В то пасмурное  весеннее утро мелкий партийный чиновник Илья Ильич Кулимов собирался в поликлинику – шишки, третьего дня вскочившие на его ягодицах, отвердели и вспухли ещё сильнее,  причиняя значительный дискомфорт.
Тщедушный, в невозможных черепаховых очках, Илья Ильич так и сяк выкручивался перед зеркалом в ванной, разглядывая и ощупывая новообразования. Поначалу он ошибочно принял их за крупные симметричные фурункулы, и каково же было его недоумение, когда из шишек этих  прорезались, а затем начали неспешно, но неудержимо произрастать сначала несмелые рожки, а затем твёрдые, уверенные рога. Неудивительно, что идти в поликлинику Илья Ильич застеснялся.

Назавтра он собирался сказать своей жене о необычном недуге, постигшем его, чтобы вместе решить, что же для борьбы с оным предпринять.
Отпросился с работы на пару часов раньше обычного, пришёл домой, и… Застал свою губастенькую супругу трудолюбиво сношаемой дуэтом мохнатых горцев, смутно знакомых по близлежащему рынку (не то овощной, не то фруктовый ряд…или где куртки…). Один южанин был постарше и пожирнее, второй тоже жирный и немолодой.
К их чести сказать, заметив на пороге остолбеневшего Илью Ильича, они тактично прекратили своё омерзительное занятие, и, галантно прикрывшись неплохой одеждой, пятясь, удалились. Жена молча отвернулась к стене, и веснушчатая спина её крупно затряслась – неясно, - от рыданий или от смеха.

Тогда-то Илья Ильич и осознал, что стал банальным фольклорным рогоносцем, и видимо уже давно. Но вот только почему в таком удручающе-буквальном смысле? И почему рога начали расти именно на заднице? Это оставалось загадкой.
Вспомнилось почему-то, как батя в детстве, распекая его за что-либо, беззлобно говорил:
«Вот всё у тебя, сына, как-то через жопу, в натуре!».

И как же так случилось, что горячо любимая вот уже десять лет супруга оказалась всё-таки блядью? Не повинен ли в облядовлении жены сам Илья Ильич? Ведь он лично, желая подогреть её остывающее либидо, месяц назад принёс домой купленную вчетыредорога в переходе видеопорнокассету.

Было жутко интересно, ведь и интернета тогда не было, да и статья ещё действовала. Это сейчас все, кому надо нахавались экранного разврата, а тогда подсмотреть чужой коитус было запоминающейся диковиной.

Запись была отвратного качества, впрочем, достаточного для того, чтобы разглядеть, как в прокуренном зальце забытого всеми богами иностранного кинотеатра, в котором делалась нелегальная копия, среди прочих тёмных силуэтов сидит зритель в сомбреро. Да ещё и частокол иероглифов, причём двух видов (на заднем плане светлые и покрупнее, и на их фоне чёрненькие помельче) через весь низ экрана.

Занятно: где-то в России млеющая супружеская пара смотрит мексикано-китайскую копию шведского порнофильма, в сюжет которого, среди прочего заложена сцена проникновения в индианку (с нарочитой точкой не совсем посередине лба) посредством трёх разнокалиберных афронегров.

Вот в тот-то роковой вечер его супруга Лера, у которой Илья Ильич был первым, и на тот момент единственным мужчиной, с удивлением узнала, что половой акт, оказывается, может длиться и дольше двух минут. И больше того – сексуальных позиций в действительности более, чем одна.
Осознав, как на самом деле скудна и бесцветна её половая с позволения сказать жизнь, а ведь молодость-то потихонечку уходит, чувственная по натуре Лера с головой окунулась в порок и блядство, села на карусель разврата. Среди растущей армии, а точнее - взвода своих любовников она всё выискивала какой-то призрачный идеал, который может быть и заключался как раз в обилии партнёров.

Тем временем рога Ильи Ильича продолжали расти, и достигали уже двадцати сантиметров. Что-то надо было делать, и немедленно, ведь проклятые выросты мешали не только комфортно расположиться на унитазе (испражняться приходилось практически стоя, убого раскорячившись), но и спать на спине. Илья Ильич попытался, было, спилить их старой, сухо шершавой от ржавчины ножовкой. Больно не было, но из пропила начала сочиться какая-то мерзко-пахучая тёмная жижа, очень похожая на кал с кровью. Илья Ильич перепугался, что истечёт вторым, и пилить бросил. Надпил замотал тряпкой, а затем синей, отвратительно клеящейся изолентой.

Когда длинный плащ перестал скрывать рога даже при быстрой ходьбе, и прохожие начали провожать его удивлёнными взглядами, Илья Ильич решил обратиться к слаборазвитой тогда неофициальной медицине, поскольку подозревал, что медицина официальная не только не поможет ему, но и затаскает по всевозможным институтам, как носителя уникальной тазовой аномалии.

По его настоятельнейшей просьбе двоюродная тётка таинственным шёпотом сообщила ему адрес подпольной гадалки-целительницы и уже через час Илья Ильич стоял в обычной комнате перед обычным же столом (а он-то ожидал увидеть черепа и склянки), за которым сидела обыкновенная на вид старушка, похожая чем-то на Тортиллу с похмелья. Бабушка выглядела так заурядно и малоэзотерически, что Илья Ильич ощутил приступ холодной паники, ведь если ему не помогут здесь, то что же тогда?
От паники этой он вдруг неожиданно даже для себя самого начал бабке грубить:

- Сразу тебе скажу, бабуля, я в эту вашу колдовскую чепуху и мракобесие мало верю, практически совсем не верю, поскольку атеист и коммунист…  И лишь идеологически безвыходное положение привело меня сюда, потому что я…

- Коммунист и атеист, говоришь? А ко мне, касатик, другие-то почти и не ходют, - проскрипела бабка, пытаясь заглянуть Илье Ильичу за спину, - Да  только всё тайком друг от друга. Чего же это у тебя сзади-то торчит, болезный?

Илья Ильич решительно повернулся спиной и задрал плащ. Бабушкиному взору предстали в двух местах надрезанные от пояса вниз и держащиеся только на ремне брюки, а из разрезов – победно торчащие рога. Илья Ильич в отчаянии сказал:

- Растут, сука. Вчера ещё по двадцати одному сантиметру были. А сегодня утром померил – правый уже двадцать три. Бабушка, давай так: ты если не знаешь, как мне помочь - то так и скажи – мол, не знаю. Я пойму. Заплачу я тебе в любом случае. Только без пурги. Без пурги.

- Это ещё что, сынок. Видали и похужей. Вчерась один приходил, посолидней тебя, так у того головные уборы прямо на голове тлеть начинали, а бывало, что и вспыхивали. Такие дела. А рога твои поправим.
Бабка протяжно поглядела на Илью Ильича, затем вдруг закрыла глаза и затихла, отчего стала похожа на собственный труп.  Просидев так с минуту, негромко произнесла, глядя куда-то над Ильёй Ильичом:

- Вижу вот что… Жене своей отвесь монетою той же…тогда исцелишься… Усердствуй, пока она у матери своей, потом догнать сложнее будет. Врача звать будут Олег Феоктистович… Помрёшь нескоро. Сам ты наполовину хохол…

Затем, потеряв всякий интерес к странному пациенту, бабушка на добрых две фаланги утопила пигментированный перст в косматые недра сразу зашевелившегося носа, и тихо напевая Чепрагу, начала там вдумчиво копать.
Илья Ильич подождал пару минут, затем осторожно положил деньги на стол и вышел.

«Плати жене монетой той же… Это что, кого-то со стороны трахнуть надо?  Но кого? Так, так… Люську, соседку. Точно. Эта за пузырь не откажет. Не зря ведь кликуха – Прибалтика. Каждый приболтать может. Можно даже два пузыря взять, глядишь – и рогов не испугается».

Повалив едва захмелевшую Люську прямо на пол, и торопливо, в своём коронном стиле, осуществив необходимое, Илья Ильич бросился домой  и схватил линейку.

О чудо! Рога незначительно, но уменьшились! В острой своей части отростки потупели, укоротившись на два сантиметра.
Илья Ильич радостно закружился по комнате, и неуклюже сшиб рогами настольную лампу. Та затрещав, включилась, и, пару раз мигнув, погасла снова. Поднимая лампу, он заметил на столе записку, и с некоторым трепетом взял её:
«Не хотела сделать тебе больно… кризис отношений…  поживу пока у мамы… попытайся меня понять… сердечно твоя Лера».

«Попытаюсь, попытаюсь, и ещё как попытаюсь. Но вот ведь бабка… И это знала!».

На радостях он вернулся к невменяемой уже Люське, и, чтоб закрепить успех, поимел её, мычащую, ещё дважды (-4 сантиметра).

Потом была немолодая сослуживица, отъявленная коммунистка (минус 1,5 сантиметра), отдавшаяся ему с явно антимарксистской страстью.

Затем, окрылённый уменьшением рогов, Илья Ильич выпил лишнего, и в загаженном до невозможности привокзальном подъезде с криками сношал тощую, неопределённых лет алкоголицу (-3,2 см) всё тело которой было усеяно алой, причудливой сыпью.

За следующую неделю кого только не было! Так же как в супруге его дремали до поры  задатки матёрой куртизанки, проснулся и в Илье Ильиче превосходный охотник (а ведь мог бы, если вдуматься, втягивать свои рога посредством одной лишь Люськи).  

Бабушка, продающая семечки на углу. Так обалдела от его запальчивого предложения, что, как загипнотизированная, отвела его к себе на двор, в нетопленную баньку. Парализованный дед всё звал её с веранды «Женя! Женечка! Я покакал!», гремел цепью пейсатый неопрятный пёс во дворе, и Илья Ильич под эти удручающие звуки жизни всё никак не мог финишировать. (-4 см)

юная узбечка (-3см) с языком мяконьким, словно тёплое масло. Увидев рога, сказала «Ааа, шайтан», но почему-то не испугалась, а даже наоборот.

соседка сверху тётя Маша (-2,3 см) с необъятной задницей и зловонными ножищами. Орала так, что соседи вызвали милицию. Открывать пришлось багровому от стыда Илье Ильичу, с брошюрой Кафки «История одной борьбы» у паха, тётя Маша же блаженно истекая перестоявшими соками ёжилась на постели, и вставать не желала. Старший наряда, уяснив, в чём тут дело, гоготнул, и хлопнул Илью Ильича по нетолстому плечу. Пересмеиваясь и топоча, милиционеры неспешно удалились.

В усердном распутстве прошла неделя, и однажды, проснувшись в пельменями пахнущих объятиях Люськи, Илья Ильич осознал, что лежит-то он на спине, причём лежит вполне комфортно. Рога исчезли.

Доктор в поликлинике, укоризненно лечивший его от триппера, действительно звался Олегом, только не Феоктистовичем, а Феликсовичем.
На работе о лечении, конечно же, узнали, благодаря чему Илья Ильич обрёл репутацию морально неустойчивого эстета-ловеласа. Он прочно вошёл во вкус, и плотскую, всеядную охоту свою оставлять не желал.

И однажды, после одного воскресного рандеву с двумя опытными партийными работницами, ещё пьяный Илья Ильич вернулся домой. У порога стояли две увесистые сумки, значит супруга вернулась.
Из коридора он увидел, как на прошитой ярким весенним солнцем кухне жена стоя поедает что-то из тарелки, нагнувшись над столом, а синий халатик её, подаренный Ильёй Ильичём на позапрошлое восьмое марта, как-то странно остро топорщится на заду. Илья Ильич, пригляделся, понял, и, присев на пуфик в коридоре, звонко расхохотался.
Так они с супругой и соревновались до самого развода. К чести их будь сказано - дальше шишек дело не заходило, шли примерно на равных, иногда и по взаимному уговору. После развода же всяческие аномалии у обоих прекратились совсем, как будто их никогда и не было.