(*Necro – мертвая, anima – душа.)

Зима была долгой и обещала длиться целую вечность; наверное, такой же она кажется для снега, который, рождаясь рядом с пространством пустоты, опускается медленно и мелодично сквозь корку воздуха мне на куримую сигарету, сгорая в раскаленном никотине.
Я докурил сигарету и бросил окурок в снег, оставляя чрезмерное свидетельство пребывания человечества на Земле, вошел в подъезд и, переступая через ступени, пошел наверх…
Селена сидела в кресле и смотрела на портвейн, который я наливал ей в пивной бокал:
–    Хватит. – резко и устало одновременно, сказала она.
Бутылка, то ли полуполная, то ли полупустая, осталась стоять на  журнальном столике с зеркальной столешницей. Спросив взглядом о возможности отпить из ее бокала, она ответила утвердительно и добавила:
–    У нас целая жизнь на двоих, пользуйся этим.
Выпив, я  до конца вечера не притронулся к спиртному; только курил, на что Селена заметила: что я есть современный пифия*.
(* жрецы, вещающие верхнюю волю, в транс входили, надышавшись токсичных веществ)
–    Итак, – сказала Селена. – в чем ты теперь уверен?
–    Эта Зима будет вечной, а еще… нет, надо проверить снова.
–    Что проверить?
–    Завтра – сегодня уже поздно.
–    Всего 22 часа. – обиженно произнесла Селена.
–    Это зависит не от времени – от Него.



После прогулки по Городу я возвращался домой, к тому же я устал, и погода испортилась окончательно. Белые крошки, сыпавшие днем, были крупные и кристаллически-податливые, но с наступлением темного времени поднялся ветер, и крошки превратились в  белый песок. Глаза я поднимать старался, но их тут же смыкала песчаная буря, рекомендуя мне контактные линзы изо льда. Несмотря на все это хотелось курить, а в магазине я, по понятным причинам, так и не купил сигарет. Скромность – отчуждающее слово.
–    Извините, у вас сигарет не будет?
Человек так резко обернулся, что дал начало новому снежному смерчу.
–    Вам нужны сигареты? – в целом он был силуэтом похож на меня, но высокий торопливый, как будто он хотел обогнать жизнь, голос заставил думать что во мне и частицы нет схожей с ним. Он продолжал:
–    Я правильно вас понял? Вам не важен ответ, – он захлебывался снегом вперемешку с его слюной. – Вам нужен козел отпущения, нет, я больше не буду жертвой, я буду…
Бардовый бархат медленно струился из груди, и я, лежа на боку на земле с угасающим удовольствием отмечал как много во мне жизни, смотря на бархат, неустанно смешивающий себя со снежной мантией, он подступал все ближе и ближе к кромке глаз. Ничего уже не чувствовалось кроме теплоты, которая становилась все больше с каждым движением сердца. Было биение. Рукоять ножа гнездилась на груди как паразит на манте, с каждым моментом вселяя в себя существенность посредством забора твоей. Было биение. Снег уже не таял на тебе… Было биение…укрывал как брошенную ребенком куклу в которой что-то сломалось… Было биение…Кто-то взял за плечо…Было биение… обыскал и нашел мобильный телефон… Было биение…и немного исказил положение тела… Было биение… было… биение… было…
Должно быть биение.



Я открыл глаза и сразу увидел яркий свет, неопределенную двойственность предметов, неспособность сосредоточить взгляд и людей в масках, которые будто обедали мной…
После, лежа в палате, я осознал что существую, и напомнил о своем существовании, нажимая кнопку звонка: сестра пришла, и я попросил принести мне сока.
–    Его уже можно посещать? – спросил известный(?) мне голос.
Доктор открыл дверь, впустил незнакомку, и вошел сам. Она ничего с собой не принесла и в своем небольничном одеянии никак не вязалась с окружением; присела рядом, и безучастно смотрела на меня, как будто я сам не должен был здесь находиться.
Врач осмотрел меня (осмотр происходил без единого звука и напоминал осмотр патологоанатома) и ушел.
–    Меня называют… – начала незнакомка – хотя, зови меня как хочешь.
Была Она среднего роста, кожа, как будто выбеленная лимонным соком, впрочем не производила впечатления неестественности и ненатуральности, стройна , худа , под кофтой угадывались небольшие, но желанные груди. Прямые волосы каштанового цвета длиной чуть ниже мочек ушей с серебряными серьгами, лицо овальное, измажденное казалось какай-то неизбежной болезнью, правильные черты лица, которые, хотя и стремились к идеалу – придавали ей бесспорную индивидуальность. Серые, как туман поздней осени радужки, бездна зрачков и необычно белые (кажется даже без капилляров) белки¬ – таковы ее глаза. Тонкие, чистые губы, которые приоткрывали ее суеверно длинные клыки, когда она улыбалась. Аристократические руки, утонченные запястья, узкие худые ладони и длинные неузловатые пальцы, через кожу которых наверное можно было разглядеть кости фаланг, при этом руки выглядели живыми и казались необыкновенно нежными.
–    Я пришла за тобой.
–    Ты меня спасла?
–    И Да и Нет – это зависит не от времени от Него.



Я был в ванной. Из крана текла вода и теплой колонной прозрачно разлеталась на ее дне, я только зашел. На корзине возле стоял магнитофон и в силу своих внутренних механизмов воспроизводил голос Джимми Морисона. Закатив джинсы, я сел на край и закурил, глядя как вода осторожно пробует мои ноги на свой, никому не понятный вкус, распробовав, она не стеснялась и покрывала уже их быстрее, с теплым напором.
–    Селена, –  позвал я. – ты могла бы подойти?
У нее не было понятия – домашняя одежда – всегда одевалась так, как будто в любой момент оставляла за собой право обуться и уйти прочь.
–    Я могу помочь? – спросила она. – Ты понял?
–    Пока нет, но мне не дает это покоя, благо ты умеешь меня отвлечь. Понимаешь, здесь нет шаблонов, штампов все уникально и ощущаешь себя даже хуже чем сапер: в том смысле, что когда он начинает, он уже знает стандартные ходы, узлы, и даже в момент перед гибелью знает что он сделал не так и от чего умирает. Еще накладывается собственное, ведь в принципе ты чего-то ожидаешь, а от остального отмахиваешься и за всей этой иллюзией не видишь реального представления. Нужно ведь отказаться от себя в таком случае и рассматривать причины, признаки, результаты, ситуации. Человек – на такое не способен. Даже порой кажется что кто-то иной должен это проводить – безучастно, безукоризненно, цинично.
–    Ты понял свои чувства ко мне? – повторила она голосом без смысла.
–    Нет – я начинал злиться от собственного бессилия. – Да зачем это тебе вообще надо?
Она промолчала.
Я слышал как ее одежда за спиной слетела на пол, она накинула мою рубашку и легко села рядом со мной на краю.
Повернула мою голову к себе и прикоснулась губами к губам – это был поцелуй не подразумевавший ответа с моей стороны, он давал лишь понять что она сама этого хочет, и больше ничего. Я опять заметил это несоответствие – мои губы были сухими, ржавыми, мертвыми, в ее губах пряталась жизнь, и даже не пряталась, а играла, проглядывая то тут то там, упругие, влажные, гибкие – способные на все.
Взяв магнитофон на колени, я посмотрел на кабель питания, – какой он длины? Только бы она не сделала это своей рукой.
–    This is the end… – констатировал Морисон.
Посмотрел на Селену – смотрела на меня с невыразимой печалью, любовью, непониманием.
Я столкнул магнитофон в воду…



Я не помню сколько уже длится Вечная Зима. Трудно считать дни когда календарь мутировал в константу. И не только календарь… Дни разные похожи одним событием… еще не однажды способ не повторялся… я пробовал все… выхода Нет… я снова и снова слышу ее слова… они сказаны с самым искренним желанием на которое только способен человек(?)…



Мы владели друг другом. Не смотря назад – не видя будущего. Каждый раз казался последним, и для меня он был действительно таким. Мне было невыносимо больно, когда я прикладывал все усилия к нашей близости, а она стирала их как пыль со стола. Потом я понял что эта боль даже не связана с физиологией (многая ее часть не связана) – мне было неприятно мое неправильное решение, мне было стыдно за свой эгоизм и даже… Я научил себя ждать, и даже не ждать (находиться в постоянной готовности), напротив – зеркально отображать ее. Я понял – спонтанность ее ноша, зеркало – моя.
Были наги, одеяло сброшено как лишняя завеса причастия. Темп убыстрялся, движения становились ожесточенно нежными. Я отстранил ее спутанные волосы – мне надо было увидеть ее глаза… Близился пик и видно было что Селену уже начало вовлекать удовольствие и процесс этот уже не остановим. Опершись рукой о мою грудь, она высвободила немного пространства. В другой руке мелькнул стилет; она лаская обняла его рукоять кистями рук и вонзила себе в сердце. “Живи вечно” – прошептала она, последнее что я о нас помню…


Она курила и внешне понимала все мной сказанное только частью себя; при этом создавалось впечатление в соучастии.
–    Это просто совпадение – сказала она, не веря ни себе, ни мне.
–    Тогда двойное.
–    Да о чем ты говоришь?
–    Ты знаешь о чем.
–    …
–    Отключили весь район, ты видела все своими глазами, пробки в счетчике не перегорели, магнитофон в порядке, ты его не коснулась – у меня заканчивались факты, и я сказал Последние Слова – мы оба живы, и тогда ты меня спасла.
–    К чему все это? – раздраженно спросила она.
–    Да только ты – вернувшая мне жизнь, можешь и забрать ее. – почти крик.
Настала ее очередь говорить мне Последние Слова:
–    Ну говори же… – сказал я.
–    Тебе это не понравится, ты ведь не знаешь…
–    Говори…
–    Ты будешь жить вечно.