Ольга лежала на узкой, скрипучей койке и пялилась в потолок. По телу бродило нечто, и она подозревала, что на бедном языке любовных романов оно называлось «сладкая истома». Рука сама собой - по привычке - скользнула, было, под одеяло, но Ольга скосила глаза и увидела на койке напротив бесстыже-бледную, крепкую мужскую задницу. Опять Томка на ночь Валерку притащила. Ни стыда, ни совести у девки! Другие хоть заранее с подругами договариваются, чтобы хоть на часок комнату освободили, а этой – хоть бы хны! Как приспичит – есть кто, нет – ведет мужика.

Общага понемногу просыпалась. Гремели посудой на кухне; на разные голоса завывали магнитофоны, у кого есть; гомонили в коридоре. Проснулся и Валерка. Поднялся и шарахался по комнате голышом. Ольга тайком рассматривала его из-под полуприкрытых век. Парень – загляденье! Спортсмен, юморной балагур, а уж какой любовник! Томка, бесстыжая, так и заходится криком, как проймет до печенок. Внизу живота собрался горячий, тянущий ком, и Ольга поняла, что ей до судорог, до воя хочется мужика.

С этим была проблема. Ни жениха, ни завалящего воздыхателя, с которым хоть потискаться можно. Не сказать, что она была уродиной или дикой совсем. Вполне миленькая мордашка, хоть и очкарик. Вот фигура, по ее мнению, подкачала. Нет, не жирная корова – так, плюшечка. Но мучил ее от этого комплекс, глубоко зарытый под чешуей защитных масок. А главное, серьезно переклинило в мозгах, когда служивший в далеком гарнизоне под Учкудуком папенька застукал ее млеющей в объятьях молоденького солдатика, так сладко ласкавшего ее не по годам ранние округлости. Папенька устроил такой разбор полетов, что до сих пор было страшно приближаться к особи противоположного пола ближе метра. Так и мыкалась в свои девятнадцать совсем одна в чужом городе.

Нет, подруги, конечно, были, имелись и друзья, точнее сокурсники, хотя в пединституте их соотношение с дамским населением было один к десяти. А вот любви, или как после Московской Олимпиады вдруг выяснилось, секса – только в мечтах.

Наконец Валерка, натянув трико прямо на голое тело, пошел по своим мужским надобностям (судя по испорченному воздуху). Ольга быстро вскочила, набросила линялый халатик, сунула ноги в тапочки, как обычно не на ту ногу, и стремглав кинулась в туалет – терпеть уж тоже мочи нет!

А день-то сегодня не такой и плохой! Накануне получила от матери перевод – целых сто пятьдесят рублей! Вместе со стипухой как раз должно хватить на новый плащ, что присмотрела у знакомой спекулянтки. А прокормиться можно и на халяву. Девчонки с голодухи помереть не дадут. Точно, решено: лекции подождут, прямо сейчас – за плащом!
    
Спекулянтка, тетка еще не старая, за собой следила тщательно. Одета всегда по последней заграничной моде, косметика хорошая и в меру, пара ярких и изящных аксессуаров, по-советски много золота, и разного. А квартира! Вроде бы обычный двухкомнатный хрущ, а вот, поди ж ты, и маски африканские, и живопись на стенах не рядовая, а главное – множество разнообразных и таинственных амулетов, идолков и книг в тяжелых, кожаных переплетах. Одним словом – антиквариат.

Ольга крутилась перед высоким, стильным трюмо из чешского гарнитура и разглядывала со всех сторон предполагаемую, отнюдь не дешевую обновку. Она так была поглощена этим процессом, что на вопрос о женихах лишь неопределенно хмыкнула и промямлила что-то совсем невразумительное. Тем сильнее было ее смущение, когда спекулянтка усадила ее на кухне и, потчуя дорогим эфэргешным кофе, начала въедливо расспрашивать на больную тему. Удовлетворив любопытство по этому вопросу, спекулянтка задала совсем уж неожиданный:
- А в Бога ты веришь?
- Не, теть Тань, мы ж все комсомолки, будущие преподаватели – нам нельзя! Нас даже на Пасху дружинниками к церкви посылали – детей отбирать.
- Как это – отбирать?
- Ну, взрослые ночью на крестный ход детишек тащат. Так нас заставляли их у взрослых отбирать - и в автобус. Мы там с ними играли, стихи учили про войну и про революцию.
- И что, прямо так вот и отдавали?
- Да что вы! Милиционеры силой вырывали из рук и нам передавали. Потом каждого успокаивали минут по сорок.
- Да… Чудны дела твои… Ну, ладно. А в гадания, в чертей, в привидения – веришь?

Ольга ненадолго задумалась. Потом выпалила:
- В чертей не очень, а в гаданья – да! Мы с девчонками на сочельник гадали. Они видели женихов, а я нет. Одна муть в зеркале. Да и заснула быстро, - и пригорюнилась.
- А в магию веришь? В колдовство? Хочешь, жениха приворожу?
- Ну, теть Тань, ты скажешь! Это бабки старые по деревням ворожат, а ты вон, шмотками торгуешь.
- Шмотки – дело пятое. Так хочешь или нет?
- Да где ж его найти, жениха-то? Даже кандидата нету.
- А вот заодно и найдется, да, думаю, не один…

Проговорили до темноты. В общагу Ольга возвращалась в новом югославском плаще, а в потной руке сжимала небольшой сверток – дармовой залог ее скорого бабского счастья.

Самым трудным оказалось украсть в студенческой столовой обычный граненый стакан. Татьяна специально предупредила – стакан непременно должен быть краденым, а толстая тетка в мятом, грязноватом халате за прилавком, казалось, смотрит только на нее. Наконец, впорхнувшая стайка будущих биологинь отвлекла бдительную матрону. Ольга стремительно смахнула стакан с остатками компота в сумку, залив при этом тетради с лекциями. Ну, да и черт с ними! Быстрей деру отсюда!
    
На столе, покрытом недельной давности газетой, стоял стакан, откупоренная четверка «Пшеничной», два флакона темно-коричневого стекла и картонная коробочка, которую она все не решалась открыть. Коробочка закрывала часть названия газеты, и  читалось оно совсем не так, как было задумано изначально – «Горьковская правда», а чудно и одновременно многозначительно – «Горь…кая правда». Ольга смутно улыбнулась своим мыслям и решительно распечатала картонную упаковку. На ладонь легла тяжелая, ржавая пентаграмма в круге, усыпанном мелкими, незнакомыми письменами.

Процедура, как объяснила Татьяна, предстояла бесхитростная. В середину пентаграммы капнуть раствор из первого флакона. Это приманка. Отхлебнуть из другого пузырька. От этого снадобья станешь видеть обитателей иного мира, конкретно - чертей, бесов и иже с ними. Пентаграмму опустить на дно краденого стакана. И ждать. Бесенок прискачет на приманку, начнет слизывать. Тут залить его водкой до краев и залпом выпить. Ольга водку пить не боялась – приходилось уже, ничего страшного. Опасалась, как бы нежитью не подавиться. Бес какой-никакой.

Бесеныш показался ей субтильным, даже смешным. Крохотный, не страшный ничуть. Немного пожалела, представив его мокрым, барахтающимся в водке, но уж решила – значит решила. Наполнила вонючей жидкостью стакан – получилось с мениском, зажмурилась и тремя большими глотками влила в себя.
Прислушалась к ощущениям. Водка огненным, витым шнуром рухнула по пищеводу в желудок, по груди и животу прокатила горячая волна, в голове немного зашумело – обычные ощущения от алкоголя, ничего нового. С сомнением поглядела на дно стакана. Ржавая железка вроде стала поменьше и погрязнее. Маленький кривляка пропал. И тут в голове раздался тонкий, почти детский голосок:
- Я, конечно, понимаю – колдовство и все такое... но нельзя ли из вас как-нибудь побыстрее изгнаться? Чесслово, куча дел! Спешу!
Ольга подумала: «Ага! Щас! Зря что ли я водки стакан выхлестала? Нет уж, дорогой, сперва с вопросом о женихах разберемся! А потом уж изгоняйся - сколько влезет!»
- И всего-то? Плевое дело! Давай побыстрее все порешим.
Ольга почувствовала, как между ног предательски повлажнело. Вот гад! Лучше бы с мужиков начал, а потом уж…
- Ну, ладно, ладно. Где тут у вас рассадник разврата? Где лучшие представители сильной половины человечества? Ты не так быстро думай, я еще не приноровился, не успеваю. Спортфак? Физкультурники, стало быть. Понятно. Ну, пошли! Э! Куда?!? Ты что, прямо так? Совсем отвязанная бабенка попалась! А намарафетиться? А трусы сменить? Я имел в виду с кружавчиками, а не чистые. То-то! Э-эх! С тобой еще работать и работать!

По общаге гремела студенческая свадьба. Томка выходила за Валерку. Водку пили вперемешку с «Агдамом», закусывали чем придется – в основном, картошкой в мундире и консервированной фасолью в томате, братались факультетами, курсами и группами. Самодеятельный ансамбль из агитбригады физиков самозабвенно наяривал популярные мелодии, не забывая выпивать вместе с остальными.

Ольга нацепила лучшее, что у нее было – песочного цвета сафари с большими накладными карманами и целой батареей медных пуговиц, чьи хищные жерла целились в любую зазевавшуюся жертву, намекая, что после выстрела готовы сдать позиции без боя. Брызнула в нужные места рижским дезодорантом «Дзинтарс» и вышла на свою первую, настоящую охоту. Бесенок вел себя тихо, лишь изредка едко комментируя кандидатов, на которых задерживался взгляд. И тот ему не нравится, и этот не гож.
Уморившись, она присела на парапет возле крылечка. Рядом примостилась небольшая, изрядно накачанная компания из трех девиц математичек и двух студентов-физиков. Весело ржали, наперебой рассказывали сальные анекдоты и истории из институтской жизни. Незаметно для себя, она втянулась в разговор, придвинулась поближе к одному из парней – самому смешливому в компании. И уж полной неожиданностью и для нее, и для него стало ее решительное движение, которым она ухватила его ладонь и прижала к полной – гляди того швы на платье затрещат – груди. Он взглянул удивленно, улыбнулся широкой, беззащитной улыбкой, пошутил неловко про подходящий размерчик и ухватился покрепче, уже по-настоящему.

Потом неистово целовались на самой верхней площадке запасного выхода, куда обычно бегали курить девицы из стеснительных. Батарея, как и было обещано, сдалась без боя, и он сперва нежно касался влажными губами вызывающе торчащих сосков, а потом впивался в них, словно хотел сожрать. Перед глазами плыли огненные сполохи, кровь клокотала в висках, а сердце бухало так, что казалось – ребра не выдержат. Было сладко и страшно. Жалкие остатки рассудка вопили: «Остановись!!!» - а бесеныш заставлял услужливо подставлять под безумный поток ласк самые сокровенные и чувствительные уголки. По-настоящему она испугалась только, когда почувствовала, как в живот уперлось горячее и твердое. Захлебнулась жарким шепотом: «Все! Все! Хватит!» Вы пробовали голыми руками остановить танк?..

Спустя какое-то время она привыкла и к оценивающим, раздевающим взглядам, и к шепотку за спиной: «Персик! И с чертовщинкой в глазах!» И даже гордилась этим. Любовники и воздыхатели менялись как картинки в калейдоскопе, а ей хотелось все новых и новых ощущений. Только бесенок раздражал своим брюзжанием. Все не терпелось ему на волю.
- Нет уж, мил друг, пока ты мне нужен!
- Обещала же!
- Мало ли, обещанного три года ждут!
- И после этого говорят, чертям верить нельзя! Самое коварное и вероломное существо на свете – самка человека! Отпусти!!!
- Чего это? Или скучно со мной?
- Так ведь обещала… Обманула, выходит?
- Выходит, да.
- Знаешь, отомщу я тебе, дай только срок!
- Чего-чего, а срок я тебе обещаю. Посидишь еще во мне. Лучше подумай, как мне Валерку склеить.
- А он-то тебе на кой сдался? Женатый мужик, с Томки глаз не сводит, хоть и живут уж год почитай!
- Вот на то и сдался, что забыть его голую задницу не могу. И то, что глаз с Томки не сводит. Я что, хуже? Да и Томка, зараза, все смеялась надо мной, балалаечницей обзывала! Вот уведу Валерку – сама пусть попробует вручную побренчать! А поможешь Валерку увести – так и быть, отпущу!
- Опять обманешь.
- Обману, не обману – какая тебе разница? Пока не сделаешь – даже не заикайся!
Бесенок затих. Ольга подошла к зеркалу, близоруко сощурилась. Вон он сидит, спиной повернулся, набычился. А ведь возмужал, подрос. Не бесенок – молодой черт! Может и вправду отпустить? Ишь, сразу встрепенулся! Сиди, сиди, родненький! Сперва - Валерка.

Бесенок силился припомнить, чему учили в бесовской школе по предмету «Месть». В рогатой головенке была каша из случайным образом перемешанных обрывков. Выстроить эти обрывки в нечто, поддающееся классификации, удалось не сразу. Зато в результате он получил следующее:

1. Месть добрая, не злопамятная.
- Отомщу и забуду.

2. Месть эгоистичная.
- Отомщу, чтоб мне лучше было.

3. Месть извращенная.
- Отомстить дяде шурина матери троюродной сестры обидчика.

4. Месть мазохистская.
- Отомстить себе.

5. Месть детская.
- Умереть, чтоб все плакали.

6. Месть подлая.
- Отомстить через 20 лет.

7. Месть склеротическая.
- Отомстить не тому, или вообще не отомстить, или все время забывать, что отомстил и мстить еще раз.

Еще там, кажется, было:

10. Месть умеренная.
- Мстить 30 сек.

11. Месть неумеренная.
- Мстить всю жизнь

12. Месть немерянная.
- Мстить всю жизнь и в раю тоже огрызками от яблок забрасывать.

…………..
14. Месть рабоче-крестьянская.
- Спалить дом.

…………….

16. Месть хитрая.
- Отомстить так, чтоб думали, что помог.

Все это было не то!
В голове раздраженно громоздилось:
«Месть это то блюдо, которое надо подавать холодным. Когда человек мстит - он любит свою месть и ненавидит того, кому мстит. … как приятно увидеть слёзы врага, зная что ты стал причиной этих слёз…»
Не то! Не то!!!
Ага! А вот это уже ближе!
«А когда брат Володя за брата Сашу отомстил – всей стране козью морду натянул!»
Да, да! Определенно то, что нужно!

Валерка не разочаровал. Извивалась, выла в голос и билась в непрерывном, волнообразном экстазе похлеще Томки! И так почти четыре часа! Простыни набухли от пота – их скинули на пол, как и подушки, и одеяла. Только она успевала подумать: «Ну, вот, уже все!» - как он принимался заново. А он заводился от ее стонов и криков еще сильнее, брал ее и так, и этак, пока сам не уморился.

Тело охватила необыкновенная легкость, потянуло в сон. Засыпая, она краем уха услышала невнятное бормотание, подумала напоследок: «Мужики… Только бы потрындеть…» - и провалилась в вату сна.

Наутро ее разбудило встревоженное гудение общаги. В комнату влетела Светка и выпалила с порога:
- Брежнев умер!!!
За вмиг возникшей суетой, Ольга не заметила, что с подоконника исчез небольшой газетный сверток. Да и спустя время, обнаружила это не сразу. Не до того было.
Первыми новость принесли обладатели УКВ приемников, которые ночи напролет ловили всевозможные «вражеские голоса» в поисках рок-музыки. Все решили, что провокация, но занятия в институте отменили, а к обеду по радио прогремел взволнованный голос диктора:
- … скончался верный ленинец, Генеральный секретарь ЦК КПСС, горячо любимый Леонид Ильич Брежнев…

Ольга сидела вместе с подругами и однокурсниками перед телевизором в Красном Уголке и вместе со всей страной не могла сдержать слез, глядя на торжественную траурную процессию. И вместе со всей страной содрогнулась, когда неумело замаскированный наложенным на запись залпом, раздался грохот упавшего в могилу гроба. Но в отличие от жителей страны в ее сознании билось странное, не подходящее моменту слово: «Месть!»

По рынку вышагивала пугающая процессия. Впереди – высокий, чуть грузноватый, простоволосый мужчина, в светлом кашемировом пальто нараспашку. Из-под пальто виднелся пиджак ядовито-малинового цвета, черная, шелковая рубашка с воротником-стоечкой, поверх которой в лучах скупого, зимнего солнца поблескивала золотая цепь граммов на четыреста. Пальцы, унизанные золотыми же кольцами, перстнями и печатками, мужчина держал чуть в растопырку, а взглядом вокруг посверкивал уверенным, хозяйским. На шаг позади него, постоянно озираясь, шли еще четверо, все в черном, в темных, непрозрачных очках – по всему охрана.

По рядам пополз шепоток: «Валера – Шварц. Шварцнеггера принесло!» Взволнованные торговцы и торговки начали судорожно готовить пятидесятитысячные бумажки – ежедневную мзду. Только новенькая слегка замешкалась. Вид она имела опойный – глаза заплывшие, пустые, фигура… да какая там фигура – так, кусок сала! Потертое пальтецо местами испачкано чешуей и воняет рыбой, которой она и торговала. Покупали у нее неохотно – уж больно вид стремный, да и обвесить норовит. И вот эта новенькая - Ольга, кажется, вместо того, чтобы приготовить денежку, вытаращилась на Шварца, да как завопит: «Валера! Валерочка!!!» - только на шею не бросилась! Тот даже поморщился брезгливо. Потом пригляделся:
- Оль, ты что ли?
- Я, я! Сколько лет!..
- Да, мать, опустилась ты…
- А вот с тех пор, как с тобой…
- Ты бы помолчала, а то подавишься ненароком.
Ольга сощурилась близоруко, придвинула нос поближе и в ужасе отшатнулась. Из помутневших, водянистых глаз на нее глянул заматеревший, очень печальный черт.