- Саня с Катькой слились, - щурясь и закрываясь рукой от солнца, констатировал Серега.
- Это куда? – удивился я, – у них же кровь- любовь?
- Саня свататься поехал к маме, в Арсеньев.
- На какие шиши? У него червонец оставался, мы думали макушками побарыжить, - сказать, что я удивился - ничего не сказать, я офигел, Серега посмотрев на меня ржал минуты две, завалившись на песок и показывая пальцем.
- А пластик кончился? – отсмеявшись спросил он.
-Пластик кончился, еще макух пара стаканов, чуть больше может.
-Ого, откуда дровишки?
-Из-под Бикина. Кому бы слить? Желательно все сразу, - я достал заныканый загодя пакет.
- На сколько потянет? На сотню? – Серега подкинул пакет на руке.
-Серег, мне бы за полтос сдуть, и то хлеб.
-Ладно, покумекаем, завтра рокеры приедут, потрещим. Сейчас-то дунем или экономить будем? –  подмигнул Серега.
- Ха, корову купим, - в тон ему ответил я, - папиру давай, а то у меня только сигареты, и те на исходе.

Отдыхать на море - не мешки ворочать. Нежась на мелком и белесом песке, купаясь в теплом Тихом океане, забываешь, как-то про Хабару, про учебу, про проблемы. Как описать состояние полной безмятежности и убойного кайфа? В состоянии амебы я бултыхался в воде, созерцая высокое, приморское небо. Высоко в небе плыли облака. Они медленно переваливались по небесным барханам и переливались из одной фигуры в другую. Устав наблюдать, как очередной заяц превратился в мишку, а мишка в верблюда, я нырнул, и ткнулся головой в женскую грудь, и от неожиданности нахлебался. Протерев глаза и отплевавшись, наткнулся на смешливый взгляд Леночки.

Леночка была девочкой – колокольчиком, белокурая, настоящая блондинка, на кукольном личике светились безмятежностью невинные глаза, длинные стройные ноги и упругая мячиками грудь. Этой довольно большой грудью Леночка  и сворачивала голову, до хруста в шейных позвонках, всем парням на побережье. На ней был светлый в зеленоватую полоску раздельный купальник, и Лена, подтянув трусики, подчеркивала красоту бедер и лобка. Когда она шла по пляжу, ее попка выписывала такие многообещающие вензеля, что волосатые во всех местах хачики бежали за ней, предлагая на перебой фрукты, шоколад или шампанское, но она, с королевской высоты, небрежно оглядев их с макух и до волосатых пяток, поводила бровью и без слов шла дальше. Парни за ней укладывались штабелями и пахли паленой резиной.

- Ой, Лешечка, что ты пихаешься, - засмеялась она, - так бултыхался, что лифчик с меня содрал, бесстыжий. Она демонстративно нежно поправила грудь, эротично приоткрыв рот и облизнув губы.
- Я? – снова хлебнув воды от удивления, я закашлялся, - да я прикоснуться к тебе боюсь, чтобы красоту твою не нарушить. Ты, как березка светлая и тонкая. Как такую лапать? Только ласкать нежно, да и то страшно.
-А ты не смелый, - засмеялась она, и, брызнув в лицо мне водой, нырнула и пропала в глубине. Я нырнул за ней, но она затерялась среди плавающих тел, и я со своими минус четыре с половиной только щурился и матерился про себя.

Вечером у костра, как положено, еда да песни. А под песни еще и марьиванна. А под марьиванну хорошо поется, играется и каждая кастрюля – барабан. Под темным небом, смешались искры костра и звезды, океан отбивает свой ритм, волна тихим шорохом шелестит перкуссией, а голоса сплетаются в звучном танце. Кто «битлов», а кто «машину», кто народные песни тянет, а кого и Пахмутова с Добронравовым прет. Под гитару круг собрали со всего пляжа, голос у меня хорошо поставленный и громкий, а еще парни подпевают, да девчонки подтягивают. К нашему стойбищу народ потянулся, кто водки принес, кто портвейна, кто пива. Народ у нас запасливый и к отдыху готовится, как к атомной войне, на пару дней едут, а еды и алкоголя на неделю тащат. Поэтому и не душит жаба с соседями по пляжу, да еще и музыкантами поделиться. Все подруги по парам, я то со стороны вообще приперся. Сижу на коленки глазами стреляю, и песни пою. А что еще делать? С парнями едва знаком, а девушкам, так вообще с боку припека. Под алкоголь и огонь раскраснелись лица, зарумянились щеки. Вечер в ночь превратился. Соседи, выпив все, что горит, пошли трахать свое, что движется.

Я сидел за палатками и смотрел на ночной океан. Вдалеке мерцал огнями корабль. Огней было много, а корабль шел быстро,  и пока я подтягивал струны, наигрывая свой незатейливый блюз, он скрылся из вида. Звезды купались в мелких волнах неспешно  шлепавших по берегу, а луна тянула дорожку от черного неба до самого берега. Затянувшись, и выпустив сладковатый дым дури, я  отложил косой в сторону, он потухнет сам, а потом когда немного отпустит, можно будет подкурить снова. Слова блюза не шли в голову, было спокойно, и немного тоскливо.Хотелось задрать голову и выть на огромную луну красным блином висящую над головой. Ночной ветер трепыхал наш великий флаг – трусы, и иногда негромко хлопал ими. А в ночи тихонько и грустно звенела гитара. Струны резали пальцы. Настраивали гитару по-колхозному, даже гриф не подтянули, а просто подложили под него карандаш. Сзади послышались легкие шаги. Я не оглядывался. Зачем мне надо? Я никого не жду, мне все равно. На мои плечи легли руки. Я вздрогнул, измена – следствие курения.
-Что подпрыгиваешь? – с легкой иронией спросила Ленка.
-А ты крадешься, как кошка в ночи, а я здесь плюшками балуюсь.
-Дай затянуться, - она протянула ко мне свою нежную ладошку.
- А зачем тебе это, ты подкуриваешь? Или просто ради прикола?
- А можно без критики и глупых вопросов? – как-то спокойно и не обидно произнесла она.
- Можно, ты что такая печальная? – я посмотрел в ее глаза и утонул в ее слезах, - на держи, или парика задуть?
-Лучше парика, - она села напротив меня терпеливо ожидая, когда я раскурю остывшую пятку. Я отложил гитару в сторону на теплый, еще не остывший от дневного пекла песок.
- Ну, лови, тебе как с накатом, или ровного? – не знаю почему, но мне было неудобно смотреть ей в лицо, и я опустил глаза, и уткнулся взглядом в шикарную грудь и такую манящую, безумно возбуждающую ложбинку, и застеснялся еще больше.
-Нежного, - она  придвинулась еще ближе, и прикрыла глаза, пока я нежно задувал парик. Под самый конец она открыла глаза и посмотрела на меня в упор, пронзив своим взглядом, и без того мой убитый напрочь мозг. Она положила мне руку на плечо и пожала его несколько раз, чтобы я остановился. Я прекратил дуть, вытащил косяк изо рта и замер, не в силах отвести взгляд и что-либо сделать вообще. Вот так бывает, в ее глазах я прожил жизнь, полную страстей и счастья, внезапных экстазов и оргазмов духа. Она встала, взяла меня за руку и потянула за собой, - пойдем, прогуляемся, смотри: какое небо, какая романтичная луна, она словно из романов Хэмингуэя.

Во мне словно боролись два человека, один довольно циничный и холодный твердил: «Завали ее и трахни, она сама этого хочет», собственно этого же требовал и голос из штанов. Но другой, романтичный, весь в розовых соплях, сопротивлялся и кричал: «Нет! Не так, только не это! Выслушай ее, погуляй с ней, скажи ей красивые слова, подари ей звезды и луну, и этот вечный прибой и этот безумный поднебесный мир, и бесконечную нежность, и безумные ласки, и тогда она ответит тебе и подарит тебе себя». В итоге я  шел, сжав ее ладошку в руке и без умолку болтал обо всем на свете: о звездах, о море, о музыке, о стихах и поэтах, о серебряном веке и современной поэзии, о ее сранном Хемингуэе, и о литературе в целом, и чем Достоевский круче Толстого, о кошках , которых она любит до безумия, о вещих снах и приметах, и еще черта в ступе и три десятка коробов всякой ерунды, дури и чуши, которой под завязку забиты прекрасные головки наших девушек.


- Смотри, - перебила она меня, и когда я обернулся на ее жест, обняла меня и повалила на такой мягкий и податливый песок,- когда замолчишь ты, глупенький?! Я хочу тебя,- зашептала она горячими губами мне в ухо, так что волосы на руках встали дыбом от кайфа лавиной пронесшегося по всему телу. И уже ни в голове, ни в сердце, ни в душе,-  нигде, ни один голос не вякнул. В бешенном, совершенно невозможном ритме, одержимые обжигающей страстью  мы срывали друг с друга одежду. Ее мягкое податливое тело прижалось ко мне и мы, страстно целуясь, и обнимаясь, в ночном прибое ласкали друг друга, едва соображая, что делаем. Наши руки и ноги переплелись, а дыхание сбилось и смешалось. Я целовал ее сосок, пока он не стал торчащий и острый, как прибрежная скала. Я зарывался в  ложбинке между ее большими и высокими грудями, и, прикасаясь к ним лицом, утопал в безумии. Она чувствовала, когда я был готов взорваться и  кончить, и останавливала меня, заставляя успокоиться, и ласкать ее дальше,  добиваясь от меня еще более изощренных ласк. В один момент она оттолкнула меня и, засмеявшись, побежала в воду, на глубину. Разбрызгивая воду и задыхаясь от желания, я пытался ее догнать. Она сама остановилась и снова повесилась мне на шею, обхватив меня своими длинными и крепкими ногами. 
-Давай, милый, сильнее, сильнее, - она прижималась ко мне такая сильная и беззащитная. Я уже задыхался, и мне едва хватало сил удерживать бешеный ритм, который она задавала мне. Как вдруг, она прижалась ко мне, и затряслась, задрожала всем телом, вцепившись в мою спину. Она выгнулась, гибкая, как гимнастка, и я почувствовал, что уже и сам кончаю, но она оттолкнулась от меня, и тихо и радостно засмеялась, - ты золото, ты не знаешь, какое ты золото.
Я стоял немного обалдевший, откинув свое уставшее тело на волю океана. Сил у меня не было, оставалось только бесконечное, легкое чувство счастья. И, пока я приходил в себя, Лена исчезла в ночи, а я выполз на берег и устало закурил. В палатку я так и не пошел, завалившись на чей-то мягкий спальник, провалился в сон.

Проснулся я оттого, что Серега дергал меня за ногу и театрально громко кричал,
- Вставай, подлец, солнце уже высоко.
-Серег, отвали по-хорошему, - я лениво отпихивался ногой, - дай поспать, дикий что ли?
-Вставай, солнце уже высоко, пора в поле! – не унимался он, и хихикал.
- Ну, знаешь, в поле я уже был, едва не застрелили.
-Гы, рокеры приехали, я уже ходил на разведку, готовы взять все, даже за семьдесят пять.
-Ох, ты и барыга, - засмеялся я, - хорошо, пойдем.

У стоянки рокеров было веселье, они шумной толпой обсуждали какие-то свои вопросы. Ревели мотоциклы, с обрубленными глушаками, блестели хромированные шалабушки и прибамбасы. В этом году, судя по количеству,  в моде были рули с высокими выгнутыми формами. По пляжу  носились разношерстные «Планеты», «Восходы» «Днепры», «Уралы» и даже пара «Минсков» или как их еще любовно называли «макаки». Всего приехала тусовка человек двадцать, или мне показалось. Быстро замутив дела, я уже собрался уходить, как вдруг увидел Ленку, повисшую на шее у высокого мускулистого парня со шрамом на лице. Мое сердце застучало в бешеном темпе, забилось о  ребра дикой птицей. Кровь до боли ударила в голову и бросилась в глаза , дыхание сбилось.
-Серег, это кто?- как можно спокойней и равнодушней спросил я.
-А Валерик, Ленкин пацан, - лениво протянул Серега, - а что?
- Да думал, видел его где, в Хабаре что ли?
-Нет, он с Владика, с Нейбута, пол-института у нас угандошил, пока Ленку захомутал, - он прикурил и сплюнул на песок, - бешеный, как черт. Чуть что, сразу за перо хватается.
- А,- протянул лениво я, - дай закурить, а то я свои забыл. В голове играли форте траурные трубы, на безумной ночи был поставлен крест. Одного не понимал, - как же так?
- Вот ты хитрый, только что бабосов нахаляву срубил, а сигареты, он, видите ли, забыл, - притворно завозмущался Сергей, - ладно, смерти не жалко, на,- и он протянул мне пачку «БТ» лихо, выщелкнув оттуда большим пальцем сигаретину.

Через час, я уже засобирался в обратный путь. Саню было не дождаться, он с Катей едва до Арсеньева доехал, так что еще пару, а то и тройку дней его не будет. А мне уже пора возвращаться домой, в Хабару. Я пожал руки своим новым знакомым и пошел к станции, пешком, автобуса не предвиделось. В лесу о чем-то своем пели птицы, и свет солнца едва прорывался сквозь буйные кроны деревьев. Я шагал налегке,  пришлепывая сандалиями по асфальту и тихо насвистывая себе под нос. На камне сидела большая зеленая ящерица и смотрела на меня немигающим взглядом, я попытался ее поймать и едва ухватил ее за хвост, как она извернулась и упала в траву, оставив извивающийся хвост у меня в руке. Вот так бы отбрасывать свои чувства подумал я. А дорога все так же плелась и плелась  в горку, виляя поворотами, и все дальше уводя меня от Шамары.