присел. – Чудны дела твои, Господи! Иди отсель, атеист хулев! Десятилетку, он закончил! Тьфу, нехристь! – и истово перекрестился.
**********
  Пройдя КПП, Верещагин оказался в огромном дворе, забитом людьми  и техникой. Все куда-то бежали, что-то несли. Сквозь толпу к сержанту продрался пехотный лейтенант. Сверился с помятым списком – Верещагин? 95-й отряд?
  - Так точно, тарищ лейтенант! – Ничего себе, уже и в штатку внесли!
  - Идешь к вон тому  “студеру”, - лейтенант махнул в сторону обшарпанного грузовика с простреленным тентом, - Скажешь, в Порубежную Стражу. К Бестужеву. Как раз по профилю попадешь…
**********
  Алярм боевой тревоги больно стегнул по ушам. Гнусно завыл “ матюгальник ” на столбе: - Прорыв с юго-запада, по местам!
  Дернули за плечо, сунули битый жизнью немецкий карабин с подсумком. – Бегом, мать твою, адовцы прорвались!
  - Кто? – Не понял Верещагин. Но организованная суматоха людского водоворота подхватила, стесала им пару раз углы. И выплюнула посреди иссушенной степи.
  Горло перехватила судорога. Снова атака, за атакой, отступление, больше похожее на бегство. Приказ ни шагу назад. И удар под сердце…
  Рядом, в траншею плюхнулся белобрысый ефрейтор, в форме вермахта. Фриц сноровисто передернул затвор ППШ.
  - Не робей, Иван! Своих не трогаем! – И оскалился дружелюбно.- Новенький здесь?
  - Ну! – Павел успокоил дыхание и прицелился. Глупо ойкнул и вгляделся. Во второй цепи шагал с винтовкой наперевес дядя Моня – зловредный кляузник и сплетник. Угодил под трамвай в 36-м. Слухи ходили – помогли.

  - Да он мертвый! – Оторопел сержант.
  - Ты чего? – Не понял сосед. – А-а-а! Так эт, он ТАМ  мертвый, а здесь живее всех живых. Как ваш Вольдемар.
  Пуля снесла репейник на бруствере и зарылась в пыль.
  - Давай, унтерменш, работай! – Немец отвечал одиночными. – В пацифисты записался?
  Верещагин нажал на курок. Привычно толкнул приклад. Один из наступающих схватился за плечо, осел на землю.
  - Так их, так! – Завопил радостно сосед и, привстав, начал лупить очередями, подвывая в такт, что-то совеем не мелодичное.
  - Ложись! – Верещагин дернул берсерка вниз, к земле. Поймали… ефрейтор завалился набок, хватая воздух. ППШ сиротливо уткнулся в плечо.
    В прицеле замаячили, расплываясь, почему-то, фигуры. Рядом взревел мотор. Из немецкого БТРа, с наспех, замалеванным крестом на борту, выскакивали солдаты, на бегу примыкая штыки к СВТшкам. Накатывало мощное “Ура-а-а-а!”. И тело само понеслось в броске…
**********
  - … Если это не Рай, то что тогда?
  На скрипящей табуретке, со стаканом в руке, сидел обер-лейтенант Курт Росбах, панцергренадеры. Похлебывал самогон, закрашенный чаем, и отвечал на глупые вопросы.
  - Все местные называют Буфером. – Росбах потер подбородок. – Переходная форма между Адом и, соответственно, Раем. Резервация для недостойных ни того, ни другого.
  - Кто грешил мало?
  - Или приходилось. – Немец обвел рукой комнатушку. – Для примера, нас возьмем. Ты людей убивал?
  - Ваших только, - нахмурился сержант, - не надо было нападать вероломно!
  Росбах скривился. – Не о том разговор. Убийство грех. Притом серьезный. Но! – Многозначительно поднялся палец. – Мы защищали Родину, семью, убеждения и т. д. и т. п. Каждый по-своему, но смысл не меняется. Вот и держат из таких прослойку. Волнорез, блин, между адским огнем и райскими кущами.
  - Кто-то должен делать грязную работу…
  - Сообразил! – Росбах хлопнул по плечу. – Хоть и сержант.
**********
  - Паша! – Верещагин обернулся. Через толпу у буфета, бежал Витька Шунков. Сгоревший с танком под Минском в 41-м.
  - Живой! – Орал сержант, обнимая друга.
  - Живой, Паша, живой! И бэтэшка здесь, и мужики целые! Давно с нами?
  - Позавчера. Точное время, извини, не засек. Не до того было.
  - На юге отметился?
  - А то! – Щелкнул затвором. – Или не ПВ?
  - Уважаю, Эп! Молоток!
  Верещагин промолчал скромно. Орден Ленина не вручат, так зачем кричать лишний раз?
  - Че с берданкой похабной? – Удивился карабину Шунков. – Выкинь. За бутылку ППШ подгоню. Отменная машина. Здесь с десяток, не больше. Не, мужики, я в отрубе. Пашка, и в Буфере! Смех один. За одну Наташку, та-а-а-ак законопатить можно…
  - Здесь климат лучше. – Скромно усмехнулся. – Да и своих побольше будет.
  - Эт точно! – Согласился Витек. – Поискать толково, пол корпуса соберу.
  В Шункова врезался спешащий куда-то эсэсовский унтер в расхристанном мундире. Оба упали.
  - Падло! – Прошипел Витька и схватился ТТ. Щелкнул боек. – Бля! Ну какого, ты в них не стреляешь!
  Фриц сразу подскочил в стойку и отвесил хорошую плюху. Танкист выдернул из сапога нож. Унтер поймал лбом рукоятку  и улетел в толпу. Толпа, радостно взревев, приняла  на кулаки. От казармы уже бежали немцы, закатывая рукава. Погнали наши городских…
**********
  Утром всю БП-43 подняли по тревоге и загнали на плац.
  - Вы собраны здесь для великой миссии! Избранны из многих миллионов! И что? – Оратор перешел от грохочущей патетики к угрожающему шепоту. – Устроили междоусобицу! А враг не дремлет!
  Верещагин еле сдерживал смех. Шестикрылому серафиму еще очки на шнобель, и, чистой воды, старший политрук Бац получится. Тип мерзкий, но пал геройски. Под рухнувшими стенами уборной. Бомбежка, знаете ли…
  - И никогда, запомните, никогда, - распинался серафим, - враг не оставит попыток завладеть душами вашими!
  - Кому они надо? – Гаркнули из строя.
  - Вот! – Восторженно заорал политрук, указуя перстом, точнехонько, на побитую физию Шункова. – Люцифер захватил его душу! Так истребим же тело, ставшее вместилищем демона!
  Вокруг приговоренного никого не стало. Не впервой…
  Глухо ударило вдалеке.
  - Витька! – Закричал, даже застонал от боли Верещагин. Рванул через плотный строй к оседающему на пыльную брусчатку другу. Остановили. Закрыли от недобрых глаз серафима.
**********
  - Ротмистр Бестужев. Карс. 915-й. – Щелкнул каблуками офицер, с интересом оглядываясь в маленькой комнатушке. – Вы позволите войти?
  - Конечно. – Смутился Верещагин. Не каждый день к тебе заходит начальник базы. – Входите, товарищ ротмистр, располагайтесь.
  - “Товарищ ротмистр…” – Покатал на языке Бестужев. – Неплохо звучит. Впрочем, большевики частенько находили отличные фразы, владели, так сказать, языком. – Итак. Верещагин Павел Григорьевич. Сержант погранвойск. По-старому, фельдфебель Пограничной Стражи. В наших славных рядах меньше недели, но в паре стычек участвовали. Неплохо зарекомендовались. Росбаха помните? Из гансов. Отличный вьюнош, не без тараканов в голове, конечно. Хотя у кого их нет? Ганс, сей описал вас в тонах совершенно радужных. Прям не человек, а ангел.
  Ротмистр задумался на мгновение, выпустил аккуратное колечко дымка. – Не обессудьте, вам не предлагаю. Ибо яд. Кстати, во времена кадетские, знавал я одного Верещагина, тезку вашего. По таможенной части пошел. Никоим образом не родственник?
  - Никак нет! – По-уставному рявкнул Павел. – Из пролетариев.
  - Впрочем, отвлеклись. Ведь явился я, в такую рань, вовсе не забивать вашу похмельную голову вопросами о предках.
  … Противно и страшно. Монотонно, словно лекцию читал, Бестужев рассказывал о брошенных на смерть базах и отрядах, о показательных смертях, о подкупе Раем…
  Ротмистр натужно поднялся с продавленной койки. – Я вас, на время, оставляю. Подумайте об услышанном. Что сможете – примите, что – отбросьте. И будьте готовы. Витает что-то в воздухе…
**********
  Мелкой дрожью трясло стены. Долгий вой, глухой удар. И бьется звонкий крик : “Танки!”
  В коридоре наскочил на Росбаха. Обер был в одних кальсонах, изрядно нетрезв, с засосом на шее, но с карабином. Верещагин осторожно выглянул в разбитое окно.
  Вокруг базы стоял с десяток танков, разрисованных перевернутыми крестами и черными звездами. Под прикрытием брони, по воронкам, залегла пехота.
  На башню головного “Черчилля” вылез адовец в советской форме, прокашлялся в кулак.
  - Товарищи и господа порубежники! У каждого второго из вас Красная Звезда или Железный Крест.- Затянулась пауза. – Зато у нас десять танков и четыре роты мотострелков. Ваши не пляшут. Сдавайтесь, короче. Чего зря боеприпас жечь?
  По усыпанному обломками плацу, неторопливо потягивая тонкую папироску, шел ротмистр Бестужев. Вроде бы прибавивший в весе за пару дней.
  Не дойдя пары шагов до танка, ротмистр небрежно козырнул.
  - Командир 43-й Базы общего прикрытия Пограничья , ротмистр Бестужев, гвардия, Карс, 915-й. С кем имею?
  Адовец бросил ладонь к шлемофону. – Командир батальона ОсНаз, капитан Бахутин, бронетанковые, Дубно, 41-й.
    - Условия капитуляции, капитан?
  - Простейшие! – Искренне расцвел Бахутин. – Переход под наши знамена, с последующим получением статуса полноправных членов сообщества. – Адовец повысил голос. – Мужики, людьми станете, а не подстилками райскими!
  - Капитан, -  зазвенел голос Бестужева, -  вы кое-что позабыли.
  - И что же? – Дружелюбно поинтересовался адовский комбат.
  - Первая, - загнул палец ротмистр, мужики поле пашут, а вы разговариваете с офицером российской армии. Вторая – есть вещи, невозможные, в принципе. И переход под знамена Ада входит в этот список. К тому же, я человек в возрасте, изрядно повидавший, и опять начинать сначала… Неохота.
  - Это не проблема, все решается.
  - И наконец. – Бестужев запнулся, на мгновение. – Вам стыдно не знать, капитан. Русские не сдаются!
  Взрывная волна отбросила от окна, вбила в стену.
  … Огромная воронка, полыхающий танк, бьется в руках ППШ, перекошенная харя, в нее вбивается приклад, удар в живот, искры из глаз, темнота…
**********
  Из тумана выплыло девичье лицо.
  - Повелитель проснулся? – Какой я тебе, на хрен, повелитель, хотел сказать Верещагин, но вылетел только хриплый стон : - Пить!
  Влага побежала живительным потоком. Радостно завыли кишки. Павла мучительно стошнило в траву.
  - Ты кто, спасительница?
  - Господин не узнал меня? – Удивилась девушка, красивая до безумия. – Я Джала, твоя верная раба.
  - А точнее? – С трудом ворочая языком спросил Верещагин.
  - Я гурия. Разве ты не узнал, о Повелитель? Или за подвигами воинскими позабыл некоторые аспекты учения Пророка?
  - Чего? – Не понял мудреной фразы сержант.- Да я, это, как бы сказать точнее. И не знал, честно если…
  Глаза Джалы распахнулись в Ужасе. – Разве господин не мюрид?
  - Еще какой, мюридестие не бывает! – Заорал возникший из ниоткуда, вроде бы, Росбах, в обнимку с двумя красавицами. – Паша-джан, не пугай Джали , она девушка скромная и впечатлительная.
  - Курт, мы еще раз померли?
  Обер заржал. – Паша, я тебе искренне поражаюсь! Такая девушка под боком, а ты все про войну. Нас так просто не возьмешь! – Хотел принять позу Наполеона, но упал. – Шеф подорвался, база и поднялась. Еще и зондеры Фогеля с тыла подключились… Насовали, короче, темным, полную морду.
  - А мы?
  - На лечении. В санатории закрытого типа. По исламской лицензии, прошу заметить, оборудованному. Исключительно по нежной дружбе с администратором пробрались. Тут очередь на пол года…
  Нежная ладонь коснулась лица. А я-то чего жду? Джали трепыхнулась, для порядка, чисто. И все пошло как надо…
**********
“ Анастасия Владимировна!
  С глубоким прискорбием, сообщаю, что Ваш муж и наш соратник, Алексей Сергеевич, пал смертью геройской на поле брани у крепости Карс.
                                                                                       
                                                                                        С огромным уважением и скорбью
  22.11.915                                                                      штабс-капитан Крылов ”
                                                                                 
    Верещагин задумчиво разглаживал помятый листок. – Как оно, похоронку на себя 30 лет хранить?
  - Это ерунда, - махнул Росбах, - а как смотреть в глаза человеку, в которого пол магазина высадил? То-то и оно…
  Замолчали. На плацу ухали трубы, гремели старой бронзой литавры…
  -“Интернационал”? – Зачем –то уточнил хмурый обер.
  -  “Прощание славянки.” – смахнул слезу Верещагин. – Соринка какая-то в глаз попала.
  - Бывает. – Отвернулся Курт.
  **********
    А на рассвете пришла смерть. Пулемет на единственной вышке хлестнул парой очередей, сбил пару десятков нападающих, и захлебнулся, уткнув в небо остывающий ствол.
  Злобно свистели стрелы. В ответ, база огрызалась неприцельной стрельбой.
  - Нас сдали! – Шипел таджик, выцеливая всадников. – Отвели все наряды. Сняли посты. И забыли.
  - Не гони!
  - Не гони!? – Ефрейтор обернулся. – А как может быть за неделю два прорыва к базе? Сначала адовцы, потом Неприкаянные.
  - Неприкаянные?
  - Те, кого не приняла земля.
  Короткая черная стрела выросла в глазнице. Таджик дернулся всем телом и обмяк.
  Вполголоса матерясь, Павел передернул левой затвор ППШ. Если выпало второй раз уходить, то встречать Старуху надо с оружием в руках. Не нами заведено, и не нам нарушать…
  Подошли к казарме на рывок. Ворвались внутрь. Убедительно рявкнул “Шпагин”, рослого Неприкаянного в доспехах из нашитых копыт вышвырнуло обратно. Еще двоих пули положили у стены. Несколько смелых сунулись в окно. Один там и остался, повиснув на подоконнике, только и успев всхрипнуть разорванным в клочья горлом…
 
  БП- 43 держалась. Завалив окна мешками с песком, и из бойниц редкими выстрелами отбивала охоту идти на приступ. Вяло дымила крыша, закручивая столб дыма.
  Росбах оглянулся на радиста. Старшина Лямкин в запотевших очках раскачивался на стуле в нехитром ритме отчаяния.
  - Они глушат весь диапазон. – Уловил взгляд старшина. – Не знаю как, но забит наглухо.
  - Бред! – Оборвал обер –лейтенант. – Такая аппаратура есть только у нас.
  - И у адовцев. Ждем гостей.
  - Не накаркай, Нострадамус.
  - Все мы тут Пострадамусы, товарищ старший лейтенант…
 
  Неприкаянным надоело ждать. Дикий визг, и на штурм. Коробу казармы заволокло пороховым дымом. Непрерывно рычали редкие автоматы, сухо щелкали карабины. Перекрывая все, протяжно визжали на одной ноте Неприкаянные.
  Курт выбросил МП с пустым магазином. В амбразуре показалась рожа Неприкаянного. Сам-собой прыгнул в руку ТТ. Враг свалился с простреленной грудью.
  В мозгу внутренний голос отчетливо сказал : “Ну если, это не конец, то чего же ты хочешь?”
  Прошелестел возле головы метательный нож. Росбах, не глядя, шарахнул из пистолета. Жалобный вопль. Достал, значит. Последний патрон. Застрелиться, что ли? Помощи не будет. Эскадрон Медведева гоняет контрабандистов Мудрой Лисы километрах в ста от базы. Фогель гуляет по нейтралке…
    В небе затарахтели моторы. Обер сплюнул на залитый кровью пол узла связи. Идут штурмовики. Родные  “Штуки”. Летят бомбить его, обер-лейтенанта вермахта! Чертов Геринг развел сволочей. Мысли ползли медленные, неторопливые…
  А что потом? После второй смерти? Тот же Буфер, серафимы, бесконечная война? НЕ ХОЧУ!
  С высоты обрушились “юнкерсы”, завывая сиренами. Земля поменялась местами с небом. С треском лопнуло перекрытие, обрушиваясь вниз.


  …Страшная, пронизывающая все тело боль. Крик, на разрыв горла…
  - Сын у тебя, дочка. Похож-то как!

    25.12.03.-02.02.04                                                                    Мариуполь