Мне шестнадцать лет. Я у моря. Впервые самостоятельно, без родителей. Портовый город. Синее небо. Платаны. Много солнца. Волны. Чайки – жирные, прям бройлеры, не как в Питере – задОхлики. Наглые, сцуки, за рыпкой нырнуть лень, проще жратву у отдыхающих выпрашивать. И – моряки. Полно моряков в этой их умопомрачительной форме. И – каждый всегда готов! И каждому по хую, скока мне лет, завтра он уйдет в море, и прощай девочка, можешь скока угодно стоять на берегу и размазывать сопли по загоревшему лицу с шелушащимся носиком.

Вобщим-то, девочка это хорошо понимает. А потому, забив на моряков, валяется на пляже. Тем более, на пляже – Берта. А это ужас как интересно.
Мне жутко повезло, что я с ней познакомилась. До нее я никогда еще не общалась с иностранцами. Берта – немка. Тогда еще было две Германии. Берта – из Восточной. Прямо из Берлина.

Свободное место на пляже найти не легко. Возле ахуеть какой толстой тетки  я вполне бы поместилась. Потому и направилась к ней, в надежде, что она скоро свалит, и тогда освободится много площади, и будет мне вольготно. Тетка загорала в тени огромного зонта, в закрытом купальнике, больших темных очках и широкополой шляпе. На плечах – полотенце. Заибатый наряд для пляжа. Носки тока ищо забыла надеть.

Словом, так мы и познакомились. Вскоре на пляж стали ходить вместе. Встречались у памятника героического адмирала. Я всегда опаздывала, неслась как сумасшедшая. Я тогда, кажется, вообще спокойно не ходила, такой бенгальский огонь в жопе горел!
Берту было видно издали, такая она большая и всегда в чем-нибудь пастельном: бежевом, салатовом, полутона, ничего яркого. На мое густо-желтое, ослепительно-оранжевое,  огненно-красное Берта щурилась и говорила: «Руихь, руихь… молодость»… Но я не могла быть спокойной, мне было шестнадцать, и земля горела у меня под ногами.

По-русски Берта говорила отлично. С акцентом, но словарный запас – не каждый русский таким владеет. К русским у нее давняя любовь. В Берлине – бизнес. Уже не помню, что конкретно, я и не вникала, представлялся небольшой свечной заводик, естественно. Дальше воображение выключалось: в СССР из моих знакомых никто бизнесом не занимался. Мне была безумно интересна эта другая жизнь. Я донимала Берту ибанутыми вопросами.
-- Берта, ты богатый человек?
-- Нет, не богатый.
-- Но не бедный?
-- Не бедный.
-- Тогда почему у тебя в ушах пластмассовые сережки? На шее – тоже что-то бижутерное.
Берта сильно удивилась:
-- А что же должно?
-- Ну золото.
-- Золото? Летом?? Золото летом не носят.
Я не знала. Я много чего не знала.

Берта много курила. Исключительно «Беломор». И только ленинградский. Это тоже было не понятно. Она говорила, что это – лучшее, но понять это может только курильщик со стажем. Выглядело это потрясающе: такая бабенция центнера на полтора как минимум, ухоженная наманикюренная рука, длинные пальцы, длинные ногти, и беломорина!!! Глаз не оторвать.
Берта часто приезжала в Союз по делам и затаривалась папиросами под завязку.
Государственный строй ГДР она ругала нещадно.
-- Эрик Хонеккер – такая сволочь! Он развалил всю страну! Я захожу в магазин и не могу купить джинсы нужной расцветки. Белые есть, черные есть, красные есть, желтых нет!
Я охуевала. Я не могла представить себе желтые джинсы. У нас и синих-то, обычных, было не достать. По огромному блату. И то – индийские. За счастье было.
Кроме того, я не могла понять на хуя джинсы Берте? Тем более – желтые??

Прошло двадцать лет. Теперь у нас продают желтые джинсы. Как раз сегодня в магазине я их видела. И сразу вспомнила Берту с ее невъебенно огромной жопой. Она  купила бы эти штаны и носила, не моргнув. Я не могу. Мне кажется странным: тетка под сороковник в желтых джинсах. Я стесняюсь. Я комплексую.

Вот почему я была так очарована Бертой. Я была очарована свободой. Свобода – это не возможность устраивать митинги и употреблять в речи слово «хуй». Свобода – это другое. Джинсы моя страна мне дала. Свободу – нет. И, пожалуй, уже никогда не даст.

Джинсы я не купила. Но всегда отращиваю длинные ногти и пристрастилась курить. «Беломор», правда, не осилила, для моего закомплексованного сознания это слишком.

2006