1.

Помолись за себя, за детей, за жену, за подругу.
Помолись о свободе, о счастье, о доброте.
Расскажи, как устал ты ходить под гипнозом по кругу,
как тебе надоело топить свое горе в труде

или водке, как ты ошалел от непрухи,
как тебе надоела до жопы твоя немота,
а потом посмотри, как Отцовские добрые руки
осеняют тебя и уже не одна темнота

окружает тебя и в тебе порождает инстинкты,
но когда тебя бьют – ты попробуй хоть раз не ударь,
не включай телевизор, не слушай указы, вердикты
и забудь, что воруют свита и государь,

и прости даже им – даже этим ошметкам вселенной,
даже телеведущим и пишущим про говно.
Оживай, помолясь. Оживляй этот гордый и тленный
коллективный упадок, начавшийся очень давно.

Ты способен, ведь ты – человек, а не куча навоза –
тебя все еще любит и все еще кормит земля
и тебе, несмотря ни на что, отмеряется воздух.
Оживай, помолясь – начинай потихоньку с нуля.

Твоим детям здесь жить. Понимаешь? Ты хочешь им жизни?
Или предпочитаешь растаявшие ледники
при уже запредельном каком-то, брутальном фашизме?
Ты представь на мгновенье недолгие их деньки.

Извини за шантаж. Я серьезно – прости, если сможешь.
Но ведь все это так. Понимаешь? Ты видишь? Смотри,
как прекрасен твой мир, как ты сам его – САМ! – уничтожишь,
если будешь и дальше идти сквозь помойки витрин

и рекламные ролики – через себя, потомков
и литейные трубы, и героиновый бум.
Ты ведь был человек. Почему же ты стал заготовкой?
Попытайся однажды не действовать наобум –

помолись, подожди, помолись еще раз – для порядка,
лишний раз приложись к образку, не ленись, не спеши.
Это будет твоя и не только твоя подзарядка
для твоей и – поверь мне – не только твоей души.

2.

Помоечный голубь мира
стучится в каждую дверь
живого еще сортира,
в котором спрятался зверь.

Помоечный голубь счастья
приходит ко мне домой,
как целое в малой части,
как некогда домовой

сквозил, скрежеща зубами,
прикусывая губу –
такой же, как между вами
и нами в вашем гробу.

Кричит не моя, родная,
израненная душа.
Ей вторит страна родная –
на кончике карандаша.

Подобно Голубю Света –
стучится в каждую дверь
свобода, и нет ответа,
и трепыхается зверь.

3.

Пока мы ложимся молча
под Каинову печать –
уже на пороге Уборщик,
и надо б с нуля начать.

Мы превратили планету
в гниющий, блюющий Рим,
в одну сплошную вендетту.
Мы сами в себе горим,

и каждый несчастный голем,
как батарейка мечты,
подключенная к изгоям –
любая – и я, и ты,

и наше земное время,
и ёлка, и дед мороз,
и даже наши деревья,
и каждый детский вопрос.

Под толщей земных проклятий
идет наш нелепый век
и, как человек заклятый,
в зеркале человек.

4.

молитва

Очисти меня от скверны –
полностью, до бела –
чтобы я думал верно
и верно вершил дела,

чтобы гордыни тина
сошла – словно я был пьян.
Мученица Иустина,
мученик Киприан,

околдовали бесы,
заворожили тьмой
периодической прессы –
каждого, Боже мой,

малого и побольше,
даже совсем детей.
Убереги нас, Боже,
от омертвевших идей.

5.

молитва

Так-то, святой Григорий,
нынче живется впотьмах –
между бедой и горем,
где каждый бессильный маг

мечется вдоль обрыва
собственной суеты –
кособоко и криво.
Знал ли об этом ты,

отче? Молись, мой светлый,
за неразумных чад,
променявших Заветы
на смрад и кромешный чад

очередного тленья
обморока пустоты –
между болезнью и ленью.
Знал ли об этом ты?

Не уставай молиться,
светлый мой, мой родной,
за наши слепые лица,
за наше святое дно.

6.

Эру гнетущей спеси
сменит Единый Бог,
и растворятся бесы
предыдущих эпох –

все эти кровососы
братоубийственных войн,
как гнилые занозы,
выйдут из тела вон.

Переменится воздух,
переменится власть
на земле, как на звездах.
Незачем станет клясть

память усопших предков
и нерожденных пока,
и золотую клетку,
в которой наши века

и жизни слиплись, как глина
меры утраченных длин…
И не найдется клина
вышибить этот клин.

7.

Человечество будет, и будет всему вопреки
сила левой руки на службе у правой руки,

и истерзанный собственным плачем кромешный удел
наконец-то покинет нетленную тень наших тел,

и она – эта тень – перестанет страшиться себя,
тихо шаркая вдоль подворотен и тихо губя

человека, во тьме электричества ставшего, как
приручивший остатки сознания гордый ведьмак –

позабытый потомками, но не забывший о них.
Он скрежещет зубами и щерится злобно из книг

бесполезных наук и беспутных романов о том,
как утрачен был раз навсегда наш поруганный дом.

Возвращение не за горами. Пусть все ведьмаки
сотрясают в бессилии обе сухие руки –

бесполезно и поздно, и будет лишь то, чему быть.
И уже не украсть, и совсем невозможно убить,

и защита стоит по периметру, чутко дыша
на живое сознанье, в котором живая душа.

8.

молитва

Маша… Ты слышишь, Маша?
Слышишь. Я знаю – ты
знаешь, что память наша,
как под гнётом плиты,

положенной на могилу
нашей опять же мглы.
Дай же нам, Маша, силу,
Маша из Магдалы,

преодолеть разрывы,
выплыть из мутных вод.
Мы, как снулые рыбы,
попавшие в водопровод.

Будь с нами, Маша, с нами,
Машенька – на века,
вечно, ночами, днями.
Видишь, как эта река,

преодолев пороги
совсем проржавевших труб,
вселяет память о Боге
в мой окоченевший труп?

9.

Как эта даль светла и чиста,
как эта будущность чиста,
и никакие больше числа
не побеждают Крест Христа,

и никакие больше стоны
не заглушают тишины,
и дни свободны и просторны,
и наперед предрешены,

и ночи – теплые, как лето –
не будоражат больше дух,
планеты, и оставлен где-то
любой наследственный недуг,

любая глупость книжной полки
и гордость чистого листа,
и разобьется на осколки
пятиконечная звезда,

и разлетится по пределам
еще нетронутых пустот,
и мы тогда займемся делом,
увидев мир с Его высот.

10.

молитва от колдовства

Так мы приходим в себя, если это мы,
а не аборты мертворожденной тьмы,

одушевленные завистью черных месс
полубожков. Любой аполлон, Гермес,

хоть афродита или иная блядь
кажутся светом только на первый взгляд –

сраные идолы тления пустоты,
между которыми выжили я и ты –

лишь потому, что однажды воскресший Бог
взял и прихлопнул этих античных блох

вместе с остатками доегипетской тьмы,
чтобы ожили и жили при Свете мы.

11.

покаяние

Ступая вдоль самого края
заиндевевших душ,
милуя и карая –
не жизнь, а контрастный душ –

наша судьба проносит
нас мимо нас самих.
Как твоё имя? – спросит
недавно ушедший миг.

Маг улыбнется скромно,
вспомнив о том, что он
дьявол, и так огромно
станет со всех сторон.

В этом смирении ветер,
в этом раскаянье дождь,
и ни один на свете
не существует вождь,

и никогда не станет
больше он ворожить,
и за окошком тает,
и снова хочется жить.

12.


Россия под кесарем. Правят наместники сна –
смерти, закованной по рукам и ногам.
Красные звезды накалены до красна.
Родина молится мертвым, чужим богам.

Кесарь под кесарем, Ленин еще живой,
красные звезды смеются моим крестам,
Родина смята, взята под конвой. Конвой
знает свою работу. Работа там

не для любого, поскольку не каждый мог
пулю в затылок пустить безоружной тле
капитализма, и смотрит, и смотрит Бог
на чудеса, творящиеся на Земле.

Кесарь доволен – нефть, золотишко, народ –
сто миллионов и даже больше рабов.
Плюс гектары леса твердых пород
для вереницы недорогих гробов.

13.


Серебро подчиняется золотым парусам.
Переполненный солнцем я долго смотрю на луну
и лечу сквозь уключины звездных огней к небесам,
и уже никого не кляну в поднебесном плену.

Не ловите меня, не хватайте меня, никогда
не пытайтесь понять, почему это я полетел?
Бог решил так – и точка, и остановились года
между вечностью и мимолетным старением тел.

Не завидуйте мне. Вы не знаете, как это вдруг
прекращается все, что казалось по крови родным.
Так бывает, когда человека касается Дух
и несет его к небу, и этим дыханьем одним

потихоньку живет новорожденная душа,
а в распахнутых настежь глазах только детский испуг –
лишь бы, лишь бы от времени, времени и падежа
не забыть наполняющих Слово неведомых букв.

14.

Просто мне так показалось – чтоб больше не быть
куколкой смерти с телом и головой –
надо забыть любую из наших обид.
Но даже это не значит, что я живой.

Просто мне так посчастливилось – мелко в тетрадь
что-то писать, понимая, что это не зря.
После трагедий мира забот и утрат
вдруг всколыхнулась утренняя заря,

и херувимы – красивые, как мой сын –
кружатся вместе с листьями октября,
и не воняет больше в Москве бензин,
чтобы везде сияла эта заря,

и просыпаешься… Каждый из малых – нас –
хочет любить, хочет вспомнить, как это – любить.
Тонкий и хрупкий выдался нынче наст.
Просто мне так показалось – чтоб больше не быть

куколкой смерти с телом и головой –
стоит хотя бы попробовать рассказать,
как это, если знаешь, что Он живой?
И невозможно уже повернуть назад.

15.

Есть только два пути. Остальное – блеф.
Третьего не было, нет и не будет – ведь
вечная жизнь не похожа на вечный склеп
и существует на каждый вопрос ответ –

только спроси, а не шамкай и не юли,
делая вид, что ты помнишь добро и зло.
Для человека, слепленного из земли,
подобие Богу – можно сказать, повезло.

Можно смолчать, но не стоит качать права.
К чертовой бабушке наш городской шаманизм!
Люди сгорают пачками, как дрова,
думая, что они знают про верх и низ,

право и лево. Слепо доверься Ему –
или погибни в собственной пустоте
цивилизации, превратившей в тюрьму
чуть ли не каждое из человеческих тел.

Просто доверься – полюбишь, Бог даст, потом –
после того, как оттаешь в Его руках
и, наконец-то, вспомнишь про Отчий дом,
встретившись с Ангелом где-нибудь на облаках.

16.

молитва

Мой святый Ангел, вот обе мои руки.
Хочешь – владей безраздельно. Они твои.
Если я жил так долго Тебе вопреки
и постоянно вел сам с собой бои –

это, тем более, значит лишь то, что Ты
стал для меня родней, чем моя родня.
Я не хочу, не хочу никакой темноты.
Не отпускай никогда никуда меня,

мой святый Ангел, поговори со мной,
будь мне опорой, смыслом и мной самим
в этом скитании жизни нашей земной,
мой шестикрылый заоблачный Серафим.

17.

Оплываем под натиском вычищенного огня,
освящающего полудрему материков –
даже в пору дождей, моросящих день ото дня
на дырявую крышу наших убогих веков.

Но, увы, эти люди – не все, но иные из них –
из меня, из тебя, из него, из любого из нас –
продолжают цепляться за вымысел суетных книг
и упорно не видеть, что мир наш был создан для нас.

Мы потом его сами надменно и пламенно жгли –
поколения мальчиков с девочками заодно.
Непонятно одно – для чего мы куда-то там шли
перед тем, как попасть на уже совершенное дно?

Дальше – дело десятое. Если знаешь – молчи.
Не бери лишний грех – не пророчь пустяки
и не лезь поперек полыхнувшей, как факел, свечи,
и забудь про себя, чтоб услышать мои стихи.

18.

Все эти гордые позы
портретов умерших вождей –
пятиконечные звезды
эпохи звездных дождей.

Слышится голос крови.
Пропасть в бездну летит.
И в атоме, и в микробе
грех превращается в стыд.

И заставляет дальше
следовать по пути
страха. Так страшно – даже
не верится, что впереди

могут иные дети
вырасти без вины,
и ни за что на свете
не будет больше войны.

Надо поверить, надо
вспомнить о том, что Бог
способен избавить от ада
память любых эпох.

19.

Через время, отпущенное на недолгий век,
пробуждается новый для этих широт человек.
Не такой уж и новый, но лишь бы он был человек.

Пробуждайся, мой друг. И пойдем, помолясь, на врага.
Посмотри, как прекрасна разлившаяся река,

уходящая вдаль вдоль распаханного рубежа,
и душа до небес, и как будто – моя душа.

20.

/Михаилу Юрьевичу Ардабьеву/

Не рой никому могилу,
служи, если хватит сил,
Архангелу Михаилу –
в период последних зим

служи, если хватит духа,
Архангелу доброты.
До гроба служи, братуха,
и пусть это будешь ты!

21.

Недавно подумалось – если не коммунизм,
то, кто ж его знает… Быть может, что ныне страна
летела бы вверх, а не камнем сквозила вниз,
и не зубоскалил бы щеголем сатана,

а тихо сидел у себя в недоступном уму
расплавленном аде, покрытом печатями зла,
и незачем было бы людям стремиться к нему.
Но жизнь по иному себя нам преподнесла,

и, значит – так надо Ему, и не надо реветь
медведями или волками в ночи завывать,
ведь все, что стряслось – только наше наследие, ведь
не Он нас отправил в уродливый, призрачный ад.

Мы сами! Мы так полюбили себя и свое,
что быстро предали Того, Кем нам следует быть,
и вот – человек, обернувшись однажды свиньей,
не Богом покинут, а Бога сумел позабыть

в карьерных угарах, на брокерских лестницах мглы,
под корпоративными гнетами желтых газет…
Одно утешает – мы так бесконечно малы,
что нас, несмотря на старанья, практически нет.

Мы столь мимолетны и ослеплено пусты,
что рабство давно уже стало обыденным днем
планеты рабов, над которой сияют кресты –
невольным укором и напоминаньем о Нём.

22.

молитва

Савватий, Зосима, батюшки, вы во мне,
и меня не хватает, когда не хватает вас.
Вы вместе со мной воюете на войне,
которая началась задолго до нас.

Враги обнаглели и стали вдвойне ловки
и растлевают, и интригуют вдвойне.
Мои чудотворцы, мои на века Соловки,
будьте со мной до конца на моей войне.

Пока лишь начало – мне страшно порой смотреть,
и лучше б не видеть и ничего не знать
про победившую в мире рекламы смерть,
сжирающую с потрохами жрецов и знать,

рвущую на окровавленные куски
даже младенцев, брошенных в роддомах.
Савватий, Зосима, будьте ко мне близки,
пока я воюю – ваш на века ведьмак.

23.

молитва о исправлении неправедной власти

Господи, что же будет для остальных –
тех, кто не принял, поскольку не захотел?
Я помолюсь, пожалуй, сейчас о них –
всех наших принцах мира уставших тел,

видящих жизнь с витрины газетных полос,
не понимающих, что впереди кошмар,
если и дальше все будет, как повелось
в мире мерзавцев и метящих в люди шмар,

греющих руки на кражах и на крови,
делящих между собой, как своё, народ.
Их расплодилось так много, черт подери!
Ты мне прости, мой Милый, мой оборот,

но оно по безволию. Очень Тебя прошу –
вразуми этих падальщиков переменной поры –
даже если я своей просьбой сейчас грешу…
Слишком больно смотреть, как сгорают Твои миры.

24.

Телеагенты эпохи поганых СМИ –
всепроникающий вирус нашей тюрьмы.
Мы распадаемся судьбами и костьми,
если, конечно, это по-прежнему мы,

а не потомки безвольного колдовства
и герметических принципов кривизны
совести, не признавшей Его Креста
и отказавшейся от вселенской весны

памяти. Сзади остались границы сна.
Дальше – раскаянье или повальный мор
горе-отступников. Паперть Земли тесна
для душегубов, правящих до сих пор

нашим сознаньем навязанной нам муры.
Нищие духом – дети, а не рабы.
Мы наплодили в себе такие миры,
что превратились в безропотные гробы,

в затхлые комнаты для оправленья нужды.
Мы – это нечто типа отхожих мест –
место скопления зависти и вражды
доисторических, звероподобных месс,

завороживших потомков послушных жертв,
заиндевевших когда-то на алтарях
демиургической кривды – вот наш сюжет,
если, конечно, по совести говоря.

Как бы то ни было – этот – один на всех
нечеловеческий, инородный недуг
должно исправить, и вспомнить про детский смех,
Бога-Отца и Сына, и Святый Дух.

25.

Я не один, Он со мной, Он во мне, я в Нем.
День догорает теплым родным огнем,

после чего приходит святая ночь,
и ничего не надо сверх меры мочь.

Даже когда мои помыслы далеки
и, обезумев, я делаю вопреки –

Он все равно не бросает меня туда,
где превращаются годы и города

в прах замутненных восстаниями площадей
мира людей и наших безумных идей,

мира насилия и растоптанных прав.
Пусть еще кто-нибудь скажет, что я неправ!
Не говорите мне только, что я не прав.