(На сцене, метров в трех друг от друга, стоят два бюста В.И. Ленину на постаменте. Один покрашен в красный цвет (первый памятник), второй в цвета национального флага (второй памятник). На сцену выходит мужчина в кедах, джинсах и гимнастерке. В руках у него толстая книга и спортивная сумка на плече. Он подходит к «красному памятнику», рассматривает его. Потом кладет книгу под постамент, не раскрывая.)

Первый памятник. (Мужчина обращается к памятнику, стоя вполоборота к залу)  Она любила нудные песни, сладкое вино и отца, которые сбежал в Америку, когда ёй было четыре, перестройки не было вообще, а девушке из кордебалета, с которой папаша и изменил родине, восемнадцать. Она считает, что история его бегства смешна и романтичная. По мне просто глупая. Собственно от таких историй меня тянет блевать. Ну отправили  наш провинциальный театр за каким-то хреном в город-побратим, ну вышел её папочка прогуляться, и дернул из под железного занавеса сам, соблазнив заодно на бегство какую-то дурочку, которую поговаривают бросил где-то в бордели. Но моя первая жена прямо слюной капала на папашу. Дура. Даже имя себе поменяла. Была Ксюшей – стала Либерти. И при этом… Не поверите! Считала себя социалисткой. Носила футболки с Че Гиварой и вообще. Познакомился я с ней около этого памятника. 

(Идет ко второму памятнику. Подходит, становится к залу спиной, вздыхает, кладет рядом с памятником сумку, оборачивается и говорит в зал.)

Второй памятник. Моя вторая жена не любила нечего. Просто разрешала вещам и людям существовать рядом с собой. Прежде всего, мне, машине, шмоткам, какой-то дребедени в косметичке и моей первой жене. Её отец некуда не сбегал, а просто подох, выжрав когда-то две бутылки водки, из-за чего полез в какие-то тупые разборки и схлопотал по голове бутылкой. Говорят драка началась из-за женщины.  Больше она о нем ничего не рассказывает. Кроме отчества он все равно ничего не оставил. Да и то дурацкое. Поэтому она предпочитает быть не Серафимовной, а просто Мариной. Первый раз я её увидел под этим памятником.

(Мужчина идет на середину сцены и становиться на колени.)

Мужчина. Я знаю – Бога нет. Молится некому. Но очень хочется. Хочется стать на колени и бормотать. Отец мой, живущий на небе и везде! Прошу тебя дай мне силы. Дай мне веры. Дай мне республику, демократию, окорочка, джинсы, знание языков, юридическое образование, здоровье и еще нечто такое, о чем просить тебя, знаю, нельзя но очень хочется. Ибо человек я. (Бьет поклон. Встает. Пытается перекреститься, но путается. Вздыхает.) Вот как-то даже странно. Все жизнь считал себя религиозным. Или по-крайней мере верующим. А что на самом деле? Ничего в этом не понимаю. Даже молитвы ни одной не знаю. Марина у меня хоть молитвы какие-то знает. Откуда только непонятно. Ну, с Либерти даже сравнивать бессмысленно – эта мазохиста книгу какую-то выучила и молитвы у неё свои. Она мне даже как-то вместо обещанного минета устроила целое выступление. Марина чуть от смеха не умерла. Оно и понятно: стоит Либерти на коленях, держит руками мой член и по памяти шпарит выступления на двадцатом съезде КПСС. Да с выражениями и интонаций, а когда требуется, подмигивает Марине и та изображает овации.

(Идет к кулисам, к первому памятнику. По пути продолжая.)

Мужчина. А я, значит, внимаю все это офанаревший, с открытым ртом, со  стояком. И знаете о чем я тогда думал? (останавливается перед кулисами) Не поверите: о памятнике. (кивает в сторону первого памятника). Он у нас в конце аллеи стоял сколько себя помню. По преданию его вместо Сталина поставили, но не знаю как на самом деле. Это я, понятно дел, не застал. Я только Ленина помню. И знаете как помню? Алея, липы, скамейки и будка, к которой мороженное продавали. Перед ним очередь, человек тридцать. Я стою, сжимая в кулачке мелочь, полученную за сданные бутылки, а напротив, метров через сто, огромный силуэт памятника. И медленно ползет к будке его тень и никогда не доползает.  Мне тогда казалось, что если однажды она все-таки доберется, хотя бы до хвоста очереди, во всем мире наступит коммунизм и мороженного будет до хрена. (заходит за кулиса и сразу выглядывает оттуда)  А почему я памятник вспоминаю? Либерти.

(Через мгновение возвращается на сцену, в руках две пивные бутылки. Подходит  к первому памятнику.)

Первый памятник. Мне было двадцать, когда я с ней познакомился. Либерти была студенткой чего-то ужасно гуманитарного и носила лосины. Зеленые. Зачем её был нужен этот ужас она никогда не отвечала, но снимать их можно быстро. И одевать тоже. Я тогда еще пентюхом был. И девственником. Она подошла ко мне сама. Я сидел под памятником и пил пиво. Она поздоровалась и заявила, что тоже хочет пива, а грех капитализма как раз в том и заключается в том, что никто не делится. Я непонятно чего испугался, но пиво естественно купил. Мы так и стали встречать под памятником. И там же принесли свои первые жертвы. Я пожертвовал девственностью, Либерти нервами. Потом мы стали жертвовать пиво. Так оно проще, согласитесь.

(Открывает одну бутылку и медленно выливает пиво на постамент.)

Первый памятник. Так это все и выглядело. Либерти говорила, что памятник это наш идол. Мы приносили ему жертвы, когда никто не видел. Как только начинало темнеть менты прекращали свои показательные прогулки по аллеи, потом исчезали продавцы импровизированного рынка, вместе с ним перекочевывала в темноту молодежь. Оставались мы одни и начинали свои жертвоприношения.

(Открывает вторую бутылку и пьет.)

Первый памятник. Она говорила, что это будет залогом нашей любви. Я только смеялся. Потом мы устраивали пляски вокруг него. Однажды даже голышом. (смеется) Разделись, где-то около трех ночи и давай пивом обливаться и скакать как дети вокруг лужи. Смеялись долго. Либерти даже трусики свои потеряла где-то. Какой-то мужик отрезвел, когда нас увидел. Ругался долго.

(Выливает немного пива в ладошку и брызгает памятник, потом вокруг себя и зрителей.)

Первый памятник. А потом мы поженились. Как-то сумбурно все произошло. Я предложил ,Либерти сказала «Прикольно!», записались. Родственников на свадьбе не было. Мать Либерти отходила от белой горячки, отец прислал сто долларов. Мои родители назвали нас сатанистами, мурлом, ублюдками и действо не одобрили – укатили отдыхать в другой город. Первое время мы жили у друзей и были счастливы. Потом сняли комнату на окраине. До сих пор помню: темное, холодное утро. Скрепит трамвай и плачет бухой в жопу сосед. В форточке – свет от фонаря и вывески продмага. Я тихо собираюсь на работу. Либерти спит, прикрыв ладошкой рот. Кран течет. Сквозняк. Выхожу. Ветер и скользкие ступени. В той комнатушке ни мне, ни Либерти не нравилось, но бросить её и перебраться куда-то в другое место не хватало духа.

(Смотрит с тоской на пустую бутылку пива.)

Первый памятник. Пока к нам в гости не зашел Сэм. Чтобы понять, что такое Сэм надо выпить. Иначе в такое втыкнуть сложно. Так вот надо выпить грамм шестьсот продукта и представить громоотвод. Пьяный громоотвод. Именно он и будет Сэмом. Приходя с полной сумкой жратвы и  пива, он всегда был готов вместе с вами плакать, смеяться или посыпать чипсами памятник. Он оглядел наши гнилые стены и тусклые лица и отвел нас к нашему прошлому. Не сразу. Для начала накачал нас пивом до полубессознательного состояния, а потом посадил на трамвай и отвез к нему. К памятнику. Он стоял одинокий и скучный в самой печальной аллеи города, завершая унылую композицию полузасыпанных снегом скамеек. В общем – хреново все было. А тут мы. И понеслась. Мы нырнули в снег. Выпили. Устроили танцы, но без раздеваний. Хотя может Сэм и раздевался. Потом соорудили памятнику снежную бабу. Потом выпили и переделали бабу, чтобы значит разместить самым глупым и похабным, но в тоже время естественным способом. Ну и выпили. Сэм начал петь песни. Он красиво поет и песни у него приятные. К нам кто-то из местных подтянулись. Потом пели хором. Кто-то притащил дурь, сделали бульбулятор. И пили. Проснулись у Сэма дома.

(Еще раз смотрит на пустую бутылку пива и уходит за кулисы. Через мгновенье возвращается с двумя бутылками водки и «Сникерсом» в кармане гимнастерке.)

Первый памятник. Мы стали жить у него. На самом деле Сэм это её знакомый. Либерти. Её старый школьный друг. Но его я почти боготворил. Мы работали под памятником: Сэм пел заунывные, блатные и свои песни, Либерти ходила с шапкой, а я читал по памяти стихи. Потом пили.

(открывает бутылку, пьет из горла, выливает немного на памятник, ставит бутылку на постамент. Достает сникерс и ест.)

Первый памятник.  Иногда покупали травку. Самое главное – были счастливы. В пустой пятикомнатной Сэма спалось плохо – кроватей не было. Из его памяти пропали даже следы её. Прямо так и спали на матрасах. А еще кто-то принес стыренные из школы маты. Летом вообще уходили на пляжи. И вообще были свободны от условностей. Сэм был почти нашем гуру, учителем бессмысленности, проводником в нирвану и данко психоанализа. В этой суматохи мы забыли что Либерти должна окончить институт, похоронить мать и писать письма отцу, для того чтобы получить свои законные сто долларов.

(Берет бутылку и пьет. Допивает до половину и все, что осталось, выливает на памятник остатки. Кладет бутылку боком и толкает её за кулисы.)

Первый памятник.  Это был мой университет. Я научился грубить родителям, лгать ментам и играть на дудочке, которую Сэм подарил мне, когда я вспомнил что сегодня годовщина свадьбы с Либерти. Еще я побывал везде, куда можно было дотянуться автостопом и без паспорта. Все втроем мы облевали весь город, не сразу конечно и хаотично. Либерти сделала два аборта. А уж сколько пива и водки вылилось на памятник – невозможно подсчитать. И долго бы длился это рай, если бы однажды я не выпал из него по какой-то случайности.

(усмехается и открывает вторую бутылку и пьет)

Первый памятник.  Меня забыли. Все однажды собрались в Крым. А меня оставили в квартире Сэма спящим. Я проснулся после вчерашнего со страшной головной болью, в пустой комнате. Все вспомнил и побежал из города по трасе в надежде догнать всех, а самое главное Либерти. Заблудился, попал под дождь и замерз. Вернулся на следующий день, а ключей от квартиры Сэма нет. Сел под памятником, но даже на пиво бабла нет.

(пьет)

Пошел искать работу.

(вздыхает и опять пьет)

Первый памятник. Нашел тут же. Каким образом даже сейчас не понимаю. Скорее всего меня пожалели и стал я продавать чипсы. В том самом лотке в котором и сам до этого не раз покупал их же. Ирония судьбы. Спокойно. Памятник. Дети. И мысли о причинах моего одиночества. Потом как-то неожиданно перешел на торговлю книгами. Хозяин объяснил все диверсификацией и расширением бизнеса. А потом вернулась Либерти.

(Молчит. Пьет. Молчит. И идет ко второму памятнику.)

Второй памятник. Все в этой мире любит равновесие – объяснила она.

(пьет)

Второй памятник. Мне видимо не очень нравится этот мир. Мы расстались практически друзьями, Сэм долго звал вернуться, но я только улыбался и мотал головой, так как не мог ничего сказать – изнутри меня что-то душила. Я еще долго носил цветы к памятнику. Именно так я и познакомился с Мариной.

(Смотрит на бутылку. Относит её к первому памятнику. Возвращаясь  останавливается посреди сцены и обращается к зрителям.)

Мужчина. Самое сложное в торговли это верить самому в то, что рассказываешь покупателю. Тут есть два пути. Либо продавать действительно что-то полезное или качественное, либо уметь обманывать, прежде всего самого себя. Жаль что вещей, которые действительно нам нужны очень мало и чаще всего они никому из нас не по карману. Поэтому приходится учиться обманывать. Сначала в мелочах, чтобы потом расти, совершенствоваться, обрастать панцирем опыта и цинизма. Познавать соперника. Его жесты и уловки. А потом бить его. Ах нет! Не соперника. Покупатель он твой товарищ и почти брат.

(идет ко второму памятнику, берет сумку)

Второй памятник. Пришлось жить. В той жизни, в которой Либерти жевала крекеры, а Сэм бубнил песни, я был худым патлатым парнем в черной джинсе. Теперь я стал жирным ублюдком с аккуратной стрижкой, который почему-то решил, что костюмы Хьюго Босс это естественный внешний атрибут мужского величия.  Причем я до сих пор не могу понять, как я все-таки смог осуществить это превращение. Благодаря ли собственным талантам или тупо плывя по течению подбирая плоды удачи, предназначенные для другого. А может это Марина подарила мне часть собственной судьбы?  Или памятник перестал жрать меня, после прекращения жертв? Я хотел, правда. Но под ним пел Сэм и Либерти прогуливалась с шапкой. Я не мог заставить себя подойти к нему и вылить пиво как будто ничего не случилось. А красться ночью – стеснялся еще больше. А Сэм как будто старался вытеснить меня от памятника все дальше и дальше. Вокруг него собиралась молодежь, шумела, некоторые тыкали в меня пальцем. Скоро я перебрался на другую улицу, а потом и вовсе бросил книги и устроился в магазин одежды.

(Уходит за кулисы и приносит открытую бутылку вина и фрукты. Расставляет вес под памятником и садится рядом. )

Второй памятник. Но как ни странно Марину я встретил именно около него. Сразу после того как меня повысили до старшего продавца. Отметить это смешное событие мне не удалось, поэтому я просто-напросто напился в одиночестве и за каким-то хером отправился гулять по городу, попивая портвейн, которым задабривал бурлящее в желудке пиво.  И вдруг натыкаюсь на памятник. Я в растерянности покружился вокруг него, пытаясь понять как я оказался здесь, но увидел Марину. Она стояла в тени постамента и красила губы. Пьяный я всегда смелее обычного, оттого и подошел. Жить мы стали на третий день. Как-то так получилось. Темная кровать, темное вино, темное небо. Легкие слова, легкое платье, легкое решение. И слова. Много слов. Огромное количество слов. Мы ими бросались, дарили друг другу, пробовали их, цедили, держали под языком, лепили на щеки и лоб. После Либерти я никем не жил, сравнивать не могу. Знаю одно, если сила Либерти в движениях, то Марина – это слова.

(встает и уходит за кулисы и приносит оттуда, две бутылки вина и курицу-гриль на тарелке. Опять расставляет все это под памятником.)

Второй памятник. В конце концов, Марина уговорила меня сменить работу и перебраться в большой торговый центр. Там я впервые украл и, наконец понял что люди это грубые, жирные, вечно недовольные муравьи, которые спешат за запахом друг друга, в надежде в конце пути обнаружить вкусную, воображая при этом что существует свободный выбор. По вечерам мне хотелось пива и блевать от всего этого, но Марина мне рассказывала об американской мечте, прикладной психологии и НЛП. Эти волшебные сказки впитывал я с некоторой опаской и боязнью, но как ни странно без боли и отторжений.

(приносит из-за кулис мартини, вино и колбаски в вакуумной упаковке. Раскладывает)

Второй памятник. Потом был третий этаж, мебель, спортивные товары. За дверями магазинов о чем-то шумели и плелись демонстрации, но все это – мимо меня. Больше всего в этом мире меня стал интересовать высокий разрез юбки продавщицы из соседнего отдела, новая тенденция Марининых босоножек и правильная улыбка. И, черт побери, я был также счастлив как с Либерти. Может быть Марина была менее разнообразна в плане секса, но ведь не он мерило, правда?

(приносит из-за кулис к памятнику мартини, бутылку тоника, и два бокала на длинной ножки.)

Второй памятник. Марина как раз увлеченно рассказывала о шансах и удачах, когда мне действительно мной был совершен самый важный шаг новой жизни – я стал владельцем пустой будки недалеко от её дома. На самом деле судьба мелкого собственника, бизнесмена это хуже чем тупик, это трясина. Тебя засасывает постоянная беготня в надежде заработать жалкие копейки. Не надо тешить себя иллюзиями о несметных богатствах, которые ты выносишь на собственном горбе из сказочной пещеры капитализма. Хрен тебе! Ничего такого не произойдет. Я как придурок хватался за хлеб, овощи, пиво, газеты ,чтобы кроме головной боли и опустошающей усталости не получить никаких дивидендов. Так бы и бегал все жизнь.

(уходит за кулисы и приносит к памятнику вино, коньяк, и коробку конфет)

Второй памятник. Мне просто повезло. Я продал по случаю свою будку, наварив, как с куста упало, две тысячи процентов прибыли. Марина засела углубленно изучать газеты, а я плюнув на бизнес, нашел маленький домик на окраине, на месте которого построил дом побольше, продав который четыре раза окупил все свои расходы. Марина читала мне вслух книги о героях и объявления о продажи недвижимости, а я крутился между объектами, совершенно забыв о памятнике. И однажды он отомстил мне.

(уходи за кулиса и вывозит тележку из супермаркета доверху набитую продуктами)

Второй памятник. (говорит выгружая тележку) Вернувшись домой я обнаружил там Либерти. Они с Мариной пили коньяк и почти мирно беседовали. Изредка обмениваясь колкостями и ядовитыми замечаниями. Сестры все-таки. Как выяснилось. Отцы только разные. Вот такой вот телесериал. Хотя сестринские чувства в них теплились еще меньше, чем дочерни. Либерти была рада меня видеть и все время интересовалась как мне удалось осчастливить законным браком двух сестер. Мне оставалось только бледнеть и объяснять что официально мы с Мариной не женаты, но доводы сочувствия ни у кого не нашли. Так мы и стали жить втроем. Я до сих пор не могу понять, каким образом она осталась переночевать, а потом через  три дня перевезла из какой-то «прописки» свои вещи. Вроде никогда сестры не ладили, как разбежались в юности, так и забили друг на друге. Отцы разные, мать пьет. И вдруг такая странная и глупая, ничем причем необъяснимая тяга мучить меня.

(с тоской смотрит на продукты которые остались в тележке)

Второй памятник. (продолжает выгружать) Естественно чуть ли не первая экскурсия, которая вытребовала Либерти у Марины, а значит и у меня, был поход к памятнику. Естественно ночью, после ужина в полутьме новомодного ресторанчика, на такси добрались до аллеи с выросшим на пяточке макдональдсом. А памятника не было. Вернее был да не тот. Вместо грозного профиля Ильича на нас смотрел какой-то чужой, неродной дядька.

(продукты в тележки закончились. Облегченно вздыхает. Выходит на середину сцену и становится на колени)

Мужчина. Вопить было бессмысленно. Марина смеялась как сумасшедшая, Либерти плакала и даже призналась, что бросила Сэма в США, после того как тот влюбился в её отца, который оказался дедом с огоньком, пусть и с голубым, а я как умалишенный бегал вокруг. На этом моя история могла бы и закончится. Что еще можно сказать обо мне. В ту же ночь я трахнул Либерти. Марина только смеялась. На следующий день у нас была уже нормальная шведская семья из порнофильмов. Марина даже как-то ожила. В общем, они меня затрахали. И образно, и фигурально. А четырнадцатого июля сего года, на заднем дворе только что приобретенного дома, в груде мусора и металлолома, я нашел памятник. Только без носа. Реставрация обошлась очень дешево. Копейки. Осталось только решить где его установить…