На часах почти восемь. Я брожу по ярко освещенному залу продуктового супермаркета, лениво скользя взглядом по забитым жратвой полкам. Глазею просто так – кредитки у меня нет и никогда не было, а мелочи в карманах едва наберется на пачку дешевого курева. Сигареты продаются на кассе, уже давно можно было купить их и уйти, но на улице ветер и дождь, а здесь тепло и уютно. От тепла клонит в дрему, и я поминутно зеваю.
Глаза останавливаются на крикливой рекламе вафель «Шоколадница», изображающей счастливую семейку первертов: у мамы вид довольный, как у нимфоманки, которую одновременно дрючат трое негров, сынуля-калоед щерит зубы, перепачканные коричневым, а папа демонстрирует навыки минетчика из гламурного гей-порнофильма – грызет вафлю, держа ее обеими руками, и ротовая амбразура у него тоже до ушей.
Картинка настолько совершенна в своей отвратительности, что я надолго залипаю возле нее. Даже зачем-то нагибаюсь, чтобы получше рассмотреть ценник.

Из медитации меня выводит чье-то теплое дыхание, коснувшееся уха. В сознание проникает хрипловатый шепот:
- Молодой человек, вы не могли бы помочь мне с выбором спиртного?
Я оборачиваюсь, слегка сбитый с толку. Любой вопрос собьет с толку, если он задан шепотом, а вам к тому же хочется спать.
Возле меня стоит невысокая женщина лет 30 с лишним, перебирая в пальцах лямки ярко-розовой сумочки. Она показывает взглядом в сторону соседнего отдела – там во всю стену громоздятся стеллажи с дорогой выпивкой.
- А… да, без проблем. – Я морщу лоб. – Только я не консультант. Я просто так тут смотрю.
- Я знаю, - женщина со вздохом начинает вертеть пуговицу на своем пальто. - Консультанты все в синей форме. Но сейчас никого нет поблизости.
Я оглядываю немногочисленные фигуры, двигающиеся по залу, пожимаю плечами и иду за ней.
В винном отделе всего один посетитель – краснорожий мужик с выпирающим брюхом. Он любовно, словно малых детей, укладывает в свою корзину две литровых бутылки водки и уходит. Мы остаемся одни.
- Чтобы посоветовать выпивку, - говорю я своей спутнице, - мне нужно знать, в какой компании вы ее собираетесь пить.
- Я собираюсь ее пить с красивым молодым человеком в серой куртке, - отвечает та, глядя на меня в упор. – У него зеленые глаза и ямочка на подбородке.
Я зачем-то смотрю по сторонам, как будто надеюсь увидеть в каком-то из боковых проходов молодого человека в серой куртке. Потом до меня что-то доходит, и я окончательно просыпаюсь.
У нее короткая стрижка, волосы иссиня-черные, с рекламным отливом – наверное, краска стоит кучу денег. В ушах золотые кольца. Рот красивый, хотя помада наложена как-то слишком ювелирно. Лисий нос с узкими ноздрями, овальное лицо, вокруг глаз и на шее замаскировались едва заметные морщинки. Грудь под пальто толком не разглядеть… Нет, ей не тридцать, скорее ближе к сорока. Может, даже больше. Хотя видно, что следит за собой. Мне такие когда-то нравились, впрочем, то время давно прошло. Молодость, молодость – а ведь я уже совсем не молод... Иногда я ощущаю себя просто-таки тысячелетним стариком. Особенно если с похмелья. Особенно после «Гжелки».
Я против воли перевожу взгляд на полки и сразу вижу «Гжелку». Меня передергивает. Женщина истолковывает это неправильно (или правильно?), потому что тут же добавляет:
- Разумеется, труд сомелье будет оплачен.
В ее ладони что-то шуршит, и я вижу сложенную пополам стодолларовую банкноту.
Это, конечно, свинство. Вот так, внаглую, меня еще никто и никогда не «снимал». Я раскрываю рот для гневной отповеди, но в горле дьявольски пересохло, поэтому остается только кивнуть.
Женщина слегка расслабляется, у меня же напротив – подскакивает давление. Дурацкая ситуация…
- Ну что же вы застыли? Действуйте, - поощряет она, видя мое замешательство, и негромко смеется.
Сомелье из меня хреновый. Схватив с полки пару бутылок какого-то сухого вина, я ищу глазами ее корзину. Положить в корзину и уйти. И пусть пьет сама. А что – вроде неплохо придумано…
- А где корзина? – наконец спрашиваю я. - Куда класть?
- Никуда. – Отвечает моя новая знакомая. - Ты их понесешь.
Вот мы уже и «на ты», думаю я отупело, пока мы проходим на кассу. Надо бы как-то намекнуть ей, что я не любитель климактерической романтики, но язык словно приклеился к гортани.
У молодой кассирши мутные рыбьи глаза, натянутая улыбка и бейджик с именем на выпуклой груди. Пока она пробивает чек, новая знакомая успевает дважды невзначай задеть меня бедром. После каждого такого прикосновения я деревенею, будто насекомое-палочник.
На улице продолжает капать. Ветер усилился и забирается под куртку. Мы шагаем в сторону ее дома - как мне кажется, излишне быстро. Я бы хотел идти помедленней. А лучше вообще никуда не идти. Но в моей руке хрустит пакет из супермаркета, бросить его в лужу будет некрасиво. Весь тротуар - сплошная лужа.
Ее зовут Валентина Михайловна – почему-то именно так она представилась, вместе с отчеством, должно быть, просто по привычке, хотя может быть и нет. Медвежье отчество мне не нравится. И не только отчество. Но я терплю. Только непослушные губы продолжают втолковывать какую-то ересь:
- Я сразу хочу предупредить... ну… Вы ведь понимаете, мужчины – это такое люди… Они не всегда могут прогнозировать, насколько успешным будет то или иное порученное им задание… И далеко не всегда от них зависит, ээээ, решение задачи. Часто бывает так, что мужчина вовсе даже не в состоянии, или, можно сказать, в некоторой степени, эээ, он бывает не в том настроении, чтобы…
- Расслабься, все будет хорошо, - говорит она, и я, словно споткнувшись, замолкаю. Мысли путаются.

Из розовой сумочки начинает выть Басков. Валентина Михайловна достает мобильник, с полминуты слушает невидимого собеседника и, нахмурившись, резко затыкает его:
- Значит, так. Я вас всех поразгоняю к чертовой матери, если такое еще хоть раз повторится. Слышишь, Косматов? Еще один раз! – Импозантная хрипотца переходит в неприятный акулий лязг. - Нет, я не шучу! Да кто вам позволил вообще?! Вы у меня все на биржу труда пойдете! Понятно, Сергей? Завтра с утра приеду проверю – если хоть один будет с похмельной рожей, уволю всех на хрен! Конец разговора!
Она отключает мобильник и бросает его в сумку.
У меня дергается глаз. Достаю купленную на последнюю мелочь пачку сигарет, с хрустом разрываю целлофан.
- Прости, ты не мог бы не курить? – роняет моя спутница утвердительным тоном, не терпящим возражений.
Я молча прячу сигареты в карман.
Клитор у нее невкусный. Половые губы дряблые, как у беззубого старика, на животе шрам от кесарева, лобок колется щетиной, груди напоминают два растянутых носка. Мерзость какая-то. Я уже полчаса как снял джинсы, но член остается в макаронном состоянии и вставать не собирается. Я лихорадочно рыскаю глазами по кровати, выискивая эротизм. Рука мнет хуй. Ее тело разбросано передо мной в максимально выгодном ракурсе, но вместо звезды страсти напоминает выброшенного на берег дохлого осьминога. По помещению гуляют запахи моря.
- Нервы, - говорит она  с понимающим видом. – Это ничего, ничего. У меня тоже нервы. До такой степени один негодяй вывел… Вздумал день рожденья отмечать за полчаса до окончания рабочего дня. Скотина, и хватило же совести! Это в самый разгар продаж! А у нас репутация…
- Ну да, - поддакиваю я без энтузиазма, откупоривая вторую бутылку «сухаря». – Репутация – она, конечно…
Мы выпиваем не чокаясь. Вино херово ложится на голодный желудок, но закусывать нечем – из всей жратвы в пределах прямой видимости только гондоны со вкусом банана. Ебал я такие застолья.
Между тем Валентина Михайловна переходит в наступление – заваливает меня на подушки и принимается бить поклоны. Минетом это назвать все равно нельзя. Сосание должно вызывать какие-то положительные эмоции. У меня же из всех эмоций только одна мысль: ужасно чешутся яйца. Но попросить ее почесать мне яйца как-то неудобно. Не то воспитание.

Пока она трудится, я рассматриваю комнату. Света нет, но глаза уже привыкли к темноте, к тому же окна дома напротив дают некоторое подобие освещения. Комната, должно быть, спальня. Кроме огромной круглой кровати здесь еще плазменный телевизор, вделанный в деревянную панель во всю стену, стеклянный столик с пятью «дорогами» кокаина, стеллаж с дивиди-дисками, кресло и ночник на длинной ноге. На потолке лепнина, по стенам развешана какая-то мазня в рамках, отдельно – большое фото Валентины Михайловны в деловом костюме. Сейчас этот костюм валяется на полу вперемешку с моей одеждой.
- Гондон хуевый, я ни хуя не чувствую, - говорю я нарочито грубо, чтобы хоть как-то выразить свое отношение к происходящему.
Хрюкнув в знак согласия, Валентина Михайловна сдергивает с меня презерватив, но лучше от этого не становится. Я брезгливо смотрю на свой вялый член, который она тянет ртом как спагетти. У основания он весь в помаде.
Пытаюсь думать о деньгах. О стодолларовой бумажке, которая лежит в кармане моей куртки. Думать о деньгах приятно. Жаль, что я не могу на них сейчас посмотреть.
- Сто долларов… - бормочу я. – Сто долларов…
- Глупыш, ты бы сразу сказал, что у тебя есть фетиш, - укоризненно говорит Валентина Михайловна, отлипнув от моих чресел и утирая рот запястьем. Потом тянется к столику за бокалом.
Я встаю и сомнамбулически бреду в прихожую, считая по пути комнаты, чтобы не сбиться с пути. Комнат до хрена. Расселенная коммуналка погружена во мрак, так что добираться приходится чуть ли не ощупью. В прихожей тоже темно, висит куча какой-то одежды, из-под двери тянет сквозняком. Что я вообще тут делаю?.. В приступе решительности отыскиваю свою куртку, натягиваю ее на голую спину, зябко переступаю ногами. Нет, так не выйдет. Сняв куртку, достаю из кармана сто долларов и иду по боковому коридорчику на кухню – там горит свет.
Огромная кухня вся заставлена разнообразным бухлом, бутылки стоят даже на табуретках. Расчистив место на столешнице, я кладу деньги на стол, упираю в них взгляд и начинаю дрочить.
Вот, ага, так, тааааак… нет. Не получается.
Блядство.
Возвращаюсь в комнату. Валентина Михайловна сидит на кровати выгнувшись, глаза ее зажмурены, а прижатая к лобку правая рука показывает «козу» - указательный палец и мизинец оттопырены, средний и безымянный согнуты и погружены в вагину. Пальцы судорожно елозят то вглубь, то наружу, как будто она собирается вывернуть влагалище наизнанку.
- Ничего не выходит, – говорю я, почесывая яйца. - Наверно, мало денег.
Она открывает один глаз, секунд пятнадцать оценивающе смотрит на меня, собрав рот в куриную жопу. Потом поднимает с пола сумочку, роется в ней и дает мне еще три зеленоватых стольника.
Я брезгливо несу деньги на кухню. В тех местах, где касались ее пальцы, банкноты мокрые и липкие. От них пахнет.

Делаю из купюр веер, обмахиваюсь им и дрочу.  На этот раз дело идет лучше – член в моих руках нехотя встает. Я прижимаю деньги к лицу и с силой нюхаю. Член твердеет еще немного. Хватит, думаю я.
Выпиваю воды из-под крана и возвращаюсь в спальню. На этот раз застаю Валентину Михайловну на корточках. Она просунула руку из-под задницы и, раскрыв рот, судорожно всаживает в себя средний палец с холеным наманикюренным ногтем. Вторая рука жмакает левую грудь. Я коварно атакую сзади, толкаю ее, чтобы перевести в позу скамейки, и, проведя напряженным хуем снизу вверх по разработанному руслу из половых губ, заряжаю по самые помидоры. Валентина Михайловна издает оооооох и похотливо приподнимает круп. Я удобно упираюсь в него ладонями. Несколько минут звучат монотонные хлопки, потом член сдувается.
- Не выходи, - просит она. В этот момент хуй выпадает наружу. Мы оба молча рассматриваем его, я – без удивления, она – с тяжелым осуждением.
Надо что-то делать.
Я слезаю с сексодрома, при этом нечаянно переворачиваю бутылку. Вино выплескивается на белый палас. Поебать.
Начинаю обнюхивать стеллаж с фильмами. В темноте не могу ни черта разобрать. Это злит.
- Валентина…
- Михайловна, - зачем-то добавляет женщина. В сумраке глаза ее стеклянно поблескивают.
- Валентина Михайловна, у тебя порнуха есть?
- Я… ммм… не пользуюсь… – сообщает женщина, плеща в свой бокал мартини из невесть откуда выуженной бутылки.
- Хуево, - я щупаю свои джинсы, потом вспоминаю, что сигареты остались в куртке. – Интернета тоже, наверно, нету?
- Как это нету, - хмурится она, проливая чуть не весь бокал себе на ноги. – Всё есть! В этой, ну, как ее… в гостиной. Это в конце коридора, направо. Напротив спортзала… Показать?..
- Не надо, я сам.
Бреду в конец коридора, направо. Толкаю нужную дверь, пытаюсь найти выключать. Он не нащупывается. Я замечаю зеленый огонек светодиода и иду на него, как на свет маяка. Врезаюсь яйцами в кресло.
- Да ёб же твою мать, - сварливо говорю я, скрипя зубами, и хватаю кресло за спинку, как будто собираюсь выебать его в жопу. Кресло испуганно откатывается в сторону. Я нашариваю клавиатуру раскрытого ноутбука и уже хочу ебнуть по клавишам, но монитор внезапно освещается. Ага, так он включен.

Плюхаюсь в кресло и лезу на любимый сайт. Развратные старухи, секс с обезьянами, блюющие японки, ставящие друг другу клизмы – это то, что мне нужно. Через десять минут елда торчит как боевая дубина. Косолапой походкой усталого терминатора я вваливаюсь в комнату и запаливаю Валентину Михайловну за уборкой очередной «дороги». Она стоит на карачках возле столика, навалившись на него грудью, и – глаза мои лезут на лоб - из ее влагалища торчит здоровенный дилдо, фосфоресцирующий в темноте замогильным зеленым светом. Что еще за безобразие… Бухнувшись на колени, я выдергиваю светящийся самотык и вышвыриваю его в коридор. На этот раз нащупать вход в пизду еще легче – он разработан на четыре пальца, хоть кулак пихай. Пальцы тонут в слизи. Войдя в нее, я понимаю, что дилдо был лишним – теперь я ничего не чувствую. Все равно что тыкать в кротовую нору.
- Подожди, давай на кровати… - пыхтит Валентина Михайловна, намереваясь подняться. Язык у нее заплетается.
- Нет, – рыкаю я, удерживая ее на месте, но член зачем-то вытаскиваю. Почти сразу догадываюсь, зачем.
- Ой, нет-нет, туда не надо, - женщина издает писк ужаса, пытаясь сползти со столика, но уже поздно – мокрый хер толчками ввинчивается в ее анус.
- Расслабь булки, - советую я. По спине градом катится пот, едко щекочет между лопаток. – Расслабь, слышишь? Расслабь, я тебе говорю. А то больно будет. Расслабь, как будто срешь. Или ты глухая? Жопу расслабь! Расслабь, давай, давай, давай, расслабляй, кому говорю. Вазелина нет, нету вазелина, нету. Слышишь? Расслабляй! Я кому говорю, говорю я кому, б-блядь? Я тебе говорю или Пушкину, блядь? Тьфу ты, дура, блядь, тупая! И чего орать теперь?..
Сфинктер у тетки еще вполне тугой, хотя явно уже не раз пользованный. Подмахивать эта сволочь и не думает. Вместо этого визжит как сирена и мотает башкой, потом начинает противно булькать - кажется, ее тошнит. Мне, как сомелье, до этого нет никакого дела. Все остопиздело, мучит одышка, перед глазами вспыхивают пятна, хочется поскорее исчезнуть отсюда. Протягиваю руку и вцепляюсь в волосы на ее затылке, но пальцы соскальзывают – прическа слишком короткая.
- Блядь! Сука! – каркаю я сквозь зубы, раздраженно хлопая ее раскрытой ладонью по затылку.
- АААААЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫАААА, - отвечает Валентина Михайловна. – БВЭЭЭЭ!
Столик недовольно тренькает. Украшенные растяжками груди размазывают по нему блевотину и остатки кокаиновой пыли.
Еще десяток фрикций – и сперма фонтанирует с таким диким чувством, словно я сплю и ссу в постель.
Потом это ощущение проходит.
Вынимаю липкий член, промакиваю его первым, что попалось под руку – женским жакетом; тяжело перевожу дух. Пытаюсь подняться. Перетруженные ноги отзываются болью. Сердце бьется где-то в паху, ноет мочевой пузырь. Кажется, мне и правда надо отлить.
Ссу в темном туалете, то и дело не попадая в унитаз. Потом иду в ванную, нахожу выключатель.
В большом зеркале отражается мой моргающий раскрасневшийся фэйс со сросшимися бровями. Гляжу в покрасневшие глаза. Что ж, может быть, я и правда еще ничего…
Рассматривать член нет никакого желания, но кое-что я успеваю увидеть. И унюхать. Отвернув взгляд, мою хуй под теплой струей. Тщательно вытираюсь махровым полотенцем. Надо бы принять душ, но мне не хочется тут задерживаться. На полочке под зеркалом куча каких-то кремов, тюбиков, баночек и прочей херни непонятного назначения – нет только обычного кускового мыла. Я бормочу невнятные ругательства, зачем-то нюхаю полотенце – на нем остался слабый запах говна.

В комнате все так же темно. Валентина Михайловна лежит на кровати, раскидав руки, словно куда-то плывет. Она храпит в подушку. Ягодицы женщины перепачканы мазками некой темной субстанции, простыня тоже вся изгваздана. Воздух смердит парашей. Я рассматриваю Валентину Михайловну несколько секунд, стараясь не дышать носом, потом нагибаюсь за розовым пятном - ее сумочкой. Внутри лежат вперемешку деньги, ключи, пудреница, мобильник и пачка одноразовых салфеток. Также есть два потайных отделения, в каждом из которых спрятано по пачке визитных карточек. Я подхожу к окну и щурюсь над мелким шрифтом. На всех визитках одно и то же ФИО, но указаны разные телефоны. Одна пачка выполнена в строгом деловом стиле, другая, потоньше – фривольного розового цвета.
Не переставая храпеть, женщина на кровати громко выпускает газы. Мне приходится открыть форточку. Рассудив, что честно заслужил чаевые за понесенный моральный ущерб, беру из сумки одну розовую визитку и сто долларов, остальное содержимое вытряхиваю на заблеванный столик. Потом натягиваю одежду и выхожу в прихожую. Под ногу попадается резиновый хуй, я пинаю его. Прочь с дороги.
Дождь уже закончился. Звезд не видно. По мокрому, лоснящемуся проспекту проносятся глазастые автомобили. Я с удовольствием вдыхаю свежий воздух, думая о том, что давно не виделся с Сережкой Косматовым. Непременно надо будет позвонить другу детства, поздравить его с днем рожденья. А то и встретиться, поболтать. В потрескивающем пакете в такт шагам увесисто болтается бутылка «Хеннесси» - видать, моя новая знакомая не пьет коньяки, раз их там скопилась целая батарея. На часах без четверти одиннадцать.

Я размениваю сто долларов в ближайшем обменнике, прячу в карман квитанцию и закуриваю. На перекрестке у метро светится оранжевым неоном вывеска «Цветы». Я направляюсь к ней.
В кармане начинает тренькать мобильник. Стоя на перекрестке, я нажимаю кнопку приема, говорю: «Да, милая, да, солнышко, я немного задержался, но через полчаса буду», покупаю букет из семнадцати красных роз, ловлю попутку и еду к ней, к своей ненаглядной.

24 декабря 2006 г.