Верный своему слову монах не стал увещевать неразумных грешников, а достал обрез и выстрелил в брюхо стоящему у стены вору. Второй дернулся было выпрыгнуть в окно, но второй заряд дроби навсегда выбил из его головы какие бы то ни было мысли. Монах подошел к первому вору, который уже сполз по стене, оставляя за собой кровавый след. Как не странно тот дышал, хотя кровь залила уже почти весь ковер.

– Веруешь ли в Господа? – поинтересовался монах. Вор вопроса уже не слышал, просто тихо хрипел. Монах вставил в обрез два патрона и приставил его к голове лежащего у его ног человека, но тот уже и не дышал. Монах облегченно вздохнул. Он понимал разумом, что оставлять живых свидетелей нельзя, но боялся, что не сможет преодолеть самого себя и застрелить раненного просто так. Он молча помолился, попросил придать ему сил и вышел из церкви.

Все иконы были аккуратно сложены в багажник одного из прибывших в монастырь джипов. Самым логичным было бы сесть в него и гнать поскорее в город, да вот беда не умел монах водить автомобили. Никогда он об этом не жалел и сейчас не стал. Все по воли Бога! Аккуратно открыл багажник. Иконы лежали в сумки. Самые ценные, что были. Судя по увиденному в горнице – настоятель перед тем как умереть все-таки рассказал все что хотели знать воры. Или лучше их назвать грабителями? Или все равно? Монах не знал. Он давно оставил мирскую жизнь. Еще когда тут в этих горах и не было никакого монастыря, да и сложно было предположить что, пусть  даже у святого источника, но в самом центре заповедника, разрешат власти ставить монастыри. И так давно он прибывал в смирении, что не понимал уже много из той жизни, за которой наблюдал каждое лето, когда тысячи туристов и неверующих вовсе, а то и вовсе еретиков, набирали из кирилло-мефодиевского источника святую воду в пузатые пластиковые бутылки.

Монах вздохнул и подошел к джипу. Багажник был открыт. Оставалось только взять сумку. Он повесил её на плечо и понял, что далеко с ней уйти не удастся. Пришлось вытаскивать иконы и раскладывать их прямо на снегу, выбирая, что все-таки оставить, а что все же попытаться спасти. Выбрал семь сначала. Но потом, постояв немного над оставшимися, не удержался и взял еще одну в надежде на Божью помощь. Остальные он завернул в тряпицу и отнес к схрону, в котором прятался сам, пока убивали братьев и пытали настоятеля. Быть может Бог будет милостивым и не позволит злоумышленникам добраться до них. Вернулся к джипу, взвалил полегчавшую сумку на плечо, перекрестился, поклонился и ушел через маленькую калитку, заперев её за собой, по привычке.

По тропинки идти не стал. Протоптанная монахами, она вела к сторожке лесничего. Стоит ли ждать от обитавшего там человека добра? Рисковать столь не стал. Поэтому сразу сошел с тропы и начал подниматься в горы. Главное уйти  – решил он для себя. Он не мог и не хотел воевать со всем миром, а те, кому можно доверять либо лежат мертвые в опустевшем монастыре, либо там за перевалом, в городе. Может еще ходят по земле добрые люди, но как их отличить он не знал. Ведь не показались ему зверями те приехавшие на джипах люди. Да немного заблудшими в потемках мира, без Божественной веры во взоре, но никак не убийцами, истязающими настоятеля почти шесть часов, так что от криков его хотелось грызть земляные стены схрона и глотать слезы. Да и не подозревал он, что сможет сам взять в руки обрез и пойти убивать. Ведь пусть и скулил, но не по душе своей плакал, а по братьям. И не подозревал, что даст Бог силы, чтобы так… Хотя от Бога ли это? Не от Дьявола ли? Не он ли в тело монаха вселился? Эх. Не найти ему ответа. Он простой монах, в черной рясе. Наверное только в городе смогут братья разъяснить, что повелевало им и отпустят грехи. Ибо раскаялся он уже. Или нет? Что в нем сейчас молит о раскаянии: искреннее чувство или простой страх перед геенной огненной?

Нет у него ответов на свои вопросы. Нет, поэтому идет он молча все вверх и вверх, скользит по снегу, но цепляется за корни и только вверх, вверх. Назад нет пути. Слышно где-то там внизу, прорываясь сквозь вой ветра, грубые голоса, крики. Чудятся ли? Быть может, но стоит ли размышлять. Лучше вверх, шаг за шагом, пусть и мерзнут ноги в легких тряпичных сапогах, но будет на вершине спокойнеё, и будет покой, когда он спуститься в город, в теплой комнате будет кровать, в которой мягкий свет от настольной лампы так напоминает детство, а старое кресло-качалка будет поскрипывать от сквозняков, будто сверчок. Там получит он и ответы, и теплый чай, а наложенная епитимья будет счастьем. Но пока думать об этом рано. Вверх и вверх. А солнца не видно. С ним было бы легче. Облака, облака.

Самое главное идти вперед и вверх. Уперся в обрыв? Обойди конечно. Можно даже спуститься, но главное помнить надо что цель – вверх. Не можешь уже подниматься, слишком крут склон? Вцепись в него и ползи. Не можешь ползти, прояви смекалку. Можно и направленье чуть сместить, чтобы не прямо вверх, а чуть криво, будто и в сторону. Вот как сейчас. Монаху-то себя уговаривать не надо, но все равно наставляет на путь, будто уговаривает не торопиться, а без ложной гордыни и не солгав самому себе, все-таки взойти на вершину. Это как жизнь. Он хоть и не молод, но жизни и не знал никогда. А вот братья разные были, много рассказывали. Он слушал молча и молился. Людям вот служба Господу не просто так досталась. Это он сразу, как только вступил в отрочество, сбежал от всего в послушание, а другие долго бились с жизнью, страдали, изнывали в скорлупках собственных, без Бога и без церкви, чтобы только потом прийти к столь простому для него выводу: только свет Божественный и учения Его благостно и благодатно. И только вмести с Ним.

Монах не знал – долго ли ему идти. Вокруг лес и ветер. Как идти ему когда-то рассказывали. Он однажды поинтересовался у братьев, куда идут все эти люди с огромными рюкзаками. Братья пожали плечами, хотя и знали, наверное, но предпочитали не вспоминать мирское. Или его не смущать. Рассказал огромный и печальный старик, который всегда приходил в монастырь пешком, рассказал куда и как. Даже пытался показать на карте, но монах плохо понимал, поэтому просто верил. Вот как услышал, так и шел. Благо ориентиры вроде не терял. Просто вверх. Вот скала приметная, вот ручей. Обрыв обойти по левую руку. Моста нет, перейти по дереву. А дальше... Неожиданно монах наткнулся на дорогу. Снег хорошо утоптанный, но следов никаких. Мелькнула было мысль идти по ней, благо тот старик упоминал что-то, да не рискнул. Помолился, воздал хвалу Господу, за уже проделанный путь, попросил сил на оставшийся, и вперед. Вверх, только вверх.

Лес стал редеть и склон, слава Богу, стал более пологим. Монах стал идти быстрей, иногда даже зачем-то переходил на бег, хотя сумка с иконами все сильней давила на плечо. Но страдания не в тягость. В тягость – духовная серость. Да и серость бытия тоже не умолит бремя. А то, что в сумке обузой быть не может. Иначе зачем все? Неожиданно лес кончился и он вышел на плоскогорье, которые в монастыре называла яйлами. Тут намного холодней, еще яростней дул ветер и метались снежинки. Но вон уже видно край. Монах побежал. Но не успел он сделать и двадцати шагов, как провалился под ним снег и словно потерявший крылья ангел, свалился он в яму. На мгновение окутала его тьма, но уже через пару минут захрипел испугано, задергался. Попытался приподняться да слабость словно прилепила его к земле, только застонал. Перевернулся, уперся взглядом в серое небо. И пригрезилось ему, что расступились тучи и упал луч.

То ли в грезе, то ли в бреду запел монах псалмы, в голос, чисто, как когда-то на службе, когда прямо из души его лилось «Восславься!» и казалось, будто в ответ звенел скромный монастырский колокол. Заглянул в яму человек и протянул монаху руку. Замолчал монах. Посмотрел на незнакомца, потянуло его перекреститься, но сдержался из последних сил. Тот был молод, темноволос, одет просто, в нечто деревенское, хотя и по размеру, но не сидевшее на худом теле – ватные брюки как мешки весели.
– Кто ты? – спросил монах.
– Тоже путник, – ответил тот и голос его хоть и хриплый, но благозвучный, почему-то радовал.
Монах ухватился за руку и с трудом выбрался.
– Спасибо добрый человек, – поблагодарил он.
– Легко, – ответил незнакомец, улыбаясь, и спросил – теперь воспарим?
– Воспарим? – переспросил монах и все-таки перекрестился.
Незнакомец кивнул и оглянулся.
– Да погода не для воспарения конечно, но в мире этом так много легких путей, что хочется же иногда. Вот так. Вверх, вверх, – путник махнул пару раз руками, будто крыльями машет и к удивлению монаха и вправду приподнялся над землей.
Монах перекрестился и забормотал молитву.
– «Воспарим» это как раз для лентяев, – произнесли за спиной. Монах резко развернулся и увидел еще одного человека. Выглядел тот еще грубее чем первый. Вроде и молодой, но угрюм, морщины крестьянские, неопрятная борода, и одет в странно. Да нет вроде тот же ватник, да только старый, кое-где в дырах.
– Какая же это лень воспарять в такой ветер? – возразил первый, – тут же один порыв и костей не собирать. Раз – и все.
– Вот именно. Раз и все. От лукавого это. Другое дело, если не отрывая пят от земли, к богу с каждым шагом ближе становится. Так чтобы земля прирастала пред тобой.
– Спаси и помилуй, – прошептал монах, – спаси и помилуй.
Но незнакомцы не обращали на него внимание.
– Вот. Только так можно. Только так. Шаг за шагом. Вопреки, супротив – да! Но медленно. Только медленно. Чтобы путь был, пойми путь! Не простая лотерея – а путь. Вот воспаришь ты. И примет тебя господь или нет – понятно сразу. И что тогда попытка? Не пытка? Тут ведь рассуждать как можно: вот воспарить – пять минут, почему бы не попробовать? А вот когда шагаешь да растет под ногами твоими земля, когда шаг мучение, то и ценен этот путь к богу. И если выдержишь все – примет тебя бог.
– Вот и упиваешься ты своим путем, а не Богом. У тебя путь главный. А Бог так… финиш и все. Ты даже слово Бог с маленькой буквы произносишь. Пойми же главное не то, как идешь, а куда. Если человек искренне желает прийти к Богу так ли важен его путь.

Вот тут монах не выдержал и закричал. Он попятился и опять повалился в яму. Очнулся он закоченевший. Было уже темно и совсем холодно. Монах вздохнул и с трудом поднялся. Конечности слушались плохо. Гудела голова. Вокруг сплошная темень. Монах вздохнул. Идти в темноте по горам он бы не рискнул даже там внизу, у монастыря. А тут и днем опасно. Ладно, в яму упадет, можно и в пропасть. Он тяжело вздохнул, обнял иконы и заснул, бормоча: отче… еже си на набеси… прейдет царствие...

За ночь ветер нанес в яму снега. Если бы можно было посмотреть на неё с высоты, метров десяти было бы достаточно, то открылась бы странная картина. С самого северного склона вела цепочка следов, маленькие парные ямки, которые обрывались одной большой. Будто шел кто-то, а потом как оттолкнулся и вверх. Или нет. В какой-то момент упал на человека камень. Метеорит. Да мало ли всяких предположений можно придумать? Лесники, которые выйдут к яме по полудню, мастаки фантазировать. Тем более что ситуация действительно странная: вот следы обрываются в яме, вот сумка с иконами, а человека в яме нет. Фантастика.