Кац оказался наитипичнейшим буржуем, каким его бы изобразили плакатчики советского образца: кривоногим, с огромной лысиной а-ля Денни ДеВито, и в безупречном дорогом костюме, сквозь который светило яйцеобразное брюшко. Макеев на секунду представил, как безобразно надул бы этому персонажу губы и какие бы отвратительные мешки подвесил под глаза его приятель Ленька Зеленский — алкаш и художник со стажем — и чуть не прыснул в кулак, но вовремя взял себя в руки.
Подав журналисту короткопалую руку, хозяин заведения нетерпеливо повел его вглубь помещения.
— Вы выкупили помещение всего детского сада? — полюбопытствовал Макеев.
— Да, — махнул рукой Кац. — Мне нужно много места. И в перспективе я думаю расширяться. Вы уже записываете?
— Н-нет, — пробормотал репортер. Сказать, что у него нет диктофона, у Макеева не повернулся язык. Он сделал рукой движение в кармане пиджака и кашлянул. — Теперь да.
Кац пояснил, обнаруживая легкий английский акцент с оттенком семитской картавости:
— У нас, к сожалению, мало времени. Мы договаривались на четверть шестого, а сейчас уже почти шесть. Ко мне должны заехать одни хорошие, ммм, важные люди. Тайм из мани, как говорят не буду уточнять где.
Произнеся это, он мелко, кудахчуще захихикал. Журналист почувствовал, что его ни к хорошим, ни к важным людям не относят, но проглотил тупую остроту, как флегматичная коза, которой в траве случайно попался очередной горький стебель.
— Пробки, — промямлил он, вытирая вспотевший лоб. Прическа растрепалась от долгого бега, но костюм, он надеялся, не запылился. С убитыми туфлями поделать ничего было нельзя: уж какие есть. Перед тем как войти под свежеповешенную, еще опечатанную целлофаном вывеску «Магии вкуса», он долго отдыхивался. Сейчас в горле стоял противный привкус крови от лопнувших капилляров, словно он в течение всего пути сосал медную дверную ручку.
— Тут столько ваших коллег на днях было… — Обронил Кац, шагая по пахнущему краской коридору бывшего детсада. — Жаль, пресс-релизов не осталось… Центральные каналы! Мог ли я об этом мечтать, когда был голоштанным мальчишкой, и телеканалов было всего три… Были и из газет люди. Вот, «Вечерний город», «Завтрашний день», «Ресторатор», ну и другие. («Еще бы им не быть, если ты им за рекламу заплатил, хмырь», — подумал Макеев.) А теперь вот встречаю представителя, ммм…
— Газета «Витрина», — подсказал Макеев.
— Да! — горячо поддержал его Кац. От гостеприимного энтузиазма в его голосе почему-то веяло утомленностью и скукой. — Пойдемте в соседний зал, я вам наш ролик покажу. Здесь еще смотреть нечего. Но даже на первый взгляд совсем не похоже на привычные европейские рестораны, правда?
Репортер в ответ промычал нечто нечленораздельное, задержавшись на несколько секунд, чтобы рассмотреть затянутые целлофаном раздельные кабинки со странной формы креслами. Всё это рождало смутные ассоциации с зубоврачебным кабинетом, и отвлечься не помогали даже буйные соцветия красок, кляксами и причудливыми спиралями расползшиеся по стенам. Одна стена была недокрашена, и по ряду темнеющих силуэтов, оставленных шкафчиками на штукатурке, репортер догадался, что когда-то здесь располагалась раздевалка.
— Тут будут стильные шторки, чтобы никто никому не мешал. Просто не повесили пока. Работяги только что ушли, но в понедельник вернутся и все доделают. А расцветка — это для создания настроения.
Журналист кивнул, проходя вслед за Кацем в зальчик побольше. Здесь по стенам прыгали нарисованные масляной краской герои сказок: лиса в головном платке, заяц в рваной жилетке, медведь с суковатой клюкой. Очевидно, бывшая столовая. В кишках негромко заурчало, отчего лицо репортера залилось краской смущения, но щекастый буржуй, вроде бы, ничего не заметил. Макеев позволил себе расслабиться.
На самом деле ни в какие пробки он не попадал. Причиной опоздания был хозяин и главред «Витрины», срочно вызвавший Макеева в редакцию, но не удосужившийся сам подъехать туда вовремя.
— Я, это, в «Магию вкуса» вчера не смог попасть, — выпалил он, вметаясь в приемную, — так что пойдешь ты. Сегодня. Сейчас.
— Так у меня же приглашения нет, — растерялся Макеев, вставая с диванчика и откладывая кроссворд.
— Голова зато не плечах есть. Она тебе чтоб жрать или чтоб думать? С приглашением любой дурак сможет, а ты попробуй без! — пропел начальник, отпирая свой кабинет и плюхаясь в кожаное кресло. — Да не дрыгайся, ша, подыми газету с пола. Я уже прозвонил это дело, он тебя ждет. Счас адрес напишу. Константин Кац, магистр вкусовой комбинаторики.
— Чего-чего?..
— Это он себя так называет. И попробуй только рекламный материал ему не втюхать — урою! Вот адрес заведения, там от метро всего минут пятнадцать, найдешь, короче. И домой зайди переоденься в нормальное, а то ходишь непонятно в чем… У тебя что, костюма нет?
— Есть… Но… Я же должен был в «Националь» на вручение футбольных призов… Через полчаса…
— Чо, по бесплатному фуршету душа плачет? Обойдутся футболисты без тебя, все равно толку с этих нищебродов… Никогда за рекламу не платят. Экономят. А у нас ты сам знаешь какой принцип: новость, которая не может себя оплатить — плохая новость. Не парься, едь куда я говорю, этот еврей тебя накормит хорошо. Телевизионщиков так накормил — говорят, от счастья на полу валялись. Танька с пятого канала такой сюжет забабахала! Час назад крутили. Я, правда, еще не смотрел, но говорят — соловьем разливалась. А Таньку ерундой какой-нибудь не вдохновишь. Эх, жаль, я сам позавчера не поехал!..
«Зато ты на Киркорова съездил», — кисло подумал Макеев, беря бумажку с координатами ресторана. Жадный главред всегда забирал себе лакомые куски, а его отправлял черт-те куда, и еще требовал с каждого опрашиваемого лупить деньги «за рекламу». Если где-то проходил фуршет, то прорываться туда приходилось с боем, потому что редакционные клуши не верили в его исправление и считали, что Макеев ходит по таким сборищам напиваться. Попытки доказать обратное привели только к тому, что какая-то изобретательная сволочь сочинила новую байку: якобы он незаметно ворует водку со столов, а потом дома без свидетелей заливает за воротник.
Когда в ресторане Каца проходил прием для журналистов, любивший паблисити начальник заявил, что посетит это мероприятие лично. Но в итоге в «Магию вкуса» не поехал — передумал и повез свою капризную бабу на попсовый концерт в «Ледовый», поскольку из концертного агентства в этот день свалились бесплатные билеты.
Разряженную обезьяну по имени Филипп, составлявшую еще не так давно сладкую парочку рыжепариковой Примадонне, Макеев терпеть не мог, но всё равно злился из-за того, что вечер пропал впустую. А теперь еще пришлось пост фактум переться к этому Кацу, который не особо рад его видеть. Оно и понятно: газетную рекламу сейчас никто в грош не ставит, им телевиденье подавай, да чтоб с вещанием на всю страну. Эх, а где те денечки, когда он сам выбирал, на какие мероприятия ему ходить!
Карьера с самого начала шла куда как удачно: вовремя поняв что к чему и бросив на хрен преподавание истории в школе, Макеев, грешивший до того написанием статеек в местные газеты, бросился в пучину журналистики с головой и неожиданно для всех вынырнул верхом на рыбе-пиле. Он сам оказался этой рыбой, пилил всё, что попадалось на пути, и за зубастость его быстро начали уважать новые коллеги.
Работать журналистом было интересно. После развала Союза газеты рождались и умирали, но Макеев всегда умудрялся словить направление ветра, уйти под воду и вынырнуть в очередной тихой гавани, которую скоро наполнял скрежет его бензопилы. Опилки летели во все стороны, а конкуренты завидовали, потому что даже в самые отстойные годы у него всегда было хлебно с заказами. Любимой его шуткой, от которой у газетных главредов немедленно повышалось давление, а у него — зарплата, было обещание уйти на телевиденье, чтобы делать собственный проект. Макеев и правда обладал достаточно киногеничной для информационного киллера внешностью. В это время скончался его отец, оставив фирмочку, которая была продана без особых раздумий, так как заниматься торговлей майонеза Макееву было совершенно не в кайф.
Отцы города называли его по имени-отчеству, уважали, улыбались и похлопывали по плечу. Соседи обсуждали статьи за доминошным столом и при встрече во дворе подмигивали. Макеев сиял на своей творческой орбите — с достоинством и шиком. Светило журналистики не вылезало из злачных мест, тратило деньги направо и налево, отстегивало друзьям без отдачи, запросто перепуливало конкурентам заказы, на которые не хватало своего времени, и вообще чувствовало себя вполне комфортно, не заботясь мыслями о завтрашнем дне.
Зато такими мыслями озаботилась его жена, которая все еще преподавала в школе математику и калькулятор в руках держать не разучилась. Подсчитав однажды вечером, что просаженных Макеевым денег хватило бы уже на собственный дом в хорошем районе, тихая мышь неожиданно восстала, устроила некрасивую сцену с разбиванием тарелок и, заявив, что находит в отсутствии совместных детей некий знак свыше, ушла ночевать к родителям. Через неделю они оформили развод.
С опозданием ужаснувшись случившемуся, Макеев схватился за голову и немедля запил, благо работа сама к этому располагала, и без наливайки не обходилось почти ни одно денежное интервью. Бутылочная тара в квартире постепенно вытеснила мебель, а потом и заменила ее. Много месяцев подряд Макеев планомерно устранял зияние душевной лакуны любыми горючими жидкостями, но те уходили словно в воронку — лишь постанывали почки с печенью — и с утра начинался всё тот же день сурка. Полтора года пролетели в совершенно неразборчивом винно-водочном угаре, после чего рыба-пила однажды обнаружила себя не в лагуне, не в луже и даже не на отмели — в пустыне. Без заказов, репутации и каких-либо средств к существованию. Все СМИ, прежде страстно желавшие переманить его к себе, в одночасье захлопнули перед Макеевым свои двери. На ТВ его внешность нашли слишком помятой, а на радио придрались к осипшему голосу.
Макеев понял, что рыба-пила… в общем, она пила, пила и куда-то приплыла. Торможение было долгим и некомфортным: машину всё же пришлось продать, телевизор тоже, и только после этого журналист, горестно вздохнув, подшился, потому что чудом уцелевший компьютер ему еще был нужен для работы. Но, вопреки ожиданиям, жена не вернулась, а «возвращение в большой спорт» не состоялось. Макеева по-прежнему чурались коллеги, связываться с ним никто не хотел, и оставленная когда-то школа им почему-то побрезговала. Соседи по подъезду прятали лицо и старались проскользнуть мимо.
Кое-что понимал в его проблеме только карикатурист Ленька Зеленский, от которого тоже с треском уходила жена. Но к нему жена вернулась, а к Макееву нет.
В конце концов обеззубевшую пилу подобрал Миша Белкин — удачливый юный негодяй,  в классе у которого Макеев на заре своего преподавательства читал всемирную историю. Миша, или Михаил, как он теперь требовал себя называть, беспроблемно отучился на журфаке, взял денег у папы и перекупил дышавшую на ладан «Витрину», в которой тремя годами ранее проходил университетскую практику. В довесок к газете он с радостью прикупил и Макеева, который к тому моменту вот уже который месяц ошивался без дела и был рад любой работе.
В «Витрине» досиживали свои годы до пенсии три калеки из древней советско-нафталиновой гвардии, во время практики не раз наставлявших «молодого» на путь истинный. Мстительный «молодой» им это хорошо припомнил. Больше всего же он дрючил Макеева, от которого в школе не раз получал по рукам линейкой за обрисовывание учебников шариковой ручкой. Возмужавший Белкин теперь изводил своего бывшего учителя «тыканьем», придирался по любому поводу, нещадно критиковал его материалы и постоянно намекал на алкогольное прошлое, заставляя скрипеть зубами в бессильной злобе.
— Присаживайтесь, посмотрим, — Кац пощелкал кнопками ноутбука. — Эту рекламу не взяли на ТВ — пока не взяли — но я думаю, что все удастся уладить.
Очнувшийся от тяжких дум Макеев взглянул на плоский монитор, где на фоне радужных переливов, живо напомнивших настенную роспись в соседнем зале, корчилась рекламная барышня с тупой отрепетированной улыбкой. Нарезка была жестковата: со стороны могло показаться, что девушку дрючит человек-невидимка. Выгнувшись в последний раз, она испустила долгий стон и затихла с закрытыми глазами. Прокатилась красная заставка «Магии вкуса», и ролик кончился.
— Очень рискованно, — хмыкнул сбитый с толку Макеев. — И почему, извините, в кадре нет еды?
— Хе-хех, — рассмеялся довольный Кац, потирая руки. — Вы, как и все, мыслите старыми категориями! У нас же тут не едят.
— Погодите. Но у вас же ресторан?
— Не просто ресторан, а ресторан нового формата! К нам будут приходить наслаждаться вкусом, а не двигать челюстями! Хотя я вас вполне понимаю: ведь это так необычно…
Журналист молчал, с трудом ворочая мозгами. Проклятый Белкин натрепал ему, что из Европы приперся богатый еврей-диссидент, чтобы открыть новую забегаловку с необычной жратвой. А тут жратвой, оказывается, и не пахнет…
Обнаружить свое незнание было стыдно. Ругая в мыслях начальника, Макеев осторожно спросил:
— И каким же образом вы, э-э… осуществляете свое обслуживание?
— О, это самый главный вопрос. Понимаете, — взволнованно затараторил с усилившимся втрое акцентом Кац, расхаживая по зальчику, — когда я был голоштанным мальчишкой, наша семья жила… не очень хорошо жила, да. Иногда не хватало даже на хлеб. И мой папа сильно не любил советскую власть. Зато в Европе у нас жил дядя. И вот папа, он устроил скандал и переправил меня к дяде… А самого его отправили в психушку, чтоб не шумел, представляете?
Ресторатор замолк, погрузившись в воспоминания.
— Так-так, — подбодрил его Макеев.
— А дядя… Мой старый дядя не принял меня, — пожаловался коротышка. — Он только позволил мне работать у него на кухне за еду. Да, я забыл сказать, что дядя был шеф-поваром в дорогом ресторане.
— И вы?…
— И я… И я работал там, драил полы, мыл посуду… несчастный нищий мальчик из Одессы…
— Вы не говорите как одессит, — пробормотал Макеев.
— Я таки был еще достаточно мал, когда папаша отправил меня к дяде, — огрызнулся Кац с раздражением дернутого за хвост павлина. — И мало что помню. Но зато я никогда не забуду первую тарелку супа, которую налил мне дядя после того, как я в первый раз вычистил большой котел. Уверяю вас, эта тарелка перевернула всю мою жизнь!
Макеев вопросительно приподнял бровь. Вошедший в раж Кац всплеснул руками.
— Да-да, так и было. Дело в том, что дядя никогда не солил суп. Он говорил, что каждый сам посолит, как ему надо.
— Ага.
— И вот — я помню, что я посолил этот суп. Я был очень голоден. И я в вожделении окунул туда язык. Окунул его в изумительный дядин суп. И почувствовал, что теряю сознание. Нет, вы просто не понимаете. Язык вошел в суп и там, на дне, наткнулся на кристаллики соли, еще не успевшие растаять. Это было волшебное ощущение! Просто волшебное! Я, извините, описался…
Макеев посмотрел на мотню коротышки, но никакого пятна там не обнаружил. Кац сделал нетерпеливое движение рукой.
— Ах, ну что вы. Это не я описался, это мальчик, каким я был, описался от восторга. Я вдруг понял, что определенные сочетания вкуса могут вызывать совершенно фантастические ощущения. И я стал пробовать всё, что готовит мой старый дядя.
— Так-так-так-так… — сказал Макеев вежливости ради. — Дядя сделал вас дегустатором?
— Нет, что вы. Дядя меня к своим блюдам и близко не подпускал. И вообще он обзывал меня шлемазлом, которому нечего делать в его доме. У дяди обедали самые влиятельные люди, а меня он кормил чем придется. Поэтому пробовать блюда пришлось, э-э, не совсем законно.
— Трудно жить со скупердяем, — посочувствовал журналист, незаметно щупая ноющий от голода живот.
— Мой дядя был святым человеком, — оскорбленно заупрямился Кац. — И он просто понимал бизнес. Я бы тоже не стал переводить дорогие продукты на непонятно кого.
«Ну и черт с ним, с твоим дядей», — утомленно подумал Макеев, сползая в кресле. Вслух же поинтересовался:
— И как вы пробовали блюда?
— Когда дяди не было поблизости, я проникал к кастрюлям и окунал язык в супы и прочее, что там у него готовилось. Ложки своей у меня не было — дядя следил за тем, чтобы я не хлебал что мне не принадлежит. — Ресторатор усмехнулся. — А вот вы можете сказать мне, где расположены у человека во рту зоны, отвечающие за вкус?
Макеев сделал то, что от него ожидалось — помотал головой.
— Многие не имеют об этом понятия, — простил ему буржуй. — Но в школе вам,  думаю, рассказывали, что когда пища попадает в полость рта, она вступает в контакт со вкусовыми рецепторами, расположенными на языке и под ним. В результате человек ощущает сладкий, соленый, кислый или горький вкус. Этот факт на самом деле был открыт еще в 1901 году, — менторским тоном продолжал Кац. — Но мне, мальчику из бедной семьи, пришлось доходить до всего самому… Я самостоятельно определил карту расположения вкусовых рецепторов на языке: кончик, например, чувствителен к сладости, задняя часть — к горечи, кислотность максимально ощущается боковыми точками языка, а соленость воспринимается примерно одинаково во всех точках. Но я также заметил, что если воздействовать на все эти зоны в разных сочетаниях, то можно получить совершенно фантастические ощущения! Карта рецепторов крепко отпечаталась у меня вот здесь! На всю жизнь! — Кац постучал себя по круглой блестящей лысине. — Так. А потом… потом я пошел учиться на врача…
Коротышка продолжал живописать свои похождения. Изучение медицины и изгнание из альма-матер за какие-то темные делишки, которые Кац предпочел обойти молчанием; потом были эксперименты с рассчитыванием вкусовых комбинаций; потом — получение патента; пятилетка не особо успешного ресторанного бизнеса под началом чудаковатого дяди, на исходе которой у родственника окончательно поехала крыша, и  его пришлось спровадить туда же, куда в свое время засунули отца («Но об этом вы там у себя не пишите, ладно?»)…
Макеев слушал в полудреме, по сложившейся за годы привычке записывая трансляцию всего этого бессвязно-самодовольного вяканья прямо на подкорку, чтобы дома вспомнить услышанное здесь уже непосредственно во время написания материала. Он уже понял, что из «бедного еврейского мальчика» денег не вытряхнешь, и тихо скорбел. Ну почему, почему он не пришел в «Магию вкуса» вместе со всеми! Тогда и этот бред слушать было бы необязательно, слизал бы всё с пресс-релиза и свалил домой.
— Я стал магистром вкусовой комбинаторики, — возбужденно вещал Кац, прокручивая рекламный ролик во второй раз. — Запомните этот титул, скоро он станет очень ходовым. Аналитически склад мышления позволял мне рассчитывать в уме наиболее выигрышные коктейли. Потом, конечно, пришлось привлечь к делу компьютеры и тестеров, потому что алгоритмы воздействия одних и тех же вкусовых сочетаний на разные типы людей просто так не рассчитаешь. Испытания первого опытного образца я проводил подпольно, потому что нашлись недовольные моим изобретением. Мне, конечно, пришлось продать дядин ресторан, но зато теперь у меня новый бизнес, который принесет намного больше денег.
— Так вы гурмэ? — буркнул Макеев, продолжая сохранять на лице маску заинтересованности.
— Нет, увы, я так и не успел побыть настоящим гурмэ. Сухой анализатор-торетик — вот мой теперешний удел. Знаете, Бетховен — он ведь к концу жизни потерял слух. И хотя продолжал писать музыку, уже не мог наслаждаться ею сам. Подобное несчастье постигло, к сожалению, и меня… Пробуя дядины супы, я столько раз обжигал себе глотку, что в итоге мои вкусовые сосочки потеряли всякую чувствительность, — коротышка горестно вздохнул. — Я, если можно так выразиться, оглох на язык.
— Вы прямо персонаж Зюскинда!
— Кого, извините?
— Зюскинда, — стушевался Макеев. — Ну, Гренуй. Который парфюмер.
— Ну, к парфюмерии я имею мало отношения… — Кац в замешательстве пощупал себя за кончик крючковатого носа. — Гренуй — кажется, режиссер такой, да?
— Да нет, режиссер — это Гринуэй, Питер Гринуэй. А Жан-Батист Гренуй — это из исторического романа. Он хорошо разбирался в запахах, но сам ничем не пахнул.
— А, вы про какую-то книгу. Что ж, я люблю почитать детективчики, — хехекнул толстяк. — Знаете, вот есть в России такая авторша, у нее фамилия как-то на «д»… Погодите, счас вспомню…
У Макеева встали волосы дыбом. Воспользовавшись паузой, он прокашлялся и быстро вправил беседе сустав:
— Как же вы завершили свои разработки, если сами перестали что-либо чувствовать?
— Это гигантская работа, которую я бы все равно не смог сделать в одиночку, — вновь сел на своего конька коротышка. — За деньги я нанял лучших дегустаторов! И они привели мои идеи к логическому завершению. Потом я быстренько получил патент, и дело было в шляпе. Теперь я здесь.
— Так на что был патент-то?! — Отчаявшись продраться сквозь навороченный ресторатором словесный туман, репортер нервозно всплеснул руками и едва не выскочил из пиджака. — Вы выдумали новый коктейль?
— Берите выше. Если вам угодна такая терминология, я сделал машину для смешивания коктейлей! — Кац втянул пузо и выпятил грудь. — Это то, благодаря чему меня будут помнить! И это работает, позвольте вас заверить! Индивидуально подобранные комбинации разных жидкостей, воздействуя на вкусовые рецепторы, погружают человека в нирвану и дают ему ощущения, не сравнимые ни с каким химическим наркотиком!
— Вот это да-а, — удивился Макеев. — Значит, вы сажаете человека в кресло, цепляете ему на язык присоски…
— Воздействие ведется миниспреями, — строго поправил его Кац. — И, в зависимости от того, какие вкусы больше нравятся клиенту, мы смешиваем их в сумасшедшие коктейли. А потом… машина воздействует, ну то есть брызгает. Попробовав это, люди просто забывают, где находятся… И, конечно, от их скептицизма не остается и следа.
Макеев молчал, предпочитая не встревать. Хозяин «Магии вкуса» действовал своим разноязычным акцентом ему на нервы.
— Первое время заведение, конечно, будет закрытым, но недостатка в клиентуре, думаю, мы не ощутим. Тем более, что сервис продуман на уровне. Есть разные предложения. Вот те кресла, что вы видели — это обычный вариант, который при определенном желании сможет себе позволить даже средний класс. А еще есть более дорогой.
— Более дорогой?
— Да. Ну, понимаете, не всем людям нравится, когда им в рот что-то суют, все эти трубочки, фиксаторы... Чем выше стоит человек, тем больше у него комплексов. Для таких господ у нас есть более мягкое решение, не вызывающее дискомфорта на ассоциативном уровне. Если коротко: клиент погружается в ванну с прекрасными девушками, разбрызгиватель монтируется на потолке, свет приглушается, а жидкие струйки нужного вкуса точечно массируют высунутый язык, создавая нужное ощущение. Стоить это будет значительно дороже.
— Механизм более сложный, да?
— Я бы не сказал. По сути — примерно то же самое. Девушки в комплект не входят, приводить или не приводить их с собой — это решает сам клиент. Просто, насколько я знаю, русские денежные мешки уже давно в одиночку ни в сауну, ни в ванну не ходят.
— А почему тогда услуга дороже? — не отставал Макеев.
— Для богатых всегда всё дороже, — пожал плечами ресторатор. — Как будто вы не знали. Кстати, процедура предусматривает предварительное обнажение…
— Это зачем? — вскинулся Макеев. Тема волновала его все больше. Если замешана обнаженка, то это вообще пальчики оближешь. Белкин от таких тем тащится.
— В целях гигиены. Многие клиенты настолько перестают контролировать себя, что писаются. Некоторые, ммм, испытывают оргазм… — Признался коротышка, розовея. — Вы понимаете, да? И всё это чисто от вкусовых ощущений! Многие люди недооценивают свойства нашего языка, а между тем…
— Даже так? — перебил его Макеев. — То есть, вы хотите сказать, происходит всё как у той девушки в рекламе? — Он криво ухмыльнулся: — Прямо виагра какая-то!
— Истинно! — Кац снова запустил ролик. — Скажем, от обычного йогурта никто никогда оргазм не ловил. Но если бы они догадались подобрать вкусы и сфокусировать их должным образом… Э, да что там говорить. Я один смог поймать эту тему. Все-таки вкус — он или есть или нет, правда ведь, да? Думаю, степень магистра вкусовой комбинаторики скоро будет котироваться в научном мире. Сейчас я открываю у себя на родине такой вот ресторан… А когда дело развернется, подобные машины будут стоять в каждом уважающем себя доме!
Захваченный его воодушевлением журналист покачал головой и жадно покосился на экран, где снова корячилась рекламная девушка.
— С ума сойти. Но ролик я уже видел. Нельзя ли теперь увидеть машину в действии?
Кац вдруг поскучнел, с сожалением уперев взгляд в его туфли, бывшие когда-то замшевыми.
— Жалко, что вас не было позавчера… Мы тут такую презентацию устроили… Телевизионщики были…
Макеев резко шмякнулся с небес обратно в кресло. Он осознал, что лично ради корреспондента вшивой газетенки никто заводить машину не будет, и яркие образы в голове вдруг померкли, словно бабочки, раздавленные солдатским сапогом.
— А когда вы открываетесь? — спросил он для проформы, глядя куда-то мимо Каца.
— В понедельник! — Ресторатор сдержанно улыбнулся. — Непременно приходите сами и приводите своих друзей с деньгами!
Цену сеанса Макеев уточнять не стал. Он уже понял, что не придет сюда ни в понедельник, ни потом. Но по инерции еще продолжал задавать вопросы, понимая, что несет полную чушь:
— А скажите, глюконат натрия вы используете для усиления ощущений?
Улыбка Каца окончательно поблекла. Он прокашлялся с озабоченным видом. Ситуацию разрядил пустой желудок журналиста, завывший на этот раз с какой-то совершенно непотребной громкостью.
— К слову, в мой ресторан надо приходить совершенно на пустой желудок, — сказал невпопад коротышка, захлопывая крышку ноутбука.
— Значит, я идеально подготовлен, — кисловато пошутил Макеев.
Кац, который уже явно тяготился его обществом, прокашлялся и завел старую волынку:
— Жаль, что вы не попали на презентацию… Такая прекрасная возможность… Ваши коллеги были в восторге…
— Ничего страшного, — успокоил его репортер, покидая кресло. — Следующая встреча у меня назначена в ресторане. Там и погурманю всласть. Все-таки старые методы тоже не стоит забывать.
— Эх… Да, — глаза буржуя с готовностью увлажнились. — Я всё сейчас отдал бы за ту тарелку обычного супа с кристалликами обычной столовой соли на донышке. — Он покачал головой. — Да только не вернешь уже этого волшебного ощущения… Это сейчас у меня серый «бентли» и дом с двадцатью комнатами, а когда-то я был простым мальчишкой голоштанным, и эта тарелка супа открыла мне новый мир…
Речь Каца прервал далекий звонок.
— О господи, — засуетился магистр вкусовой комбинаторики, — как быстро люди приехали. Понимаете, у меня одну из машин будут покупать. Прямо сегодня.
Он с нескрываемым отчаяньем скользнул взглядом по облезлым туфлям Макеева, очевидно, находя их главным фактором, который способен обрушить предстоящую сделку, и почувствовавший себя неловко журналист сам предложил решение:
— У вас тут черного хода нет? Я выйду потихоньку.
— Есть, есть, если вам так будет удобней, — обрадовался Кац, быстро проводя его по каким-то подсобкам. — Вот дверь. Там поворот на проспект. Всего хорошего, приходите!
Макеев оказался во дворе. Рядом с задним крыльцом пускал стеклами зайчиков претенциозный «бентли» цвета грязи с соленых азовских лиманов. Журналист вдруг понял, что последние минут двадцать сильно желал в туалет. Оглядевшись, он подошел к автомобилю, расстегнул ширинку и яростно оросил колесо.
— Вкус, бля, у него есть… Гренуя с Гринуэем спутать… Скот-тина пейсатая…
Потом он плелся по улице, думая как слепить пристойный материал из того дерьма, которое ему наговорил хитрый еврей. Делать ни черта не хотелось. Желудок выл и ныл.
Зазвонил мобильник.
— Ну чо, ты уже поговорил с этим хмырем? — затрещал на другом конце Белкин.
— Ага. Кучу времени убил.
— И зря. Ты вообще газеты конкурирующие читаешь? Или только задницу за просмотром сериалов просиживаешь?
— У меня нет телевизора! — взвыл журналист, чувствуя, как в голове трескается мозг. — И сериалы я ненавижу! А что такое??
— Да то, что про этого еврея уже написали все, кто мог! Рекламу ты ему продал?
— Нет, он не захотел.
&;;#8212; Ну и пошел он! Бесплатно про него писать! А ты тоже лопух: все смогли, а ты нет! Что ты за работник такой вообще! Лучше бы к футболистам сходил…
— Да ты же меня сам к этому жиду послал!
— Ты что-то имеешь против евреев? — зловеще громыхнул Белкин. — А тебе известно, что у меня бабушка по материнской линии…
— Миша, ты меня что, окончательно задрочить решил? Какое мне дело до твоей бабушки? Ты скажи — получу я хоть какой-то гонорар за эту вылазку или нет?!
— Тебе гонорар, а мы, значит, бесплатно про этого хмыря статью будем публиковать? Да у него тачка, говорят, «бентли»! Никаких бесплатно! Ты там что, выпимши?? Напился где-то? Опять за старое, да? Газету мне позоришь перед людьми?
У журналиста потемнело перед глазами, и асфальт стал предательски уходить из-под ног.
— Что-о?? Да пошел ты на хуй, говнюк, блядь, распроебаный! — Взревел он вдруг во всю силу голосовых связок. — Ты как со старшими вообще разговариваешь? Ты меня заебал уже!!! В жопу себе свою газетенку паршивую забей, урод!!
Он отрубил связь и, повернув за угол, вошел в заведение, вывеску которому заменял налепленный на облупленные двери листочек с надписью «Столовая».
Телефон снова запиликал, и он не глядя сбросил звонок. За дальним столиком у окна сидел Леня Зеленский.
— Чего это ты так вырядился? — удивился он. — Праздник, что ли, какой?
— Да так, с мудаком одним встречался, — махнул рукой Макеев, падая на свободный стул. — Один костюм нормальный был, вот и надел. Фигня. Рассказывай, как твои делы.
— Мои нормально. Натаха, правда, пилит, но ничего, жить можно. Зарплату вот получил. А твои дела как?
— А мои будут нормально, если ты мне полтос долганешь. Собственно, за этим и встретиться хотел.
Леня нехотя выудил из кармана купюру:
— Э-эх, ну ладно. Ты мне и так уже сотню должен, ну да к черту. Потом как-нибудь отдашь.
Макеев отлучился и вскоре пришел обратно, неся тарелку с супом. Сел и некоторое время рассматривал варево. Лук был пережарен и плавал у дна почерневшими пиявками, а каждая из картошин грубостью форм напоминала лысую голову Каца.
Хмыкнув, журналист взял в руки солонку, наклонил над тарелкой. Руки дрожали, и соль просыпалась в суп неожиданно густым ручьем.
— Ты чего делаешь? — удивился Зеленский, вынимая изо рта изжеванную зубочистку.
Макеев зло пробурчал себе под нос: «Не мешай», помедлил пару секунд, наклонился и сунул язык в тарелку. Его скривило.
— Тьфу! — руки отпихнули тарелку в сторону, расплескивая по столу горячее содержимое; в глазах мгновенно выступили слезы. — Ну и гадость же!!
Отплевавшись, он вытерся рукавом пиджака, проглотил два куска черного хлеба и задумчиво посмотрел на приятеля.
— Зарплату получил, говоришь? — Макеев невидяще обвел глазами углы столовки, словно искал там что-то призрачное и неуловимое. — Ну так что, может, выпьем, а?..

23 июня 2006 г.