ВОЗВРАЩЕНИЮ ГАУПТВАХТЫ ПОСВЯЩАЕТСЯ.

-Эх, залетные!  По порядку номеров, расчитайсь! –  начкар старший лейтенант, с первого батальона (про который говорили:  «Служи по уставу -  завоюешь честь и славу») устроил нам перекличку. Стоим, без ремней, без прав, без курева, и прочих мелких радостей.
- За что сидим?- начкар прикуривает сигарету, и половина строя принюхивается, к табачному дыму, глубоко, через нос, выдыхая запах «Космоса». Даже этот поганый, отдающий гнилыми помидорами запах сигареты манит и напоминает о свободной жизни, день назад.
- рядовой …. самоход.
- рядовой … пререкания
- рядовой… туда хадиль, ручка дергаль, камандира говорит, убью сука, ептваю мат, я иму гаварю…
-Э…хватит, хватит, следующий,- начкар перебивает айзера с ОБАТО.
-рядовой Пупкин, политический,- громко и осознано, читаю легкое недоумение в глазах начкара,
-Это как?
-Как, как, замполита батальона на хуй послал,- легкий гогот в строю, старлей слегка наклонил голову на право, оценивающе посмотрел мне в глаза, потер пальцем иссиня-черный свежевыбритый подбородок,
- политический говоришь,  с какого батальона?
- С третьего.
-Что, это у вас там майор Крысюк?
- Он самый, - я смеюсь, о майоре Крысюке ходят легенды, гвардии майор до сих пор Азейбарджан называет не иначе «аджибаджан», и на политподготовке, упорно, по тетрадке, читает материалы XXVII съезда КПСС, выделяя направляющую и ведущую роль партии в управлении, в строительстве, в развитии, в жизни человека и общества. Куда ни глянь, везде КПСС, ебешься такой с телкой, хуяк, а за спиной КПСС, третий в постели, смотрит, чтоб не дай бог, на клык ей не дал, или еще как не поглумился. А детей своих КПСС имел как обычно в России - через жопу, но за то прилюдно и на партсобраниях. Сказать что майор Крысюк, что был похож на крысу, ничего не сказать,- тонкое, слегка удлиненное вперед лицо, выдающиеся острым углом челюсти, четыре мощных передних резца, как в молодости у Макаревича. Маленькие на выкате, вечно шмыгающие туда-сюда глазки-бусинки. Для полноты картины не хватало хвоста, но его наверное майор прятал в штанах и подвязывал ремнем. Крыса одним словом. Тыловая крыса, та что во время войны найдет щелку и занычится или будет за спиной солдат по тихому шуршать и крысить пайки убитых. Редкостный подонок, полупидар, которых в нынешней армии осталось большинство.
-Отставить разговоры, старлей «включает» командира, и разводит нас по камерам.


Я первый раз на губе. Залетел по дурости.  Я уже отслужил полгода, когда «два метра черного дерева»- прапорщик Азизов, начальник продсклада узнал, что в третьем батальоне есть какой-то гитарист. Каким-то гитаристом оказался я. Азизов, каждые выходные играл на танцах, на танцплощадке в центре поселка. Основной репертуар составляли итальянские хиты, которые Азизов пел на свой туркменский манер. Музыка была итальянская, «рики и повери» и прочие чилентаны  с пупами и тотами, но вот что творил со словами Азизов, это фантастика, не раз на танцах я слышал в песне слова: «аккулак, сиктым, и прочие эненсегейны». Глоток свободы, после духанки  свернул башню напрочь. Через два месяца, «поигрушек» на танцплощадке я, как говорится, «опух».


Прапорщик Азизов даже командировку домой организовал, чтоб я привез ему более-менее приличную гитару.«Tesla V star» вызвала у Азизова чуть ли не оргазм. Вполне приличная по тем временам гитара, выгодно отличавшаяся весом, звуком, видом от гитары Урал. Азизов, разве что, не кончал, глядя на нее.
Любовно протирал тряпочкой, гладил руками, и всячески ухаживал, как за любимой девушкой. Все мои похождения на танцах вызывали бурные обсуждения в роте, черную зависть и естественно, кто-то начал стучать замполиту, про девок и пьянки. Замполит долго закидывал удочки, ходил вокруг да около. Но, для вида, соглашаясь с ним, в душе посылал его на хуй. Я начал задвигать все виды так называемой «учебы», периодически замполит батальона вылавливал меня и начинал ебать мозг,  ругая рок музыку,  и категорично приказывал мне посещать политподготовку. На политподготовке, по духанке, все умудрялись поспать. Почти с открытыми глазами, периодически всхрапывая, палили пол роты. Сержанты, прикалываясь, тихо говорили: «Кто спит»- и потом во весь голос:  «Встать!». Подскакивали, как правило, три-четыре человека, вызывая дикий ржач остальной роты. Уснувшие, сонно, непонимающим взглядом обводили помещение Ленкомнаты. Сержанты глумились над ними, потом, минут через десять разрешали сесть. Это когда замполит батальона читал по своим тетрадкам труды великих гуру- Ильичей Ленина и Брежнева. Когда его не было, спящим доставались отжимания на счет.

На этих политзанятиях все и началось. После первого курса института, и небольшого глотка свободы, все выступления замполита батальона заканчивались опросом солдат. Особо умным надо было молчать, а не задавать вопросы о сталинских репрессиях, ГУЛАГе, о заградотрядах Великой Отечественной, о медальках Брежнева, о том, как везде КПСС душит свободу и везде взятки и воровство. Любимая фишка, озадачить замполита вопросами до искреннего негодования, и исступления, постебаться над «святым»  –КПСС, послушать лекцию о поведении комсомольца и кодексе строителя коммунизма. Если учесть, что несколько раз, после лекций, замполит оставлял меня и пытался вызнать о том, как поживает Азизов, что ему надо, как он живет. А потом на прямую попросил, чтобя я через Азизова помог ему достать хавчик, ну там: - тушенку, сгущенку, и прочую жратву. Я про себя похихикал, для вида пообещав спросить. А я и не подозревал, что рою себе яму. Однажды, на политзанятиях, когда замполит очередной раз распинался о кодексе, об уставе и прочей лабуде, я напомнил ему, про кодекс чести, и прочие просьбы, - Товарищ майор, а вот как понимать, такую ситуацию. Вот для примера: есть человек, на словах, говорит все как надо, активный партиец, за правду матку там борется, а сам по-тихому через связи и блат решает свои дела?
Максимализм, хорошая вещь в институтских общагах и курилках, честь и благородство хороши в мечтах,  в армии юношеский пыл и горячность приводит к косякам и потерям.

Мне пока везло, в принципе, я вывалился из боевой и политической  подготовки, Азизов умудрился продавить блатную должность в клубе. И я перестал на прямую подчинятся даже командиру роты. Но все хорошее быстро кончается. Был чудный вечер. Солнце еще не село, но уже не так пекло, и легкий ветер врывался в окна казармы. После репетиции я валялся на кровати. Вернее подремывал. Мечтал, что через день в пятницу пойду играть на танцы, а там Машка. А у Машки все такое!!! И такие и…  И сначала даже что-то не понял, что это кто-то кричит мне.
- Товарищ солдат!- я приоткрыл один глаз, надо мной нависала красная , слегка заостренная морда замполита, Я не понял, почему спим? Почему в сапогах?
- Товарищ майор, в каких сапогах? – я офигел от вопроса. Сапог на мне не было, вот уж точно, «почему без шляпы».
-Не понял, ко мне бегом, - я опустил ноги, обулся, все, кто находился в казарме, навострили уши. Ленивой походкой, слегка пошаркивая, мимо кроватей, на ЦП радостно изобразил бег. Два шага.
-Товарищ майор, рядовой Пупкин по вашему приказанию…
-Отставить, - майор перешел на легкий визг, ему уже было пофиг все, он нашел к чему прицепиться.
- Почему валяемся на кровати в сапогах? – лицо Крысюка покраснело, изо рта летели слюни, - Вы товарищ солдат, что Устава не читаете?
- Это не сапоги, это носки. И причем здесь Устав?
-Пререкаемся?
-Товарищ майор, это носки, посмотрите, - я начал снимать сапог,
- Я что, своими глазами не вижу?
-Ну, я откуда знаю,- я начал беситься, - очки купите!
-Солдат! Ты мне будешь указывать, что делать?
-Товарищ майор, в чем моя вина?
- Трое суток ареста, - Крысюк победоносно посмотрел на меня, мол я начальник – ты говно.
- За что товарищ майор?
-Пять суток ареста!
-Товарищ майор за что?  Я ж ничего не сделал, - литовский праздник «обламукас» подкрался незаметно.
-Товарищ солдат! Пререкаемся?
- Нет, но я ни в чем не виноват. Вас что-то не устраивает?! Я не в сапогах, спросите у любого.
-Семь суток ареста!
-Семь не имеете право!
-А ты мне указывать будешь?
-Да буду! Еще как буду, бездарь, тупая скотина. Коммуняка сранный.
- А ты,- он задохнулся от бешенства, еще больше покраснел, на лбу заметно выперли извилины от фуражки,- а ты будешь сидеть, пока дембель не прейдет.
-А  ты, иди на хуй, майор!-у меня тоже спермотоксикоз, правда сильнее, я моложе и  дурнее,- я, таких как ты, в детстве мешками пиздил, чмо ебанное в офицерских погонах.
-Десять суток
-А вот хуй.
-Дежурный по роте, арестовать мерзавца! И сдать на гауптвахту, на десять суток, - прокричал чуть ли не фальцетом  Красюк и, как-то лихо исчез.
- Лех, ты уж это, извини,- дежурный по роте  похлопал меня по плечу. Я все еще в боевом азарте плюнул, махнул рукой, - Тьфу, бля, крысиная морда, похуй, Серег веди. Сегодня все равно наши в карауле.

Гауптвахта была покрашена в самый развеселый военный цвет – хаки с добавлением цвета детской неожиданности, получился какой-то мрачно-зеленый. Лампочки были за мелкими сетками-решетками, и в помещении губы царил легкий полумрак. Более веселый темно-синий цвет тоски и безысходности был в столовой. Жратва была не просто кошмарная – отвратительная, слипшаяся каша, остатки из солдаской столовой. Подозреваю, что вообще это были помои. Жрать такой хавчик, во время отсидки было западло, о чем я и узнал,  скажу так - поздним вечером.

Сейчас тупые втыкатели начнут кричать и поливать меня говном, мол, не правда это, но я пишу только то, что было. И если стадо баранов и чмошников в каментах задается вопросом как же так было? Отвечаю было. По разному, и тяжело и легко, и страшно и весело, и тоскливо и счастливо. По-разному, из всего, что составляет жизнь за два года. Главное, оставаться человеком в любой ситуации. И если у тебя не было ни одного человека способного подогреть в тяжелой ситуации, это говорит только о том, что ты серый гадкий туалетный утенок (С), с мелкой душонкой, и твое место у параши, с зубной щеткой на перевес.

Первым, с кем я познакомился на губе, был Рожа. Рожа – это кошмар советской армии. Или наоборот - все кошмарное, что можно было представить в  армейке был Рожа. Чуть выше среднего роста, большеголовый, кряжистый, крупно-костный,  зычный и низкий голос, слегка похожий на рык. Когда Серега меня привел на губу, наши как раз сдавали наряд, уже почти уходили, каждый оставил что мог, кто сигарету, кто две. Ссыпали заварку в одну пачку, скинулись сахаром.
- Лех, вечером жди, что-нибудь придумаем, - Уша сегодня был выводящим,  пожал мне руку, - не ссы, не бросим. Там три человека сидят. Два наших, один с летунов.
-Да что там, я  не боюсь, нары – решетки, ну чем еще испугают?
- Ну да, губа не малолетка, - Уша улыбнулся,- держись, братишка,  попозже чем-нибудь подогреем.
- Спасибо, брат, - я повернулся и пошел в  камеру.
В камере было сумрачно, в легком полумраке, в лучике заходящего солнца плясали пылинки.
-Курево есть? – после солнечной улицы, глаза еще не привыкли к сумраку.
- Да, держи, -  я увидел  две протянутые руки. По протянутым рукам сверху шлепнуло что-то огромное и волосатое. Потом я узнал, что Рожа так прикалывается, но в первый миг это производит впечатление. Рука у него была лопатообразной. Такая рука - совковая лопата. Снегоуборочная. Люди икс рыдают в сторонке и нервно вздрагивая курят. Рука протянулась ко мне, я слегка подофигел, от таких размеров.
- Рожа, а ты кто будешь?
-Леха, с третьего батальона,
-О, а на танцах не ты играл?
- Я, да хули толку десять суток, Азизов повесится.
-Ха, повесится, дождешься, как же, ты ему особо не верь, он очко подставит если выгодно будет.
-Да мне похуй, я ж музыку играл, а не с ним тусил. У него склады там, да пара узбеков оборзевших на подхвате. Ну и счастье пару раз в неделю на сцене повыкаблучиваться.
- Ха, хуле чурбан же. Туркмен что ли?
- А не похуй ли?
-И то верно.
- Знакомся, это Кирюха со второго батальона, а это,- он сделал небольшую паузу, видимо вспоминал,
-Слышишь, чурек, тебя как зовут?
- Гасан.
- Айзер чтоли, ааааааа.. один хуй чурка.

Сидели молча, затягивались сигаретным дымом, Кирюха гонял его туда-сюда, выпуская, клубок дыма изо рта и быстро вдыхал обратно, выпуская кольца и пропуская через пару колец дым. Умелец, что скажешь. Ничего не убивает так на губе, как отсутствие всяких дел. Стемнело, пришли парни принесли еды и курева. В десятилитровом бачке жареная картошка на свинине, пара пачек сигарет.. От безделья сносит башню и время тянется, как резина. Сели вокруг казанка втроем, в углу жадно глотал слюну айзер. Наелись от пуза, отвалились на нары.
-Гасан есть хочешь?
-Да, - голодный взгляд, слышно, как в животе у человека урчит и перекатывается голод.
- Ладно, иди, поешь, что там мы ж не звери, - Рожа улыбается, от такой улыбки у Гасана сжимается тело и немного дрожат ноги. Гасан хватает казанок и быстро, почти не прожевывая, начинает глотать картошку, быстро, как пулемет молотит зубами куски мяса, оставшиеся после нашей трапезы.
-Слышишь, чурек, а ты чо, сало ешь? – Рожа слегка удивился, реакции Гасана. - Тебе ж нельзя, аллах накажет.
- Аллах остался дома, он не видит. – Гасан облизывает свои белые крепкие зубы,
-Ну, ни хуя себе хитрец, значит, не видит? А я ему письмо напишу. Уважаемый аллах, твой раб Гасан жрет сало, за уши хуй оттянешь, - Гасан слегка поперхнулся, а Рожа продолжал его подъебывать, - А что Гасан, там в авиаполку, дед уже небось? А по-русски совсем плохо, что не положено уже? Колись ладно, за что сидишь?
- Камандир сказаль, я ходиль,- затянул свое «мы люди не местные» Гасан, Рожа сжал кулак, и немного помахал перед лицом, - Ты на русский переходи, а то сейчас приступим к скоростным курсам.

У нас в музвзводе дембелю поручили смену приготовить – трубача, на корнете, что ли, а на смену мальчик пришел с аккордеона,  короче за две недели приготовил. Все марши, все солирующие партии.
Когда дирижер спросил как? Дембель показал на колотушку от большого барабана. Каждый день по 18-20 часов сутки дух играл партии корнета, но стоило ему хоть раз ошибиться, сразу прилетала колотушка. За два года дембель до автоматизма выучил свои партии, да что там, от силы пять маршей, ничего нового, но все-таки скорость обучения потрясающая, и результат на лице, вернее на жопе.

-Ну, так что, в молчанку играть будем? Мы к тебе со всей душей, пожрать дали, а ты, ни «бе» ни «ме» ни «кукареку». Не по братски это, не по человечески.
- Э, - Гасан щелкнул языком, дурака включать не получилось,- да самаход ходил, водка брать, слюшай, камандир спалил,  водка отобрал, меня сюда пасадиль.
- Обана, да ты наш брат – алкаш, - Рожа повеселел, - Часовой, - он подошел к двери, и начал стучать в нее ногой, - Часовой! Вызывай выводящего, в туалет охота сил нет. Слышишь, часовой, я тебе ебало разобью, выйду отсюда, и пиздец тебе.
-Да идет, идет, выводящий, - из дальнего угла раздался испуганный голос,- уже позвал. Рожа слегка успокоился, через пару минут пришел выводящий, ему повезло еще меньше. Я впервые видел за что собственно Рожу называли «рожей». Он взял человека за голову, целиком. С подбородка по затылок. Перекрыв дыхание и видимость происходящего, и тихо на ухо сказал, - Идешь на улицу…. Дом номер.. скажешь, Рожа прислал, просит ведро браги. Они знают. Ведро понял? Не принесешь, ну ты понял.-И Рожа в очередной раз продемонстрировал размер своего кулака.

Через полчаса пришел выводящий с ведром браги. Началась лихая ночная пьянка. Нажрались в зеленые сопли, до братания с айзером и с часовым  и с выводящим.
–А ты, чувак ничего, - сказал Рожа в приступе всеобщей любви и всепрощения, - будут проблемы, заходи к нам в хозроту, спросишь меня, если что за  час найдут. Поселок маленький, и нычек не много. Рожа был водителем ЗИЛка, стопятидесятого, его еще называли ступой, или ступабеккером, собственно на который он и был похож. Утром было жуткое похмелье, в камере пахло перегаром, брагой, старыми портянками, и прочим тошнотворным духом. Сигареты кончились, часовые благоразумно держались от камеры подальше. Выводящий, сука, приходил вместе с начкаром. Похмелье в стиле трэш. Больше всего хочется курить. Рожа со зла третирует Гасана, которого вчера простил за плохой русский. Вечером, когда часовые и выводящий перекрестившись левой пяткой уходят, новый начкар строит нас и начинает перекличку.
Жадно втягиваем запах говняного «Космоса». Вечером приходят пацаны и снова приносят сигарет и жрачку.


Первые трое суток просвистели незаметно, потом остался я один. Целыми днями валялся на нарах, спать уже не хотелось, на исходе седьмых суток, пришли еще чурки с авиаполка, их засунули в соседнюю камеру,  а ко мне подсадили пару человек с первого батальона, и двух с разведвзвода. Все новости кончились, все разговоры переговорены. Уже даже жареная картошка не торкает, и от сигарет язык горит, даже сон не радует. Все остоебенило. Десятые сутки, приходит старлей, комтри. Командир третьего взвода, забирает меня с губы.

В роте, едва помывшись, и приведя себя в порядок, нарываюсь на ротного. 
- Есть пять суток.

И снова,-  здравствуй, губа. Самое смешное, что ее придумали, для наказания. А мне этот санаторий поднадоел уже. Одно развлечение смена караула. На второй день пришел немного ебанутый офицер со второго батальона. Нас было на губе 28 человек. Он умудрился всех нас загнать в одиночку, на два квадратных метра. Давка, ну как в метро в час пик. Ну, постояли, поржали, пообсуждали, какой он мудак.
Ну, хоть какая-то развлекуха. Отсидел, вышел. Замполит затаил обиду, через пару недель снова нашел повод придраться. Еще семь суток. Посадили Ушу, вдвоем было хоть как-то веселее. Уша спиздил у выводящего ключи и наделал в хлебном мякише слепки. Правда его кинули на три дня, мне оставалось еще пару. На следущий день после выхода Уша пришел, принес сделанные ключи от камер.
-Это чтоб, выводящего не звать,- за три дня отсидки была ситуация, Уша едва вытерпел до прихода выводящего. Ключи так и остались на губе, в нычке, которую знает каждый губарь. Только один раз попалились водители комсостава. Набухались сидя на губе, показательно. Вломили писдюлей часовому и выводящему. Беспредельщики херовы, свалили с губы на блядки, поехали в соседнее село. По дороге не там повернули, выскочили к госгранице. Пограничники охуели от счастья, начали стрелять. Когда рядом взорвалась граната остановили, свой ступебекер,  выскочили из машины, пытались уйти огородами. Были повязаны в жестком стиле погранцами.

Показательная порка началась в девять нулей, на построении. Комбриг порвал в клочки водительские права участников забега. Больше всего его расстроило, что водителей комсостава, настоящих десантов, взяли в плен погранцы. Комбриг плевался и грозился минут пятнадцать, оторвал лычки с пагонов, и погрозил сгноить водил на губе заживо. Дальше было всеобщее ликование и веселье, в бригаде не особо любили водителей комсостава. Комбриг рассвирепел не на шутку, так бывает с приматами, и даже отвесил одному оплеуху, а другому мощного пинка. На следующий день выяснилось, что личный шофер комбрига в самоходе разъебал его служебную «Волгу». Уперся во что-то по-пьяни, но так удачно – всего лишь переднее крыло и дверь. Личный состав гаража научился за пять минут менять местами запчасти кузова со служебной «Волги» комбрига на личную и наоборот. Если учесть, что в поселке автомобилей «Волга» было штуки три-четыре (вру, конечно, штук десять), но с запчастями полная жопа, то это был  единственный и оригинальный выход.

Нас с Ушей поймал в самоходе начштаба бригады. Привез на губу. Мы что-то мямлили такое непонятное, что ротный послал по каким-то нужным и чертовски необходимым делам, но были посланы на хуй, вернее на губу, с присказкой, что если с третьего батальона нас прейдут искать – отпустить. Развод начгуба, прапорщика с нашего батальона состоялся ровно через пятнадцать минут. Первое, что мы с Ушей сделали при посадке на губу, вызвали выводящего и попросили позвать прапорщика …….., второе, залечили прапорюгу так, что тот, спросил у начкара, вопрос, от которого зависела наша судьба
- Начштаба сказал, чтоб кто-нибудь с третьего батальона их забрал?
- Ну да, -старлей ответил именно так как нам надо. Мы на пару развесили уши, в ожидании этого диалога.
И незамедлительно бросились в наступление, - Товарищ прапорщик, ну вот видите, мы ж не врем, вот ей богу не врем.
И так убедительно грели ему уши, что через двадцать минут были в роте. На следущий день начштаба искал, кто ж с третьего батальона его вот так провел. Простите полковник Коровкин, это мы: - я и Уша, когда вы нас искали, мы мирно дрыхли на крыше казармы на пяти матрасах и под тремя одеялами.

В столовой лесопункта всегда готовили вкусно. Есть в солдатской столовой,-  западло. Мы с моим лучшим корешем Ушой, приперлись в столовую. Когда с раздачи мы вышли в зал, увидели нашего прапорщика, только что присланного к нам в роту старшиной. Уша слегка опешил, и заметался, не зная, что делать. Но наглость второе счастье! Сквозь зубы я прошептал: «Олега, к прапору, за стол,спокуха»
- Здрааааасти , товарищ прапорщик! –старшина аж подпрыгнул и есть перестал.
-Приятного, вам апититочка,- это уж Уша старается.
- Ну, что, как ремонт дома? Все плиточка кафельная нужна?- у меня земляков в стройбате шквал, и прапор просил подсуетиться. Прапорщик затормозил, взгляд застекленел. Потом видать мысль щелкнула в голове, он засуетил ложкой, в захлеб стал есть суп, и давясь, макароны с котлетами.
- Ну, так о чем мы договоримся?
-Ну, как о чем? Вы нас не видели, мы вас не видели. У вас плитка по льготной цене, - я попытался быть дипломатичным.
- Хорошо, - но по глазам и действиям я видел, что не совсем хорошо, старшина быстро доел, и быстро слинял.
-Олега, давай в темпе хавать и валить, - я уже примерно знал план действий. В бригаду было два пути, один правильный в обход, другой через сортировку и  бронепоезд, вечноохраняемый танкистами, но, тем не менее, короче в пару раз. Мы бежали напрямки, за забором бронепоезда, нас окликнул часовой, -Стой, кто идет!
-Братан, отъебись, от патруля валим, - прокричали мы в ответ, и пока он пытался снять автомат, уже перемахнули через следующий забор на территорию бригады. В казарме, наряду по роте было строго настрого приказано говорить, что мы в ленкомнате в шахматы играли все это время. И не зря. Через пару минут в расположение роты ворвался мелкий, запыхавшийся прапорщик.

-Журнал вечерней поверки, мне! Рота строиться. Рота построилась, началась перекличка. Облом. Все на месте. Проходя мимо строя, прапор уткнулся в наши усмешки. Мы с Ушей обсудили ситуацию. Решили в глухую несознанку идти. Кто бы что не говорил. Видимо единственное верное решение. Все было за нас. Ротный вызвал нас в канцелярию и по одному и вместе. Телега была такая, - прапорщику надо кафель, у Лехи связи, прапорщик просил, ему была названа цена, прапор захотел нахаляву и был послан, после этого появилась телега про самоход. Ротный задумался. Ипосле очередного нашего демарша объявил вахтовку. По пять суток – а постольку, поскольку он считал, что на пару с Ушей мы являемся прототипом ядреной бомбы, то вахтовку разделили. И началось пять суток я на губе, пять суток Уша, пост сдал пост принял. Через месяц ротный успокоился мы вернулись в роту.


Самый страшный мой залет был на губу на 27 суток в одиночку. В первый день мне насыпали хлорки сантиметров на пять на пол и на бетонный табурет, чтоб я не мог сидеть. Трое суток я простоял в камере два на один метр.  Я разговаривал с часовыми, и это было единственное, что спасало от сумасшествия. Трое суток без сна, на ногах. Трое суток в одиночке, где ни сесть, ни вздохнуть. Легкие обжигает запахом хлора. С крышей происходит что-то не понятное. Галюки. На четвертые сутки начинается. Сны. На столько реальные, что несколько раз расшибаю себе лоб о дверь камеры.

Сон № 1
Я и мой друг по кличке «мыслитель» (он заработал ее на абитуре, во время пьянки, уснув в известной роденовской позе) идем по «Карлухе». Лето, жара, на остановке стоят две обалденные девушки.
-Лех, смотри какие козы,- говорит Мыслитель.
А кругом благодать – все цветет и зеленеет, - деревья, кусты, на клумбах пенятся цветы. Мимо проходят люди, все-таки центральная улица Хабаровска. В ларьке сидит и улыбается женщина пенсионного возраста. Все такое разноцветно-веселое, жизнерадостное. В штанах бьется сердце,  на душе радостно и спокойно.
- Ну, пойдем, пойдем быстрее,- говорю я, в нетерпении. Я знаю, что снять этих телок нефиг делать, что в их глазах написано: «Возьми меня!», а на лбу: «Я отдамся тебе палюбасу!!»,- и делаю первый шаг. Со всего маху бьюсь головой о железную дверь. Возвращение в реальность похоже на кошмар. Все те же два квадратных метра. Одиночка и запах хлорки.

Сон № 2
Открывается дверь МИ-6, пульсирует красная лампочка, вот загорелась зеленая. ВДПшник, Рыбаков, как обычно улыбается, слегка придерживает рукой.
-Пошел! – Рыбаков пиытается пнуть меня, но  я-то знаю эти приколы. Я делаю шаг на полсекунды раньше. Я выпрыгиваю с борта, небо крепко обнимает меня. Воздух с каждой секундой становиться все плотнее и плотнее, уже чувствую, как ветер свистит в ушах, но земля еще не «бежит». Значит есть еще запас высоты. Ловлю кайф, на приступе адреналина. Смотрю на высотомер. Восемьсот. Странно, откуда высотомер в армии.
Земля  начинает разбегаться, это значит - шестьсот метров прошел, дергаю кольцо, а его нет. Сердце стучит, как молот о наковальню, громко быстро, без удержу. Страх и смех, гнев и боль. Последняя мысль, - умереть от кайфа? Раскидываю руки-ноги, раскрываюсь, ложусь на поток. Бьюсь головой о дверь!
-Да, блять! Ну, ебаный рот! Да что за хуета! Даже умереть спокойно не дадут. -  Все та же губа. Те же два квадратных метра.

Сон №  3
В детстве у меня был враг. Не то чтоб смертельный, меня заебывало пиздиться с ним по два три раза на недели. Война шла с переменным успехом. В классе уже все давно для себя выяснили иерархию. Только не мы. Мы бились по любому поводу. Я уже не помню, кто и за что начинал, но слово за слово, хуем по столу и понеслась пизда по кочкам. Разбитые в кровь носы и кулаки, синяки, шрамы. Очередная ссора, сознание включается с середины происходящего, я понимаю, что надо его мочить, бью изо всех сил. Звонкий гул двери, кулак разбит в мясо. На костяшках, следы от крашено-царапаной двери гауптвахты. В кожу въелась зеленая крошка, от некачественной и вездесущей краски цвета хаки.

На пятый день, в карауле начкаром оказался «молодой» замполит. Офигев, от увиденного приказывает немедленно вымыть хлорку, а меня выпускает на воздух подышать.
- За что сидишь? Участливо спрашивает он. А я себе сижу и думаю: «Ага, сейчас, расскажу, прям все»
- Не знаю, - я делаю тупое лицо, потому что правда, это статья - а что в  сопроводиловке записано?
- В одиночке, до особого распоряжения. В голове моей щелкает: « Блядь, да кто ж так постарался?»
-А чья подпись то?
-Крысюк.
- А, он десять суток всего имеет право.
- Давно сидишь?
- Пятый день.
- Ерунда, еще пять, сейчас камеру вымоют, возьми шинель и шконку, поспи.

Эх, лейтеха, тебе бы еще пять таких суток! Прошло еще 23 дня! Я все отсидел в одиночке. Граф Монтекристо блять. Где-то среди срока появился Аркашка. Когда его завели на губу, заорал, во всю ивановскую, - Леха! Леха! Блять, братан! Ты где?
- Аркашка? Я здесь! Здорово! Ты как? За что?
- А пустяки, самоход, Олька залетела, возил к врачу. Комбат залупился. Ты-то - красавчик. Долго еще?
-Да хуй знает, Кирпич-то как?
-А,- он махнул пренебрежительно рукой,- синяк сошел. Так ты его за что?
-А то ты не в курсях?
-Нет, кались, давай!
- Да, что там. Помнишь, на учениях были в Средне-белой?
- А ну там поляна еще была…такая .. правильная…
- Ну да. Короче,  я там макух надыбал, полный РД. В карауле мы с Ушей курили. На пост как идти, так забивали, ну и два часа полный улет. Я как раз их сушил, когда Кирпич (лейтеха командир третьего взвода, известный стукачок, и любимец замполита батальона) в кухню влетел. Такой пиздец проста, носом аж шевелил, как собака охотничья. Смотрит на меня, и кричит: «Это конопля?» Я ему отвечаю, лицо еще такое чайником сделал: «Какая такая конопля? Это чай по-моему, зеленый», - и все в кипяток кинул. Он мне кричит, нет конопля! А  я в несознанку полную. Он давай мне руки давай заламывать, я ему в табло. Он улетел, заорал что-то, про офицерскую честь, я ему еще раз, что б не расслаблялся. Он меня в арест, на губу, с замполитом видать сговорились, ну похуй. Отобьемся.

На следующий день Аркаша мне праздник устроил. Сначала, ради веселья, отобрал у часового автомат, с боекомплектом, и долго издевался над ним, не выпуская из камеры. Заставляя в течение пары часов быть служебной собачкой. Я поржал. Сидящие с Аркашкой айзеры приуныли. Несмотря на мелкий рост, Аркашин борзомерт зашкаливал, как минимум на размеры Ильи Муромца, ну или Алеши Поповича накрайняк.
Аркашка на следующий день заставил хачиков водить хороводы, петь «В лесу родилась елочка», «Взвейтесь кострами», «Непобедимая и легендарная», гимн СССР, и прочие советские хиты.  С тех пор, когда я слышу подобные произведения меня, пробивает смех, и я вспоминаю крик Аркашки: «Эй, вы что там подъохуели? !!! Ну-ка громче! Лех, ну как? Слышишь?»  Аркашка вывел хоровод в  коридор губы, на табуретке поставив, самого маленького азербута изображал деда Мороза. Правда с подарками обламался, меня так и не выпустили. Несмотря на то, что Аркашка, по своей цыганской самоуверенности нагадал мне на вечер этого дня.

Я научился прятать в одиночке пару шинелей. Засовывая их от шмона в вентиляцию. Я умудрялся прятать сигареты в отколотые от бетонной табуретки дыры. Я спал на бетонном полу, на паре шинелей, совершенно не осознавая день или ночь на улице. Я жил в мире, который составляя два метра в длину и один в ширину. Когда меня выводили поесть, пацаны засылали  деликатесы, понятные только в армии – тушенку, сгущенку, с маслом и заваркой. Я уже перечитал, раз пять Устав ВС. И даже стал находить там забавное и смешное. Парни сделали все возможное и невозможное, чтоб хоть как-то облегчить мне жизнь в камере. Через пятнадцать дней, я обжил одиночку, у меня были свежие газеты и журналы. Я спокойно заваливался в угло, где устроил себе лежбище. Часовые и выводящий, которые пытались засунуть нос в мою камеру, после караула получали пиздюлей на раз. Единственные, кто тревожил мой покой, были офицеры. Но я уже научился сидеть в камере, и прятать все свои ништяки.

На двадцать девятые сутки моего одиночного плаванья меня перевели в общую камеру. Я лег спать на блатное место. На батарею. Кто не знает, это такая большая круглая труба.  Я провел на ней пару недель.  Полметра в диаметре. Однажды на губе снова появился молодой лейтеха, замполит с первого батальона. Он очень удивился, узнав, что я так и не выходил. И я в общем-то и проспал там на теплой трубе, на груде шинелей и бушлатов до 45 суток на губе.


Амнистия,  явилась в лице проверяющего из штаба армии. Полковник вошел в камеру, спросил каждого, за что и почему сидит. Я мирно спал в своем теплом углу. Мне было уже плевать. Жизнь превратилась в существование. Я не хотел есть и пить, началась апатия. Мне было на все насрать. Служба уже подошла к концу. Даже приказ вышел пока я сидел на губе. Я рассказал свою историю, снова включив дурака. Утром был уже в роте.  Парни удивились, говорят я стал совсем бледный. Замполит батальона пообещал дембель 31 декабря. Мне было похуй. Я был в казарме, и приказ уже был опубликован