Этот вечер ничем не отличался от прошлых – я пил кофе и следил, чтобы книги не убежали.

Сколько лет работаю здесь, а все никак не пойму – куда они стремятся? Бомжи изорвут их в клочья и, подпалив отсыревшей спичкой, разожгут костер, чтоб согреться. Идущий с пар студент пнет пробегающий мимо томик – мол, из универа выгоняют, а тут еще макулатура в ноги бросается.

А они все бегут, книги. Бьют стекла, ломают замки на дверях.

У них нет ни рук, ни ног. Но – бегут. Другие слова будут совершенно неверными в отношении моих книг.

Впрочем, в тот вечер, о котором я решил вам рассказать, они вели себя вполне пристойно: стояли ровными рядами на полках, лежали стопками у стен, громоздились на шкафах и антресолях.

В нашей библиотеке масса литературы. От бульварной, вроде сегодняшней Донцовой и Марининой, до классики, Гюго и Стендаля. Совсем недавно пришлось даже заказать еще два шкафа – как раз под иронические детективы. Дарья и Александра бежали почему-то не так охотно, как вроде бы умудренные опытом Уайлд или, скажем, Пастернак.

Но вернемся к кофе…

Он в тот вечер был просто великолепен. Горяч, вкусен и, естественно, черен. Я тянул его неспешно, как будто это была моя последняя чашка прелестного напитка в жизни…

Как вдруг с полки спрыгнул «Портрет Дориана Грея» и, размахивая корешком из стороны в сторону, пошел ко мне.

Замерев у ножки стула, он неожиданно спросил:
- Разве я заслужил этого, Григорий?

Я едва не поперхнулся. Отставил чашку в сторону, внимательно посмотрел на томик.
Неужто он действительно обратился ко мне? Дела… Раньше просто бегали, а теперь еще и говорить со мной решили?

- Вы слышите меня, уважаемый?

Нет, мне не кажется. Или я уснул. Но кофе…

- Я спросил и спрашиваю снова – разве я заслужил этого?
- Чего? – хрипло поинтересовался я. – Чего заслужил?
- Пылиться. Пылиться на полке, забытый всеми?

Я был обескуражен. Вот так и вопрос!

- Почему вы не отвечаете? – нетерпеливо воскликнул «Портрет…».
- А… Я не знаю, что ответить?
- Вот! – горестно вздохнул голос, принадлежащий, по всей видимости, творению Уайлда. – Вы не знаете! Но вы, позвольте, библиотекарь? Напомните, мой дорогой, - давно ли вы читали меня или, к примеру, «Собор…»?
- Мне трудно вспомнить… Это было очень давно…
- Вот! – снова повторил голос. – И теперь – вы не знаете! Вдумайтесь, мой дорогой, - если даже библиотекарь не читает старых никчемных книг, что ждать от поколения нынешнего?

Я не нашелся, что ответить ему. Мне было страшно и, неожиданно, горестно, обидно. Обидно за классика, за его чудеснейшую повесть, сюжет которой был забыт мной еще годы назад и так и не открыт многими сотнями, даже тысячами других людей.
Ведь, если вдуматься, чем он заслужил? Разве лучше очередное убийство женой своего гулящего мужика трагической истории молодого человека, который запутался в себе – причем запутался великолепно и красочно?

А томик продолжал:
- Мой друг, зачем нужны мы вам? Мы – не гордость. Лишь никчемная роскошь, которая занимает место и отбирает его у молодых. Мы – старые боги, а сейчас – время новых. Так, может, уже пора?..

Мне почудилось, что шкаф с бульварщиной затрещал, задвигался, разливаясь многоголосным хором:
- Пора! Пора! В утиль!

Это было ужасно.

- Неужели вы действительно хотите этого? – спросил я, с трудом выговаривая слова.

И теперь затрясся другой, старый, кособокий шкафчик:
- Да! Хотим! Хотим!
- Хотим! – храбро воскликнул «Портрет…».

Я, едва переставляя ноги, подошел к окну. Нарочито медленно открыл шпингалет, впустив в зал холодный ночной воздух…

Они шли медленно, степенно, так, как и полагается солидным франтам.
Они должны были уйти, потому что их время давно прошло. Они проиграли. Но уходили даже с проигранного сражения красиво.

А Донцовы и Маринины лежали на полках, красивые, в ярких, броских переплетах, и глупо молчали. Ни привета, ни прощанья. Они, предав учителей жанра, возможно, в чем-то и их собственных учителей, праотцев, чувствовали себя лучше некуда.

И это было много ужасней, чем несколькими абзацами выше.