Когда она сдавила шарфом его шею, он кайфанул неслабо и припомнил разом, как это было с самого начала.

Ясное осеннее утро, немного прохладное, бодрящее. Его слегка ведет и подташнивает после практически бессонной ночи. Но, в общем, самочувствие нормальное, да плюс еще эйфория от путешествия за границу. К тому же в тугих карманах новых джинсов солидная пачка долларов. Это еще как греет.

Пестрый многоликий базар - толпы народа - изобилует всем этим ярким ширпотребом. Паша покупает баночку пива - бельгийское, кажется, и пачку сигарет "Кент".

Потом в баре эта девушка скажет, что "Кент" - ее самые любимые, обожает их просто, куря одну за другой из пачки, положенной щедро на столик. Паша не жлоб. Заработал бобла, теперь можно и расслабиться на всю катушку. Оттопыриться тут на родине. Изматывают, однако, эти загранпоездки, жить порой не хочется. Унижения одни чего стоят. Наглые таможенные чиновники, эти личные досмотры, когда приходится раздеваться наголо... Напряг страшный. Поборы всякие. Да, много нюансов... Зато и навар неслабый.

   
Он все рассказывал ей про заграницу, из которой только что вернулся. Настроение было очень даже клевое (товар удачно сдал и с отличной девчонкой познакомился), пока не появился этот ханыга со знакомой мордой. Постепенно Паша признал его - служили вместе в армии.

"А помнишь", - говорил ханыга, блаженно улыбаясь, выпивая, не отрываясь, стакан вотки - угощение Паши. За встречу. Тыщу лет не виделись. Потом еще денег дал бичуге на "Свежесть" по его просьбе. Очень тот, оказывается, уважает эту гадость. Весь обносившийся, вонючий. Опустившийся до последней стадии. (Как его только сюда пустили, заведение, вроде, приличное). С испитой веснушчатой рожей. А в армии был орел, уже старик, когда Паша только что прибыл, молодой еще. Покрикивал на салабона, посылал в буфет за сигаретами и водкой через весь гарнизон, что было чревато, так как уж больно зверствовал патруль из комендатуры. Комендант по виду настоящий эсэсовец, как их показывали в фильмах Пашиного детства - бледное фанатичное зверское лицо и кричит, трясется, плюется, будто в истерическом припадке. Гоняет строевым до изнеможения. На губе очень плохо. Камеры сырые, холодные, не уснешь ночью, а днем на страшной жаре и жутком морозе роешь этот чертов противотанковый ров и попробуй только остановиться на минуту, сразу получишь еще пят суток. А ханыга этот издевается потом в сушилке, бьет сапогом под зад, заставляет лизать этот сапог...

Теперь вот Паша процветающий бизнесмен при деньгах и даже зеленых, а этот черт, бравый когда-то сержант, совсем, считай, стал доходягой. Можно было, конечно, послать его на хер, но Паша добрый - угостил и даже дал ему башлей опохмелиться.

Остался, тем не менее, осадок от непредвиденной встречи, и воспоминания нахлынули неприятные. Но ненадолго. Закурил хорошую сигаретку, посмотрел на симпатичную девушку напротив - зовут Света, лет двадцать пять, то есть на десять моложе его.
 
"Я часто в этот бар захожу", - рассказывала Светлана потом, когда они окончательно определились на ночь в домике этого голого по пояс придурка с баяном, что попался им в темноте переулка, после того, как Паша провалился в люк канализации, - "меня там постоянно снимают", - улыбалась она гордо, - "и мужики, и бабы, вот помнишь, только ты подсел, один чувак отвалил сразу же, такой лысоватый, маленький, толстенький, он еще бутылку французского коньяка с собой прихватил недопитую, жлоб, вспомнил, да? Это фотограф один, водил меня к себе в студию сниматься обнаженной, в разных там крутых позах, извращенец полный, между нами".

Она стояла перед Пашей совсем голая. Грудь у нее маленькая, даже бюстгальтер не носит, а жопа очень приличная и ноги крупные, сильные, накачанные".

"Светлана", - прошептал он, лежа на диване среди грязных до черноты простыней, рваного одеяла. Хозяин, Саша, выделил им лучшую комнату, после того, как Паша отстегнул ему двадцать баксов за ночлег. Сразу отношение стало другое, как увидел зелень. Глазки забегали, что ни скажи, поддакивает, улыбается, услужливо кивает. Сволочь, рабская натура. Раскололся даже на спиртянский. Они, конечно, со Светкой со своим бухлом пришли. Бутылка виски. Да и жратва приличная. Эти жлобы приторчали, понятное дело. Надька, Сашкина баба, очень аккуратно, чуть ли не любовно обработала Пашины раны спиртом. Она, оказывается, бывшая медсестра. А не то могло быть заражение.

"Да как же ты провалился в эту клоаку? - все спрашивала по ходу. - Ведь вообще мог разбиться насмерть".

Выпили за второе рождение. Надя пошла танцевать фигурный вальс. Саша, ее мужик, совсем голый до пояса, хилый, лихо, если только слегка меланхолично, растягивал баян, а может, гармошку: Паша не сек в народных инструментах. Но ему по пьяни нравилось, как играет и поет хозяин. Хвалил. Тексты песен какие-то свежие, не затертые. А ведь у человека горе - "москвич" родной недавно угнали, негодяи.

"С концами, дядя, - категорически определила Светлана, после того, как он со слезой поведал о своем несчастье. - И не думай искать, бесполезно это".
"Правильно говоришь, молодец, не стоит дергаться", - согласился бедолага с девушкой, мол, глухой номер эти поиски: пустая трата денег и времени.

И обратно стал наяривать что-то грустное, щемящее сердце радостной тоской про железную дорогу, тайгу, конвой, слезы матери, побег, расстрел... Фольклор, что звучит всю жизнь по всей России.

  "Да понимаете, - объяснял Паша гостеприимным хозяевам, как он с подругой очутился в этих краях, - мы тут один дом искали, вернее, старинный особняк: пригласили нас в гости на день рождения... и как меня угораздило в этот люк, ну, темень, конечно, полная, а там, правильно Надя говорит, клоака точно, теперь еще долго буду говном пахнуть", - он рассмеялся от всей души. Вот еще катастрофия.

"Ладно, хоть жив остался, моли бога, руки и ноги целы, все нормально, а раны эти заживут моментом, я их отлично обработала, как учили", - утешала хозяйка, выделывая сложные фигуры вальса.
 
"Я хочу в туалет", - проговорила Света измученным голосом человека, которому весь кайф поломали. Как будто Паша виноват.
"Хорошо, - сказал он, - пошли во двор".
"Подержи меня", - попросила она.
  Было темно до такой степени, что он сидел только силуэт писающей женщины, зато отлично чувствовал эти сильные ноги, широкие плечи, весь тяжелый корпус, обширный зад... мощная струя ударила по запущенной в конец клумбе, некогда, видимо, роскошного сада.
 
Только у Саши, полуголого мужика с баяном на груди, этого смурного клиента, что совершенно случайно попался им во время блужданий от дома к дому и пригласил в гости, они, наконец, расслабились. Света, казалось, была очень довольна. Она ведь еще раньше, когда он пытался отвезти ее к себе домой посмотреть видео, сообщила, что вечер без компании она считает напрасно прожитым.

Саша пел под баян или гармошку, какая разница, душераздирающие песни, а Надя танцевала фигурный вальс. Те еще артисты. Оба худые, корявые. Он в одних брюках на тощих ногах, она - в синем спортивном костюме, вся костлявая и бледная.

А Паша вспомнил, как добирался до дома из Масквы.
  В купе было страшно холодно и по голове всю ночь била громкая музыка. Не спалось, естественно, и делать нечего, приходилось слушать и видеть отчасти, лежа на второй полке, что происходило внизу.

А ничего особенного. Просто трое мужиков выпивали себе на здоровье, вот и все. Один был явно постарше, командовал: давайте, ребята, вмажем. Идти нам никуда не надо. Сейчас выходить опасно. Что кругом делается, сами знаете. Преступность дикая, порядка нет никакого. А мы здесь будем сидеть в безопасности. Закроемся. Так, давай хапнем. Наливайте. Разные истории будет рассказывать. Шутить. Смеяться. Можно и друг над другом, верно? Я, например, не против, если вы надо мной насмехаться будете. Сейчас только дернем. Даже издеваться можно, ничего страшного. А что? Можно плеваться, мужики. Спокойно. Дайте курить, а? Да насрать... Будем мазать друг друга и безобразничать. Нет порядка, я говорю. Гори оно все гаром. Правильно? Но сначала послушайте мою историю. Вот раз решили мы под Новый год бить свинью. Собрались. Ну, там, я, брательник мой младший. Батя и дядька пришел нам помогать. Выпили, конечно, как следует перед этим делом. Дядька и говорит: не будем мы специалиста звать, зачем зря тратиться, я сам ее зарежу. Ну ладно. Пьяные все, конечно. Пошли в хлев. Вывели свинью. Мы держим, а дядька режет. Колет ее, падлу, а свинья визжит, дрыгается, сил нет. Никак не замолкает. Дядька колет ее, сучку, пыряет ножом и никак не может успокоить. Он ей, видно, легкое проколол, она хрипит, кровью брызгает, мы сами все в крови. Наконец-то умолкла. Ну, все, вроде, порешили. Дядька пошел нож мыть, а мы уже начали палить ее, обрабатывать, как надо. Вдруг свинья как вскочит, как бросится бежать по двору. Мы хватаем, еле-еле ее держим, сил никаких нет. Дядька прибегает, опять ее колоть начал, никак не может, кончит заразу, все визжит и визжит, живучая. Пришлось, делать нечего, звать специалиста. Наливать ему, конечно, а что поделаешь. Тот ее одним ударом уговорил. Замолчала и больше не дергалась. Надо знать куда бить - под лопатку.

Паша чуть не блеванул от такого рассказа, да и запах в купе становился слишком уж смрадным. Вышел подышать в коридор. Через какое-то время дверь открывается, и как-то боком, раком выползает тот самый мужик, инициатор веселья. Рожа у него, и так поросячья, была все облевана и перепачкана говном, трико приспущено, жирный зад полуоткрыт и окровавлен. Он тяжело отдувался, сопел, но ничего не говорил.

"Что у вас там было, пассажир? - спросила у него проводница, проходя мимо. Заглянула в купе и тотчас вылетела оттуда с криком: - Вот же свиньи, что делают!" А Паша так и простоял у окна до самой своей станции.
 
А где-то уже совсем глубокой ночью Паша и Света оказались, наконец, вдвоем в отведенной им "лучшей" комнате. На самом деле, грязной, засранной. Просто хлев.

За стенкой долго ругались Саша с Надей. Выясняли свои блядские отношения. В конце концов, мужику, видимо, надоели разборки, устал он препираться с бабой и заехал ей баяном по голове. Опять и опять. Инструмент всхлипывал жалобно при каждом ударе, однако в сердце человека не было места состраданию в такое жестокое время
   
"Я хочу в туалет", - произнес Паша подавленно.
  "Давай прямо здесь, на улицу я тебя все равно не выпущу. Я тоже, кстати, хочу ссать".
Сильная струя мочи чуть не сбила его с ног, как только он присел в раскорячку. Она забрызгала ему лицо, грудь...
  Как он любил, черт возьми, это почти каменное лицо, чуть ли не маску покорителя... голубые глаза, бессмысленный взгляд, короткую стрижку, эти маленькие совсем сиськи... большой зад, крепкие ноги...
  "Ешь, давай", - внезапно приказала она, показывая на его теплые еще какашки. Выходила заграничная еще пища.
  "Не хочу", - промолвил он довольно вяло.
  Тогда она ударила его в первый раз. Ногой в лицо. Потом еще и еще. Била и материла, обзывая обидно по-всякому, пока не пошла кровь из носа. Стала совать в разбитые губы фекалии.
  Он лежал у ее ног поверженный, весь раздавленный.
  "Поиграем в скарфинг", - предложила неожиданно девушка с улыбкой на губах, как бы примирительно.
  "Что это такое?" - спросил он.
  "Ну, помнишь Есенина и Айседору Дункан. Они увлекались. О, это высочайший кайф, чтоб ты знал. Можно веревкой, но лучше шарфом. Тут главное не увлечься слишком и не потерять сознание, а том можно и с концами отъехать. Я однажды с подругой занималась этим делом, так та чуть не удавилась, хорошо я спасла. Откачала. А все равно она погибла в Польше. Бандиты ее замочили и труп целую неделю возили в автобусе, пока вся группа полностью не отоварилась. Жара стояла страшная, она стала уже разлагаться. Паша, ты сейчас поймешь, что скарфинг поглавнее гашиша будет".


Она легла с ним рядом и нежно накинула на шею шарфик. Он кайфанул неслабо и, уже теряя сознание, отчаянно протянул руку, судорожно схватил свой член, резко дернул с выдернул его с корнем. Крепко зажал в руке окровавленную плоть.

  Конец