Последний день Семена Петровича Пеструхина
Семен Петрович Пеструхин никогда не бывал в консерватории. Единственной музыкой, которой он служил с самых своих юных лет в Подольском ПТУ№19 до конца своей карьеры сантехника в местном ЖЭКе, был сиплый рев и свист открываемых кранов под контрапункт мрачного гудения труб, и гневные хоралы жильцов обслуживаемого им участка. Возможно, родись Семен Петрович в семнадцатом веке, он стал бы великим композитором, может быть даже более великим, чем Иоганн Себастьян Бах. Меандры канализационных труб подернулись бы дымкой латуни, изливая из недр своих вместо загадочного журчания многоголосие органных фуг во славу католической церкви...
Но жизнь Пеструхина сложилась немного иначе: родители его воспитали в сугубо атеистическом (если не сказать нигилистическом) духе, как и положено было в то время в нормальной пролетарской семье. И бегал маленький Семен Петрович играть в футбол, а не в музыкальную школу, потому что папа - простой работяга - сказал, что в музыкальных школах обучаются только евреи.

Однако в то знаменательное утро великое исскуство музыки, паче чаяний Семена Петровича, все-таки зацепило его своим черным лакированным крылом. Огромный концертный рояль, втягиваемый шестью матерящимися грузчиками в квартиру жившего этажом выше профессора Московской Консерватории Марка Израилевича Зильбермана, коварно выскользнул из заботливых рук, и, набирая скорость, понесся вниз. В этот миг одним лестничным пролетом ниже томный с похмелья и безразличный ко всему Семен Петрович пытался закрыть обитую дермантином дверь своего жилища. Аспидно-черный айсберг рояля соткался сзади как мрачное видение из тумана алкогольного делириума и пригвоздил несчастного Семена Петровича к двери его же собственной квартиры. Затуманившийся взор Пеструхина скользнул по линялой шляпке обойного гвоздя, а изо рта вырвалось беззвучное "Бля-а-адь...", которое подхватила его воспарившая душа. Рояль победно гремел.

Душа Семена Петровича долго плутала по проржавевшим изнутри всевозможным тоннелям, соединениям, запорам и древним акведукам. Какое-то неведомое чувство влекло его лететь все дальше и дальше - ненавязчивое, но непреодолимое - как зов пивного ларька в жаркий полдень. Странно было теперь, подобно водному потоку, преодолевать все эти изгибы и конструкции. Каким-то образом Семен Петрович понял, что сейчас он является воплощением дела всей своей жизни. У него даже мелькнула мысль пролиться в квартиру ненавистного Марка Израилевича и устроить небольшую взбучку его картинам и восточным коврам. Но не успел Семен Петрович насладиться этой мыслью, как узрел вверху свет: сперва мерцающие мутновато-белесые разводы в плотной водяной массе, а затем яркий и четкий овал манящего сияния.

С шумным выдохом и плеском, подобно морскому млекопитающему, душа Пеструхина вынырнула в бассейне огромного нежно-голубоватого унитаза. Вода в нем была прозрачная, словно подсвеченная изнутри, и приятно пахла. Ощущение необыкновенного счастья и радости захлестнуло и переполнило Семена Петровича. Будто морской котик он начал нырять, кувыркаться и резвиться  в лучащейся электрическим солнцем освежающей прохладе, расплескивая драгоценную воду на белоснежный кафель пола...
Звучный неземной голос вырвал его из блаженного забытья. Язык на котором изъяснялся голос был непонятен Семену Петровичу, но интонации явно были вопрошающими. Что-то подсказало советскому сантехнику, что любопытство вопрошающего было отнюдь не праздным, и радость Пеструхина куда-то улетучилась. Семен Петрович сжался и почувствовал себя неловко и чуждо, - так, словно он зашел в гости, где его не ждали, или что-нибудь украл.

"Шпрехен зи дойч?" - выдавил из себя Семен Петрович, продемонстрировав свои оставшиеся со школы познания в немецком языке. Голос, помедлив, разразился пространной речью по-немецки, но беда была в том, что глубокие знания Пеструхиным немецкого исчерпывались одной единственной фразой. "Не понимаю я..." - жалко простонал советский сантехник, и тут огромная дверь напротив злополучного унитаза стала раскрываться. Слепящий неземной свет ворвался в пространство Пеструхина, заставив его ладони взметнуться к прищуренным глазам и задрожать от страха. Сотканный из пламенеющего сияния силуэт человеческой фигуры наклонился над трепещущим Семеном Петровичем и произнес: "Ты вышел не на той остановке, русский. Это рай для финских сантехников!" Существо воздело сияющую длань над головой Пеструхина и нажало красную кнопку в стене. Бурный поток воды низвергся на голову Семена Петровича, его завертело, закрутило и потянуло вниз. "А унитаз-то финский" - успел подумать Семен Петрович Пеструхин перед тем, как унесся в зловонное ничто.