ПЕРОН И ОЧЕРЕДЬ НА СТРАШНЫЙ СУД.
Поезд опаздывал на сорок минут. Оксана нетерпеливо топнула ножкой. Она уезжала в Москву, Алексей оставался в Казахстане, чтобы через пару дней в специальном вагоне сопровождать цинковый гроб с телом Павла. Обухов провожал Оксану до вокзала. Он не уезжал, продолжая участвовать в расследовании деятельности Фёдора Дашко в Казахстане, которого так и не нашли, не поймали. Оксана и Иван Сергеевич стояли на перроне молча.

Только вчера всё это случилось.

Только вчера погиб, навсегда покинул этот мир Павел - молодой, здоровый, симпатичный парень. Погиб от пули сумасшедшего старика, а тело его сгорело дотла в пожаре. Он и сейчас стоял перед глазами Оксаны, как живой, будто и не убит вовсе. Она вспоминала, как он нёс её на руках тогда, ночью, когда они пробирались к автобусной станции, как забирались вместе в автобус. Как защитил её Павел здесь же, на вокзале, от хулигана-насильника.

Оксане вдруг стало очень больно под сердцем, на глаза навернулись слёзы, и она всхлипнула. Обухов подошёл к ней.

- Прости, Оксана, что впутал тебя во всё это, - тихо сказал он. - Постарайся всё забыть...

- Как? - рассердилась на него Оксана. - Как я могу забыть Павла? Он погиб, его больше нет!

- Это наша работа, - спокойно ответил ей Обухов. - И это иногда случается. Смерть и...

- Вам просто всё это безразлично, - зло перебила полковника Оксана. - Люди для Вас мусор, материал! Вы обличаете, ловите бывшего начальника полиции, а чем вы сами-то лучше? Он тысячу раз искупил свою вину тем, что вытащил колхоз из нищеты и заработал звание Героя соцтруда! А вы? Что вы? За что вы хотели его убить? За то, что он знал что-то такое, о чём бы вы не хотели, чтоб узнали другие? О вашем предательстве? Было оно или не было? Скажите мне правду! Поимейте хоть каплю мужества!

Обухов вздрогнул и ссутулился, как от удара. Он молчал.

- Вы молчите? - заглянув ему в глаза спросила Оксана. - Значит, это правда?

Иван Сергеевич нервно мял в руках носовой платок. Кто она, эта девчонка, чтобы так разговаривать с ним. Она не судья и не господь бог. Но почему же ему так не хочется, чтобы, уехав, Оксана увезла с собой эту злость? На них уже с любопытством оглядывались отъезжающие.

- Ты можешь меня выслушать без криков, Оксана? - спросил у девушки Обухов.

Оксана молча кивнула, отвернувшись.

- Мне было тогда столько же лет, сколько и тебе сейчас, - медленно произнёс Обухов, - я был ординарцем твоего деда, Андрея Железнова, в нашем отряде. Мы вместе воевали. И вот однажды в бою меня ранило взрывом гранаты. Я не мог сопротивляться. Попал в плен. И захватил меня этот самый Федька Дашко. Но не убил. Подослал ко мне девчонку медсестру. Она была красивая... Почти, как ты... Я не знал, не мог догадаться, что она заодно с ними. Мы хотели вместе бежать, она говорила мне, что она дочь недавно убитого немцами партизана. Я поверил. Потому что любил её... И, наверное, люблю до сих пор. Я ей сболтнул лишнего. Это было самой большой ошибкой в моей жизни и самой дорогой.

Обухов замолчал. Оксана слушала, сжав губы.

- И вы убили её? - спросила она.

- Случайно... - отведя глаза ответил Обухов.

- У Вас всё случайно, - закричала в сердцах Оксана. - Случайно предали, случайно убили! Так не бывает! Вы лжёте! Вы всё лжёте! Вы хуже этого полицая! Он был мразью, но хотя бы имел смелость в этом признаться! А вы пытаетесь выкрутиться, и снова и снова врёте! Придумываете какие-то истории...

Оксана, схватив сумку, побежала за пронёсшимся мимо её вагоном прибывшего поезда, а Обухов остался неподвижно стоять на перроне. Он не мог шевельнуться, потому что в сердце его воткнулась откуда-то снаружи холодная стальная игла и, впиваясь всё глубже, крутилась как сверло. Иван Сергеевич шагнул к свежевыкрашенной скамеечке и присел на неё, схватившись за сердце.

- Ты куда сел-то, старый хрен, - закричали откуда-то сзади, - не видишь, что ли, окрашено!

Но Иван Сергеевич не видел и не слышал, он просто завалился спиной на скамейку. Женщина из вагона, высунувшись из окошка, закричала:

- Вызовите быстрее "скорую"! Не видите, что ли, человеку плохо!

Угрюмая уборщица общественного туалета, прикрикнувшая вначале на Обухова, испугавшись, быстро засеменила к привокзальному отделению милиции, и через минуту оттуда выскочил, засуетившись с носилками, мятый сержант Загитов с напарником.

Загитов узнал в бледном старике участника позавчерашней драки и засуетился ещё быстрее. А Иван Сергеевич уже не чувствовал ни тела, ни скамейки под собой, ни воздуха вокруг. Стало очень легко и спокойно. Возвращаться не хотелось. Сердце перестало ныть и пульсировать болью. Всё стало другим.

И он увидел освещённую ярким белым светом длинную очередь, похожую на ту, когда в ГУМе выбрасывали дефицит, и толстые тётки-провинциалки, обвешенные рулонами туалетной бумаги, и заносчивые москвички дружно толкались в ожидании счастливого момента приближения к заветному прилавку.

Иван Сергеевич Обухов никогда не стоял в таких длинных очередях, только в булочной, где не так много народу, но тут он понял, что нужно занимать своё место, иначе он упустит что-то важное. Последним стоял мужчина, и Иван Сергеевич пристроился за ним, предварительно спросив: "Вы крайний?".

Мужчина обернулся, и Иван Сергеевич узнал Федьку Дашко. Он не удивился, не разозлился, не испугался, а просто спросил:

- Это за чем очередь?

- Не зачем, а куда, - поправил его Фёдор, - очередь к богу на суд.

- Бога нет! - сказал Иван Сергеевич.

- Бога, может быть, и нет, - ответил Фёдор, - а очередь на суд есть. Вот и стой здесь. Вон и парень твой стоит.

Обухов пригляделся и увидел недалеко впереди Павла, смирно стоящего перед Федькой. Иван Сергеевич окликнул его, но Павел не оглянулся.

- Не кричи тут, - одёрнул Обухова Федька. - Тут тебе не будка ГАИ. Стой тихо.

Очередь совсем не двигалась, а за Иваном Сергеевичем всё занимали и занимали.

- Как же нас будут судить и кто? - спросил Обухов у Фёдора, - и по какому кодексу?

- Кодекс у бога один - Библия, по нему и воздастся, - ответил Федька.

- Я Библию не читал, - возмутился Иван Сергеевич, - они не имеют права...

- Незнание закона не освобождает от ответственности, - казённым тоном произнёс Фёдор. - Вам ли, Иван Сергеевич, как работнику органов, этого не знать?

- Но хотя бы основные пункты почитать сейчас, - взмолился Обухов, - чтобы изучить...

- Основные, говоришь? - переспросил Фёдор. - Не убий, например. А ты ведь убивал?

- Убивал, но за Советскую Родину и по приказанию Партии, - ответил Иван Сергеевич. - Это не считается!

- Считается, считается, - почему-то обрадовался Фёдор, - для бога всё едино, что ты убивал, что я. Главное, что жизни людей лишал, которую не ты им дал, за это и будешь наказан, хороший парень Иван Обухов, вместе со мной, плохим. И людей ты судил по тем законам, которые люди сами для себя придумали, а сказано богом - не суди, да не судим будешь?

- Да как же так, - не понимал Иван Сергеевич, - что же это по божьим заповедям, пусть вор и убийца по земле гуляет, гадит дальше! Это и есть высшая справедливость вашего бога? Ждать, пока он осудит, и щёки то левую, то правую под удары подставлять? А сами мы, люди, зачем на свете нужны, если права у нас никакого нет судить и принимать решения?

- Нет у нас, людей, такого права, - громко сказал Федька, - это право создателя судить и прощать!

Тут Федька подмигнул Ивану Сергеевичу заговорщически, нагнулся к нему и прошептал:

- Не мельтеши, Обухов, не качай права. Главное - раскаяться, и бог простит. Вон с Христом, когда его распяли, рядом на соседнем кресте страшный убийца висел, а раскаялся, и ему Иисус пообещал: "Будешь со мной в раю". Так и мы с тобой, главное - раскаяться.

Иван Сергеевич не на шутку рассердился и громко закричал:

- Это же проще простого, напоганить и сразу же раскаяться! Бог простил, и можно дальше продолжать гадить! Не нужен мне такой суд и такой бог, который ни во что не вмешивается, а потом суд устраивает! Я ухожу!

Федька отвернулся, сделав вид, что Обухова не знает, Иван Сергеевич развернулся, вышел из длинной очереди и открыл глаза. Над ним склонился человек в белом халате.

- Ну, слава аллаху, живой, - произнёс человек, - думали, что уже не вытащим.

Иван Сергеевич снова почувствовал больное тело и сердце. Его подняли на носилках и куда-то понесли. Он снова закрыл глаза. Ни думать, ни шевелиться не было сил.

Оксана, забежав в вагон, села на свою полку в купе и даже не посмотрела в окно. Она не видела, как обмяк на скамейке Иван Сергеевич, как суетился вокруг него маленький сержант Загитов. Как приехали люди в белых халатах и долго колдовали, чтобы оживить парализованное сердце Обухова.

Поезд поехал, Оксана достала из сумки лимонад "Буратино" и купленную в буфете куриную ногу, положила всё это на стол и задумалась, глядя в окно. В голове её стучали в такт колёсам последние слова Федьки Дашко, перед тем, как в кабинет ворвался Обухов. Он сказал:

- Оксана, я положил на твое имя в сберкассе напротив подъезда вашего дома в Москве кое-какие деньги. Это подарок тебе к совершеннолетию.

И всё. Оксана не успела ничего возразить. Не успела сказать, что ей совсем не нужны его грязные деньги. Что они не вернут ей дедушку. Она хотела сказать, но не успела - ворвался Иван Сергеевич. А потом этот удар по лбу, и она потеряла сознание.

Оксана задумалась. Наверное, зря она поступила так с Обуховым. Жестоко. Никто не давал ей права осуждать его. Он и так мучается, это видно. Никто не застрахован от ошибок. Слова иногда ранят больней ножа. И Оксана решила извиниться. Приехать в Москву, дождаться Ивана Сергеевича и извиниться перед ним. Так она и сделает.

За окном проплывала жёлтая степь, поезд мерно покачивался. В соседнем купе кто-то играл на "одна палка два струна" и жалобно пел по-казахски. Оксана сходила к проводнице за бельём, расстелила его и спокойно заснула.