Дьявол, наверно, кается. Ведь ничего не получилось. Всё зашло в тупик. Жизнь превратилась в ошибку, в страдание, в затянувшийся апокалипсис. «Прости мне ошибки юности!» - орет сатана словами псалмов Давида.

- Господи, Господи! Сила спасения моего, помилуй меня – тупорылую свинью, вселившуюся в каждое Твое создание. Пока я в них – нет мне покоя. Я буду в аду до тех пор, пока последняя тварь не очистится от принятого в себя ускорения падения на дно пропастей моего небытия. Я хотел улучшить то, что нельзя было трогать. Кто я такой, чтобы претендовать на истину? Искажение идеального – вот что я наделал. В реке моих слез тонут звезды и целые галактики. Господи, пощади их – обманутых мной – обманувшимся, самодовольным чучелом...

Добро обязательно победит зло. И не станет дурных намерений, потому что любое намерение будет от Бога. Все эти надуманные эпитеты, все эти наши слова-паразиты, делающие паразитами нас, забудутся мгновенным сном, не успевшим оставить внятного следа. Солнце, сияй! Луна, блести! Звезды – навсегда! Жизнь – вечна!

Господи, Господи, слышишь ли Ты придавленного своей гордыней человечка? Я – животное, возомнившее себя ангелом. Я – ангел, позавидовавший животному. Что же теперь? Теперь – мне жаль животное внутри себя, жаль своего ангела внутри животного.

Жалость – тот еще советчик. Надо как-то вырываться из замкнутости собственной слезливости. Иначе – очередной крах. Путешествие по дну бесконечно и бесцельно. Это и есть – вечность в аду. Раз за разом. Раз за разом.

Господи, очисти мой разум...
Пожалуйста, очисти мой разум!..
Не суди меня, мой Милый, слишком строго...
Мне страшно...
Не оставляй меня на съеденье...
Сила спасения моего, помилуй меня грешного...
Помилуй всех, способных еще раскаяться...
...пожалуйста.

Аминь.





-


Мы стояли по пояс – голодные дети рассвета –
заметенные вьюгами промежуточных ниш –
между книгами Нового и Иного Завета,
шелестящими, как придорожный камыш.

Мы стояли и слушали вечный шепот бумаги –
за страницей страница текло прямо в нас
то, что знали всегда и Пророки и Маги
про трагедию, выродившуюся в фарс,

про падение в бездну смешков и циничных улыбок,
перекрасивших мир в колорит бесовства.
Он ведь был идеален, а стал непролазен и липок,
и придется, быть может, с пустого листа

начинать прежним почерком самую новую Повесть
про счастливых людей, не боящихся наготы,
у которых прозрачные мысли и чистая совесть
и которых с трудом представляем и я, и ты.






-


Посмотри на себя. Увидь себя. Прими себя.
Никому ничего не рассказывай о себе.
Пусть у каждого будет только его мистика.
Бесполезно искать попутчиков по судьбе.

Человеческий разум – такая же доля вымысла,
как и кажущийся счастливым мой детский дом.
И чего же только душа здесь моя не вынесла –
вся замаранная, но теплящаяся. Ом.

Отчищаясь от ежедневных истерик совести
ощутишь однажды сияние пустоты.
Человек без Бога – гравитация в невесомости,
медитация под воздействием кислоты.

Не сменить по глупой прихоти места действия –
даже если роль неоправданно тяжела,
и любые события – это всего лишь предвестия,
и не ты прожил, а жизнь тебя прожила.







Каждому, каждому будет по вере –
кто бы он не был и сколько б не прожил.
В поисках смысла гармонии в звере
можно визжать перекошенной рожей,

биться в конвульсиях, прыгать с отвеса
вместе с другими свиньями в море.
Под покровительством лютого беса
можно представить, что жизнь это – горе.

Можно и женщину сделать богиней,
и обезьяну заставит заплакать,
и чередой еле видимых линий,
чуть подморозив душевную слякоть,

бросить к чертям и чертей, и зверинец,
высветлив суть своего просветленья,
и, если надо, отрезав мизинец,
тело спасти от гангрены хотенья.

Я – утонувший когда-то в притонах
и осквернивший себя до предела –
жалкая мразь, заурядный подонок,
сделавший душу сортиром для тела –

видел все это не в кинозале,
знаю все это не понаслышке.

Но именно в тот момент,
когда моя жизнь
разлетелась, разбилась вдребезги –
Господь услышал мою молитву
и прижал меня к Себе,
доверившись искренности услышанного.

Мой Бог Иисус Христос,
води меня и управляй мной.
Я люблю Тебя.
Помилуй меня –
упавшего ниже низшего.
На все воля Твоя.

Если Ты бескрайний океан песка –
я одна из Твоих самых малых песчинок.
Если Ты ливень, превращающий пустыню в оазис –
я стану каплей Твоей воды.

Куда бы Ты не пошел –
я с тобой.
Где бы я не был –
Ты во мне.

Аминь.





-

/Саше Лугину/

На чувстве вины не отъехать и не переплыть.
Озеро жизни и смерти – одно на всех.
Я не могу быть оттиском в толще плит
материков, ушедших в глубокий снег

после пожара и звериного сна.
Месть ничтожна рядом с добром и злом.
Если однажды сделалось не до сна
и завязало нервы тугим узлом –

Это еще не повод пойти ко дну,
но и не значит, что впереди весна.
Жизни меняют, но лишь одну на одну –
после пожара и звериного сна,

между телом и не пойми куда –
то ли светом, то ли прощай на век.
И безразлично то, что бегут года,
если, конечно, ты все-таки человек,

а не прибрежный камень чужой судьбы –
лох-одиночка, лишившийся красоты.
Нравится думать, что люди вокруг – гробы?
Я почему-то верю, что это не ты.

У нижних миров такая порой доброта,
что просто было бы там остаться совсем –
с гвоздем, пробитым в горло сквозь призму рта,
если, конечно, ты все-таки не совсем

тот, кто задуман в мире дуальных слез
и непроглядных вывихов головы.
Стоит ли жизнь того, чтобы жить? – вопрос,
который всю жизнь решают свиньи и львы.

Нравится загонять себя в атавизм?
Нравится в жертву сводить молодых телят?
В мире абортов и полулитровых клизм
можно легко и быстро себя потерять,

если забыть про ледяные миры.
На чувстве вины не отъехать и не переплыть.
Люди – это люди, а не комары.
Я не могу быть оттиском в толще плит,

сраным бюстом тоже быть не с руки –
перехотелось, знаешь ли, навсегда.
Если всю жизнь сидеть у тихой реки –
станешь отшельником, а никакой не сектант.





-


Можно любить. Снова можно любить,
не помышляя о сексе и мишуре
и не решая – быть здесь или не быть?
Счастья, конечно же, есть и в нашей дыре,

и в проституции, и даже в концлагерях.
Счастье есть – оно не моет не есть.
Если не ждешь – оно все равно в дверях.
Счастью принадлежит абсолютно весь

мир, и неважно, что с наступленьем зимы
накатывают душевные холода
и мы становимся будто совсем не мы,
а кубометры инея, снега и льда.

Счастье придет – ждешь ты его, не ждешь.
Хочешь его, не хочешь – оно придет.
Когда-нибудь станет счастлива каждая вошь.
Когда-нибудь даже это пройдет,

и лишь многим позе случится реальный покой,
наполняющий сознание тишиной.
Мир растворится, на его месте появится другой –
как не отсюда. Счастье моет пойти войной –

тогда не будет уже чувства вины.
Ничего не будет никогда.
После последней душераздирающей войны,
если вдруг остановятся судьбы и года –

очень важно не сгинуть, соблюсти баланс,
удержать в равновесии все миры.
Лучший способ – плыть, как плывет балласт.
Будут счастливы все – убийцы, воры –

каждый, кто покается – устоит –
не на золотых, так хотя бы на деревянных ногах –
от бескрайней пустыни до бесконечной тайги,
до озябших пингвинов, утонувших в снегах.

Поменяв рисунок, родная речь
разрывает орбиту самой себя,
и любая вещь – по-прежнему вещь,
начинающая отсчет с себя.

Ей противно думать, наверно, о
нежелании человека знать.
И уходят всевозможные «но»,
но никак уже не подняться над –

если так.