Нельзя нашему славянскому брату рассказывать и показывать, как тебе хорошо.
В лучшем случае обосрут и пошлют на хуй, в худшем просто мочканут (с) и все.
Хотел я рассказать на Удаве о своей счастливой жизни, да не получилось. Закидали гавном.
Да хуй с вами, расскажу тогда другую историю, не менее правдивую, для настоящего пролетария. Все совпадения не случайны.

Родился я чмошником. Росточком я был небольшим, с оттопыренными ушами, рыжий, с большим шнобелем. Что поделать, адская смесь еврейской и хохляцкой крови. Плюс к этому я страдал косоглазием и энурезом. А ещё срался, когда на меня громко кричали. В детском саду мне давали всегда остатки каши и супа со дна кастрюль. Это были пригорелые комочки в густой мазне. Роли в утренниках мне не давали, потому что я не мог запомнить двух слов, а когда выходил на сцену, то пугался большого количества незнакомых людей и ссался в шортики. Мне даже не разрешали быть в зале во время выступлений. В тот день, когда в садике проходили утренники, меня оставляли дома, что бы я не портил праздник другим. Я всегда завидовал другим мальчикам. С ними играли девочки. А меня они все обзывали, били и закидывали песком. Воспитатели со мной мучались, так как я всегда ходил мокрый и вонял, как
какой-нибудь мангуст или скунс.

В школу меня зачислили за хорошую взятку. Еле наскребли. Занимали по всем родственникам. Но те хуй дали. Пришлось разменять нашу двушку. Иначе мне светил спец-интернат в другом районе. А школа, в которую я попал, была рядом с домом и со всякими уклонами для одаренных детей. Меня зачислили в гуманитарный класс. С надеждой, что может все-таки у меня есть какой-то талант, который когда-нибудь откроется. Так как я продолжал ссаться, а при случае иногда и сраться, меня с моими ушами посадили на последнюю парту, хотя я был и маленького роста. Что бы не портил общую благоприятную картину.

Так как я не понимал, что хотела от меня учительница первая моя, я развлекался тем, что стрелял в портреты и в затылки одноклассников козявками из носа. Правда, пиздюлей за это не получал, так как ко мне относились со снисхождением и ласково называли «Растение». У меня даже появились приятели – Коля Григоренко и Катя Шепель. У Коли папа был директором плодоовщной базы. Коля был этакий толстячок и всегда таскал набиты едой ранец. Мандарины и бананы у него были всегда. И еще бутерброды с колбасой и салом. Мы любили прикалываться после уроков тем, что мазали доски и парты в соседних классах салом. У Катеньки мама работала директором центральной районной библиотеки. Видимо поэтому Катя всегда была с книжкой и носила очки с толстыми стёклами, за которыми катались её выразительные карие глаза с какой-то лошадиной грустью.

Мы хорошо проводили время. Рядом со школой был детский сад, в который я ходил. Мы перелезали через забор, забирались в беседку (в садике как раз был тихий час), сидели там на лавочке и быстро делали уроки. Ребята даже что то мне объясняли, когда я списывал. А я их веселил тем, что задирал ногу, подносил к жопе горящую зажигалку и пердел (видел как то в американском фильме, который мы смотрели по видику у Кольки, когда его родители ушли в гости). Однажды получался такой сильный факел, что я даже опалил Катьке пальто и брови, а себе брюки. Дома пришлось врать, что я дежурил на кухне и нечаянно сел на плитку. А Катька сказала, что в нее кинули окурок, но ей не поверили и не пускали гулять неделю.

Однажды я проснулся от удара об пол. Меня родители сбросили с кровати, перевернув её. Я пытался вылезти из-под простынок,  но всё время получал удары и падал обратно. Папа бил ногами, а мама шваброй. Но мама не очень сильно, она ведь меня любила. А вот папа мудохал изо всех сил. Несколько раз попал даже по голове. Больно. Я кричал «Суки, за что!». «За твое гавно, засранец! Весь коридор и спальня в гавне!» - отвечали мне с той стороны простынки. Бабушка пыталась меня спасти, и тоже получала люли. Мудохали меня минут пятнадцать, пока не прибежали соседи и не прекратил этот суд Линча. Я встал и поковылял в душ. Пока я шёл туда, в меня летели ботинки и куски плинтуса. «Говнюк!» - слышал я вслед.

После этого случая сраться я перестал. И ссаться. И бояться открытых пространств. И закрытых тоже. Видимо, это и была шокотерапия, о которой постоянно говорит доктор Курпатов.

А через месяц я  умер от внутренней гематомы в голове. Счастья в жизни я так и не увидел.
Я не познал женщин и богатство.

Родители поплакали и решили зачать другого ребенка. Я за это на них не обиделся.