Детство Геннадия прошло в убогом частном секторе отдаленного рабочего района небольшого сибирского городка. Мать, работающая водителем трамвая, родила недоношенного Гену нехотя, только потому, что так было принято. Рано отданный в ясли, затем в детский сад, он знал о родителях только то, что мама устает на работе, а папа пьет.
Гена никогда не был достаточно силен или сообразителен, чтобы лидировать в играх с детьми, и поэтому старался держаться в стороне, пока его не начали бить соседские пацаны. Тогда, уже в начальных классах рабочей школы, он примкнул к шайке дворовых ребят.
Учительница младших классов, оравшая на учеников так, что иногда срывала голос, сразу невзлюбила Гену за веснушки и тупость. Отец изредка проявлял интерес к делам сына, однако за каждую провинность пускал в ход ремень, и Гена быстро научился лгать и изворачиваться. С трудом закончив девятый класс он поступил в ПТУ. В подростковом возрасте он участвовал в разборках, - правда, обычно в массовке, поскольку был труслив и слаб. Изредка ему доверяли развести лоха, находясь под прикрытием кодлы.
Улочка частного сектора, на которой стоял дом Гены, напоминала бы деревенскую, если бы не торчащие в некотором отдалении серые хрущевки. В теплый летний вечер к нему пришли друзья, чтобы неторопливо попить водки, частично рассевшись на штабеле досок, лежащем под маленькими окнами обшарпанного шлакоблочного домика.
Вова "Вентиль", гнилозубый худощавый гопник в растянутом коричневом свитере и в шлепанцах, лузгая семечки рассказывал историю:
- Ну ты сам же знаешь, народу дохуя на тюрьме от тубика мрет. Ага, так вот, мой кореш работал там на больничке, и этих жмуриков часто в морг таскал. А в морге работает Сеня Утюг: сидит за двойное убийство, и сидеть ему еще лет семь нахуй. Ему за каждое вскрытие денег типа начисляют - как откинется заберет. В общем, что ни жмурик - Утюгу радость. Короче, приносит кореш ему нового тубика, а для того родные с воли заслали гроб. И прикинь, мерку с живого снимали, а трупаки-то после смерти вытягиваются, ну и не влезает он: либо шея сгинается, либо ноги в коленках. Хули делать? Ставят, значит, они с корешем гроб на пол, жмурика ложат так, чтобы голова прямо, а коленки типа торчали. - Вентиль сделал театральную паузу - Утюг встает ему на коленки: хрусь, блядь, поместился нахуй!
Все захохотали. Вентиль, довольный произведенным эффектом, повернул смеющееся лицо к Геннадию:
- Давай закурим, Гена.
Однако тот не реагировал, стоя с понуро опущенной головой, по-видимому уйдя глубоко в себя.
- Э-э-эй! Але!.. - и Вентиль толкнул Гену в плечо.
Тело Гены упруго поглотило импульс: полуразвернувшись от толчка оно осталось в таком положении, как в детской игре "море волнуется раз" зафиксировав мимолетную позу.
- Ты чо, ээ-э, - Вентиль непонимающе посмотрел на застывшего Гену, потом на товарищей. - Смотрите, пацаны, че он мутит! - и снова щербато захохотал, тыча пальцем.
Все посмотрели на Гену. Тот не реагировал и позу не менял.
- Че с ним? - Жека сплюнул шелухой и подошел поближе.
- Хуй знает. Дай закурить!
- На - Жека не глядя протянул Вентилю сигарету, другую сунул в зубы. Спрятав пачку в карман он пощелкал пальцами у Гены перед лицом. - Хуясе, вот гонит, - он ухмыльнулся и потянул Гену за руку.
Рука послушно поддалась, но после того, как Жека ее отпустил не упала на место, а осталась вытянутой. Жека достал зажигалку. Секунду помедлив он, вместо того чтобы подкурить, чиркнул под висящей неподвижно в воздухе ладонью Гены. Все замолчали, с интересом поглядывая то на Гену, то на пламя. Пламя почти касалось ладони, уже гораздо дольше, чем надо для того, чтобы нормальный человек отдернул руку. Внезапно Гена с мычанием дернулся, и, как-то нелепо всхлипнув, рухнул на колени. Гопники, вздрогнувшие от неожиданности, облегченно засмеялись.
- Нихуя ты, Гена, баклан! - Жека, не туша зажигалку, подкурил Вентилю, затем себе.
- Чего? - Гена, стоя на коленях, непонимающе посмотрел на товарищей, уже разливающих водку. Взглянул на руку. - Вы че?
- На лучше водки выпей, комедиант бля. - Вентиль протянул ему белый пластиковый стаканчик.

С наступлением осени Геннадий начал превращаться в домоседа. Дело было не в том, что закрыли Вентиля, Жеку и Малого за групповое изнасилование, и теперь на улице за каждым углом можно было встретить петровских пацанов, но скорее в том, что ему просто расхотелось выходить на улицу.
Отец после сердечного приступа большую часть времени сидел дома и пил спирт местного разлива. В гости частенько заходил двоюродный брат Гены - Игорек, и они втроем, по-семейному, закладывали за воротник. Пьянки часто переходили в опохмелки, и только мать, приходившая домой с работы и готовившая еду, с руганью убирала бардак и выгоняла Игорька к жене. Мать присоединялась к пьянкам только по праздникам, которые, впрочем, случались каждые выходные, и тогда становилась веселой матерщинницей и приглашала в гости толстых и крикливых подруг из трамвайно-троллейбусного депо.
День рождения Гены отмечали тихо, в кругу родных. Было немного водки, прикупленной ради такого случая, и намного больше спирта. Телевизор работал едва не на полную громкость, но никто не обращал на это внимания, несмотря на то, что приходилось почти кричать. Из гостей, кроме Игорька, был Захар Трофимович - шумный и говорливый контролер из того же депо что и мать. Он часто поглаживал мать по нетонкой талии. Геннадию он никогда не нравился. Захар Трофимович напоминал Гене насекомое и сегодня, почему-то, часто косился в его сторону. Сам Геннадий был не по-праздничному угрюм. Он почти не принимал участия в разговорах.
Сутуло сидя на табуретке он изредка бросал на Захара Трофимовича взгляды исподлобья, но, встретившись с ним глазами, сразу отворачивался. Внезапно Гена насторожился и завертел головой. Его внимание привлек телевизор: он сосредоточенно нахмурился, как бы не понимая о чем говорят с экрана радостные армяне. Взяв пульт он выключил звук. Удар тишины заставил всех замолчать, и обратить внимание на Гену.
- Гена, ты чего? - мать тяжело облокотилась на стол, едва не смахнув терелку с остатками селедки под шубой.
Гена, не реагируя, поглаживал пульт. Внезапно стало заметно, что он шевелит губами, как бы споря с кем-то.
- Геннадий! - неоднократно сожженный спиртом голос отца давал оттяжку в хрип.
Гена, вздрогнув, обернулся, смутившись под молчаливыми взглядами.
- Телевизор воняет, - сильно артикулируя заявил он и засмеялся, - Петровские послали Захар Трофимыча, чтобы он воел занавесок-подлесок.
На лицах присутствующих сквозь алкогольную осоловелость начало проступать недоумение. Геннадий же вскочил с табуретки, уронив ее, подошел к окну и отодвинул занавеску. Опасливо выглянув на улицу он облегченно засмеялся:
- Ушли, - и, обернувшись, серьезно добавил, - вы все - Уолт Дисней.
Подойдя к столу, он налил разведенного спирта в стакан, в котором еще оставался лимонад "Буратино", много при этом разлив. Расход продукта возмутил отца:
- Как наливаешь, олух!
- Косяк, - добавил Игорь и, перехватив бутылку, разлил остальным. Эта процедура всех успокоила.
- Ну, за мать именинника! - веско крякнул Захар Трофимович.
Все выпили, включая Гену.
- Ой, там же Камеди Клаб, - спохватилась мать, близоруко прищурившись, - включите звук!

В эту ночь Геннадию плохо спалось. Ему снилось, что он - мертвая рыба, лежащая на пляже. Его ели черви, а он не мог пошевелиться и думал: как странно, что всю жизнь он ел червей, а теперь черви едят его. Проснувшись, он, как бы в продолжение сна, некоторое время не мог шевельнуться или открыть глаза. Мысли про червяков вяло ползали по его мозгу. Как черви.
Резко вдохнув он разорвал сковывавший его паралич и сел на кровати. Чего-то не хватало. Он понял: не слышно храпа отца, потому что вчера в разгаре пьянки ему опять стало плохо. На сей раз его отвезли в кардиологию хмурые, молчаливые санитары.
Несмотря на мороз Гена не стал одевать валенки, чтобы сходить в туалет, и пока он сидел над сталагмитом из заледеневшего дерьма, увеличивая его еще на несколько сантиметров, у него сильно замерзли пальцы на ногах.
Он зашел в дом. Отец храпел. Гена подбежал к отцовской кровати, но она была пуста. "Как же он может храпеть, если его нет?" - нелепо подумалось Гене. Храп продолжался. Гена завертел головой, стараясь определить, кто храпит и понял, что это не храп, а смех. Кто-то смеялся над ним.
Гена замахал руками, как бы отгоняя мух, вышел в кухню и заходил взад-вперед. Ему не было страшно - кто-то украл его страх, и обидно смеялся над ним.
- Замолчи! - сердито крикнул Гена, и смех замолк. - Вор, - добавил он и повернул рукоятку кухонного радио.
Радио жирным голосом заговорило про радикулит. Гена почувствовал тревогу, потому что голос звучал убедительно. Но едва он сосредоточился на содержании радиопередачи, как перестал улавливать ее смысл: знакомые слова - "радикулит", "черви", "боль", "старость", "гной", - никак не складывались в предложения. И от них плохо пахло. Угрожающие звуки облепляли его, скользко ползая вдоль позвоночника, стягивая внутренности предчувствием беды. Гена замычал и выскочил во двор. Подбежал к двери на улицу но остановился, пораженный: радио выгнало его из дома в прямо в лапы петровских, ожидающих на улице. Слезы брызнули из глаз, когда он понял, что попал в ловушку.
- За что? - рыдая прошептал Гена, пораженный несправедливостью.
Внезапно гнев охватил его: радио не смеет выгонять его из собственного дома! Он забежал в дом, захватив в сенях большой топор и, не давая радио опомниться, нанес размашистый удар. Радио брызнуло осколками пластмассы и прянуло на пол; деревянный стол вздыбился щепками вокруг лезвия топора. С трудом высвободив топор из стола Гена замахнулся на радио, тонко пищащее в ужасе. Животная ярость охватила Геннадия, и он со страшной силой обрушил оружие на радио. Оно увернулось, и топор завяз в досках пола. Зарычав Гена выломал топор из досок, рубанул еще раз и попал.
Он ожесточенно гонял скачущие и уменьшающиеся от ударов осколки радио по всей кухне, пока не остались только рассеянные щепки. Тяжело дыша остановился и оглядел разгромленную кухню. Вдруг он содрогнулся, как от резкого приступа боли: радио все еще визжало, и мерзкие вибрации напоминали высокую, злую ругань бормашины, или голоса опарышей поедающих мертвую рыбу, если бы они могли кричать или петь.
- Я тебя убил! Замолчи! - завопил Гена в истерике, сжимая топор. Ах если бы он мог отрубить этот крик! В этот момент Геннадий понял, что кричит не радио. Посмотрев вниз он увидел далеко внизу свои ноги в пластиковых шлепанцах. И, о ужас, - пищали его пальцы на ногах. Они шевелились как десять толстых опарышей, поедая ноги и отвратительно крича.
Возмущенный предательством, Гена снял шлепанцы и сел на кровать. Не медля ни секунды он рубанул по правой ступне. Боль чувствовалась как в соседней комнате, а пальцы-опарыши на левой ноге закричали пронзительнее, поняв что проиграли. Неловко извернувшись Гена в исступлении рубанул по левой ноге, но удар получился слабым и неточным: он отрубил только трех опарцев. Перехватив топор в левую руку он прицелился, но промазал. Ударил еще и еще раз. Теперь пальцыши корчились на полу, тщетно пытаясь добраться до Гены. Он издевательски засмеялся и вдруг понял, что червыши все еще живы, и безопаснее будет подождать на улице, пока они сдохнут. Он встал с дивана и сделал пару шагов в сторону двери, как вдруг метнувшаяся из глухого отдаления боль упала ему на ноги раскаленной волной. Гена рухнул на пол и закричал.


Молодой человек в белом халате зябко поежился, выйдя из микроавтобуса скорой помощи. Угрюмый санитар хлопнул дверцей. Высокая, листового железа, дверь во двор открылась без стука - похоже, парень с невыразительным лицом, открывший докторам, ждал за дверью.
- Ну, где больной? - оптимистично улыбнулся молодой врач, но спал с лица, увидев в снегу за спиной встречающего кровавые лужи.
- В дом занес, - у парня зуб на зуб не попадал. Видимо, он действительно ждал скорую стоя во дворе.
- А что, собственно, случилось? - врач почему-то медлил заходить в дом.
- Мы, значит, ехать к дядьке договаривались, я, короче, прихожу, значит, а он, короче, в сугробе лежит и, в общем... - парня била крупная дрожь и он запутался в своих "короче", - отрубил, в общем...
- В психбольнице не состоит? - осведомился санитар.
- Да нет, никогда... не.. того, нормальный всегда был...
Парень говорил что-то еще, но к этому моменту они уже зашли в дом.
- Вот это да! - выдавил санитар.
Доктор тоже хотел что-то сказать, но в этот момент исщепленный пол, зазвенев, ушел из-под ног и он рухнул в тьму обморока.
Гена лежал навзничь на полу разгромленной кухни, лицо его было белым, и веснушки еще ярче проступали да обескровленной коже. Через дверной проем был виден зал, угол зеленого продавленного дивана и телевизор. А перед диваном, в черной луже, белели похожие на огромных опарышей пальцы.


(Основано на реальных событиях. Гена выжил, в данный момент он проходит длительный курс лечения в психиатрической больнице, которая, к слову, расположена в том же рабочем поселке, так что Игорек может частенько навещать брата. Но, почему-то, делает это очень редко. Отец Гены пить не бросил и недавно умер от сердечного приступа. Молодой доктор устроился в частную клинику и старается не вспоминать ту зиму.)