- Да верняк, Ксюх, говорю тебе.
Блондинка с правильными и приятными, хотя и немного грубоватыми чертами лица, говорила уверенно.
- Ленуль, ну я не знаю… Это жестоко…
- Жестоко?! А блядовать, пока ты дома с мелким возишься – это не жестоко? Ты рыдаешь по ночам, а этот урод бесчувственный прикидывается, что спит как убитый – это как, нормально? Каждую мелочь ты клянчишь у него, унижаешься, потому что этот козел все лаве на своих шлюх спускает – это он так любовь свою проявляет? Жестоко… – Ленины голубые глаза сверкали праведным гневом, и наверняка испепелили бы подружкиного неверного мужа, сиди он сейчас с ними на кухне третьим за бутылкой полусладкого. Но тот как всегда задерживался, и как всегда якобы на работе.
- Ленуль, ну как же.. Ну мож поговорить мне с ним? – и опередив уже готовую разразиться тирадой подругу, – То есть мож я как-то неправильно разговаривала, ну и вот… Мож к маме опять…
- Ахха. А потом он звонит и говорит нам как он нас любит и как ему без нас хуево и как мы у него самые родные на свете и прости меня Ксюнечка я козел я мудак - и Ксюня в темпе вальса собирает мелкого и пиздует обратно? Что ну? Сколько можно, дорогуша? Мать Тереза, йоптваю.. Жалко ей блять..

Лена, как многие медсестры, любила матернуться и не видела в этом ничего зазорного. Природное обаяние подруги в сочетании с профессиональным хабалистым натиском действовали на Оксану гипнотически. Увесистые матюки, которые Лена не выплевывала визгливо, а по-мужски цедила сквозь зубы, распаляли воображение обиженной жены, и она рисовала себе, как однажды могла бы так же уверенно сказать «Слышь, кобелина ты мой, вот тебе мое последнее слово – либо мы с сыном и никаких проблядей, либо живи как хочешь, с кем хочешь, а про нас забудь». И он бы понял, что она всерьез, что она баба сильная, не хуже Ленки, - и испугался бы, и перестал бы шарохаться где-то все вечера напролет, приходя домой затемно, со своими «виноватыми» кексиками, рулетиками и пирожными, которые не заменят ни Андрюхе отца, ни ей – мужа.
Так-то оно так.. Но эта Ленкина идея..
- Ленуль, а ты уверена, что все так и будет?
- Не ссы, квакуха. Насчет штампика я договорюсь, моя вотчина. А потом – ну сама подумай, к кому ему с такой бедой еще идти, не к блядям же своим. Придет как миленький, родная моя скажет, любимая моя, так и так, такая вот хуйня случилась, что делать, как жить - не знаю.. Ну ты всплакнешь, немного так, в истерике не бейся... Посочувствуешь, поддержишь…
- Но как же... Я ж и врать-то не умею...
- А что врать? Скажешь, сердцем чуяла, что блядки до добра не доведут. Это что, вранье? Скажешь, что прощаешь ему все, что будешь с ним, что любишь его, бабника чертова. Где тут вранье? Ты разве по-другому поступила бы, если бы на самом деле такое случилось?
- Ой, Ленка, сплюнь, не дай Бог.
Оксана сосредоточенно пробормотала тьфу-тьфу-тьфу и старательно постучала по столешнице аккуратным кулачком.
- Короче, делай как знаешь. Если уж такая принципиальная, что ни слова неправды – просто обними, только с чувством, всплакни опять же. Вот будет ему сравнение - бляди, которые его спидаком наградили, и преданная жена рядом - без упреков, без скандалов, все понимает, все прощает. Будет ему урок на всю жизнь.
- Господи, Ленуль, ну ведь ужас-то какой..
- Ничего, эмоциональная встряска здоровому мужскому организму только полезна. Зато потом радоваться будет, будто заново родился.
- А ты потом сама ему позвонишь?
- Зачем сама? Лёля и позвонит через недельку, скажет, так и так, ошибочка вышла с Вашим анализом, две фамилии одинаковые были - попутали, приносим извинения… А вообще знаешь что? Лучше давай-ка ты ему сама посоветуй пойти повторно анализ сдать. Только не сразу, пусть попереживает, обмозгует, чем ему аукнулось блядство беспробудное. А скажем денька через два ты и скажешь - может ошибка, сходи повторный анализ сделай. Поедешь с ним куда-нибудь, где анонимно делают и быстро, я у своих спрошу - скажу тебе потом. Ну там и выяснится все, порадуетесь вместе, заодно про шубу ему напомнишь – вот увидишь, на радостях согласится как миленький.

Лена, до того обращавшаяся к своему отражению в темном окне, взглянула на подругу. Та была готова расплакаться.
- Не, ну ты че, Ксюш?
- Я… я не знаю… я вот все это себе представляю... как он переживать будет, бедный мой... что-то не нравится мне вся эта затея… неспокойно как-то… на сердце кошки… понимаешь
- Знаешь что, дорогуша, как говорится, не нравится – не ешь. Решай сама. Твой муж гуляет – не мой.
Лена про себя крыла на чем свет стоит мягкотелую подругу. Она разработала такую оригинальную, и главное, беспроигрышную комбинацию. Ксюха выходит ангелом во плоти, все счастливы, живут долго и счастливо и умирают в один день. А эта дурочка сидит и сопли жует – видите ли на сердце у нее неспокойно...

- Невысокий мужчина средних лет молча поставил на ленту конвейера 0,7 Немирова, яблочный Rich.
- И пачку сигарет покрепче.
- Сигареты все перед Вами.
- Я в них не разбираюсь, давайте самые крепкие.
- Мужчина, есть Кэмел, Житан, Петр I, Ява в конце концов. Они все крепкие, Вам какие?
- Милая, мне абсолютно все равно.
Последнюю фразу мужчина произнес так неестественно тихо и отчетливо, что девушка на кассе оторвалась от своего маленького монитора и взглянула на покупателя. И уперлась взглядом в яркие иссиня-голубые глаза, какие встречаются только у сказочных добрых молодцев и у героев любовных романов. «Надо же, мужик в цветных линзах, точно как я в журнале читала… Педик что ли? А глаза-то вон пустые, небось, одна мысль – шары залить». Кассирша сняла со стойки пачку Camel. «С Вас триста семь рублей восемьдесят девять копеек… Мужчина, а сдачу?» - но длинное серое пальто странного покупателя, оставившего без малого 700 рублей на кассе, мелькнуло на выходе и исчезло.

Левой рукой он держал руль, правой - бутылку, из которой отпивал водку мелкими глотками. «Пиздец тебе» - читал он на мелькающих разноцветных рекламных щитах. «Пиздец, пиздец, пиздец» - шуршала резина по асфальту. «Все, пиздец» - сигналили ему машины, между которыми он, обычно аккуратный и спокойный водитель, сейчас лихо проскакивал на миллиметражах. Где? Когда? Как? Вкуса водки он не чувствовал, опьянения тоже, а вот в голове постепенно прояснялось. День донора в ноябре, не иначе… Пол-института толклось в пункте сдачи крови за два выходных, такая неразбериха творилась... «В порочащих связях замечен не был» - завертелась в голове нелепая фраза из характеристики. Да, как ни скрывай, а на работе все равно рано или поздно узнают. И тогда коллеги начнут боязливо держать дистанцию при разговоре, пожав руку (мы же все цивилизованные люди, все знаем, что ВИЧ передается только половым путем), будут пытаться незаметно вытереть ее за спиной о пиджак, или в кармане о подкладку, так, на всякий пожарный. В ресторанчике, куда они ходят на ланч, ему смущенно предложат упаковывать обед с собой, в пластиковые контейнеры, «Вы уж поймите нас, пожалуйста, клиенты нервничают». И на работе уже никто никогда не нальет нагло кофе в его кружку... Сознание цеплялось за ничего не значащие мысли о работе, кружках, взглядах, из последних сил отгоняя главную, страшную мысль. «Жена» - настойчиво пробивалось через ворох бессмысленных мыслишек. Ксюша, ласковая мамочка, любимая хозяйка – как он скажет ей? Как посмотрит в глаза женщины, которой в недалеком будущем лишиться мужа и остаться одной с ребенком. Что будет с Андрюшкой? Согласится ли она - любящая, порядочная - быть с ним рядом до самого его мучительного конца? Сможет ли он понять ее, если она оставит его одного – больного, немощного, жалкого, разлагающегося, один на один со смертью, которая каждый вечер будет заглядывать в его окна огромным лунным глазом..

Старая бэха вошла в столб в аккурат до середины кузова. Человечьи ошметки с водительского сиденья кое-как выскребли и скорая брезгливо увезла их в морг. Она еще несколько дней простояла там, уже без заднего стекла, единственной уцелевшей детали, вселяя ужас в проезжающих мимо водителей, которые рефлекторно сбрасывали скорость, -.

Дочитав, он снял очки, задумчиво засунул дужку в рот и погрыз ее.
- Душенька… Я даже не знаю, что тебе сказать… Диалоги хорошие, жизненные, правда немного грубоваты, мне кажется. Но сюжет? Зачем так мрачно, Анюта, ты же такой жизнерадостный человечек. У тебя часом ничего не случилось? – синие глаза профессора встревоженно оглядели девушку.
- Да нет, Сан Юрич, что Вы, у меня все прекрасно. Это я не для курсача, я другой сценарий напишу. Просто вот.. Хотела узнать Ваше мнение.
- Ну... Дебют в жанре маленькие трагедии… Душенька, давай я возьму домой, внимательно почитаю, и мы с тобой потом все обсудим. Ты извини, но я сейчас убегаю. Звонили из поликлиники, по поводу диспансеризации. Надо ехать, сказали что-то срочное. Ох, небось, опять аритмия…
- Конечно-конечно, Сан Юрич, я тогда в понедельник к Вам на кафедру заскочу.

В понедельник Сан Юрич не вышел на работу - сказался больным. На самом деле он был просто не в состоянии ехать на работу, вымотанный пятничной бурной сценой с женой, долгим и нелегким субботним разговором и воскресным примирением. Фальшивую справку институтской поликлиники с ВИЧ-положительным штампиком торжественно разорвали в мелкие клочки. А вот странный сценарий к курсовой Сан Юрич искал в стопке работ, но так и не нашел, да и содержание уже смутно помнилось. А когда в среду смущенная студентка, извинившись за опоздание, сдала ему работу, он уже и не вспомнил о том, что в предыдущую пятницу поставил ей зачет.

Миловидная девушка шла по весенней улице, рассеянно улыбаясь, тыкала ногтем в наладонник и бормотала под нос «весденостовосмь, весденостодееть…» Вдруг подняла глаза на залитую солнцем улицу и, не сбавляя хода, хриплым мужским баритоном оглушительно крикнула «Санёк! Король! Королёв, нах!» Рассеяно болтающий по мобильнику молодой парень на другой стороне улицы метрах в ста впереди, уже шагнувший было на проезжую часть, вдруг вздрогнул и остановился как вкопанный. В ту же секунду в считанных сантиметрах от него, надрывно гудя, пронеслась иномарка.
Девушка ткнула ногтем в экран, пробормотала «Три триста. Юбилейный».