"Полюбил моряк морячку...голубой прибой..." пела пожилая женщина в чёрной потёртой железнодорожной шинели, простых чулках и стоптанных чунях на больных ногах, проходя мимо поликлиники. "Я пьяная, а иду ещё за бутылкой, потому что, понимаешь, мне мало" - обратилась она неожиданно к молодому доктору, для которого рабочий день только что закончился. "Ты меня, сынок, не осуждай, пожалуйста".

Не дай бог. Он и не думал. Скорее наоборот. Рожа у неё красная, глаза слегка выпучены и смотрят как бы с удивлением в разные стороны. А врач с восхищением наблюдал за ней, проходящей мимо. Покачиваясь. Напевая: "Ах, эти милые глаза в японском стиле, один сюда, другой - туда, меня пленили". Смеясь чёрт знает над чем. Удаляясь от него в сторону винного.

Он с сожалением смотрел на уходящую натуру. Вот бы прикоснуться к такой. А на следующий день и повезло крупно. Она на приём к нему пожаловала с утра пораньше. Вошла в кабинет полусогнутая: резкие боли, даже рези, можно сказать, в желудке. Выпила, должно быть, какой-нибудь дряни, вот и плачевный результат.

Врач велел ей раздеться наголо немедленно, не задавая лишних вопросов. И так всё ясно. Уложил на кушетку. Железнодорожница безропотно подчинилась, готовая на всё лишь бы прекратились страшные боли. На лице гримаса страдания, а пахнет от бабы каким-то керосином просто. Но даже этот неприятный запах почему-то возбуждал его. Тянуло к ней очень сильно. Особенно к нижней её половине, чего там темнить. Но то, что скрывалось под трусами, было совершенно сверх ожиданий - густая, жёсткая как сапожная щётка, обильная шерсть.

Он едва сдержался. Возбуждение было просто дикое.

Пощупал её слегка для порядка, помял твёрдый живот (она вскрикивала то и дело), сказал, наконец, почти хладнокровно, деланно равнодушно: "Что ж, придётся резать, женщина", - тут же, не дожидаясь ответа, выхватил из кармана халата острый ланцет и шарахнул по животу без всякой анестезии. Она закричала, заплакала, задёргалась, заругалась. Он засунул руку глубоко в кровавое месиво, стал шарить там, искать чего-то. Она рыдала, причитала, молила сжалиться над ней и одновременно крыла его отборным матом. Даже пыталась плевать в него, но он ловко уклонялся, делая своё привычное дело, как учили. Долго копался во внутренностях у пациентки, даже вспотел немного. Пот капал со лба и по носу. Извлёк, наконец, искомый кусочек поражённого мяса и бросил его решительно в ведро с какими-то ошмётками. Провёл осторожно рукой по надрезу и тот сразу же зарубцевался, только маленький совсем шрамик остался, еле заметный.

Вот и вся операция. Длилась-то всего минут пятнадцать. Женщина встала с облегчением. Вся боль сразу исчезла чудесным образом, как и не было её совсем. Появилось лёгкость, бодрость, нахлынул прилив сил, энергии. Захотелось засадить срочно стакан водяры, заторнуть капусткой и салом.

- Какое там здоровье,- жаловалась она потом молодому хирургу в интимной атмосфере своего неприлично грязного жилья, угощая дорогого гостя от всей души самогоном,-- я ж вся насквозь отравленная. Когда ещё лён этот на полях убирали, химии нанюхалась больше некуда. Понял? Если б не пила водку, давно б сдохла. Точно.

"Раздеть бы её, сучку, наголо, повозить мордой по грязи, нассать на неё, насрать, потом поставить раком и отхлестать мокрой половой тряпкой по жопе,"- размышлял врач. Дёрнув стакан ядрёного гнёта.

- Потом ещё по жизни всякие неприятности, ты учти это, пожалуйста, - продолжала Она, балдея на старые дрожжи. - Мужик мой помер три года назад, отравился водкой. Правда, это ладно. Погиб Максим и хуй с ним. Мишка Чёрный теперь зато ко мне открыто ходит постоянно. Частенько заглядывает. Когда хочу, прогоню, правильно? Зачем связываться. Он злится. Если я его выгоняю, говорит: не приду больше. А потом увидит меня, когда едет на своей дрезине, и бежит обратно сюда. Тянет его непреодолимо.

- Видно, вы его притягиваете,--предположил молодой человек, сам, если откровенно, неслабо привороженный красномордой железнодорожницей.

- Муж мой ладно, не жалко, а тут послушай, ещё дочка молодая совсем умерла. Ей в школе ребята лягушку сунули за пазуху, она очень испугалась, начались припадки. Однажды упала головой в лужу и захлебнулась. Вот так в пятнадцать лет и ушла. Хорошо мне теперь одной в хате пустовать? Как считаешь?

Он хотел пожалеть её. Красные до блеска щёки немолодой женщины были уже мокры от слёз. Утешить бы её хоть немного. Но вместо жалости вдруг охватила ярость. Резко схватил большой столовой нож и решительным движением вставил его ей в бок. Она ахнула от такого сюрприза. И тяжело съехала со стула на пол. Рухнула и растянулась на давно неметённом полу. Он стал в исступлении топтать её ботинками. Бил по голове, пинал всё тело. Она корчилась, стонала, материлась и обливалась кровью.

Успокоившись минут через десять, не оставив на бабе к этому времени живого места - грудь вся синяя и под обеими глазами по большому фингалу - он вынул нож из глубокой раны и осторожно, с нежностью касаясь кровоточащей поверхности, заживил её. Почти ничего не видно стало.

Железнодорожница, побледневшая от потери крови и слегка похорошевшая, лежала на диване.
   ***
- Подлюга ты вороная, - говорила женщина доктору на следующий день, когда они гуляли вечером вдоль путей под грохот проходящих мимо составов, в основном тяжёлых товарников,- ты зачем меня зарезал, мясник?

- Это для профилактики,- отвечал он мягко, успокаивающе, как и положено медперсоналу.

  - А-а-а, - протянула она, - а я думала...
И вдруг запела громким хриплым голосом:"Но ты должен понимать, что я буду запивать..."
И, прервав песню на полуслове, просила у хирурга за что-то прощения.: - Ты прости меня, сынок, пожалуйста, я, ты знаешь, психованная .Жизнь у меня очень трудная. Мать меня родила, когда ей было пятьдесят четыре года, а отцу семьдесят восемь лет, У него были седые волосы и борода, глаза голубые-голубые, брови же густые и чёрные. А мать настоящая уродина была. Она людей ненавидела и живьём начала гнить. Червяки её съели заживо. Так её, сынок, бог наказал, потому что она идиоткой была.

Возле станции догнивал большой фанерный щит с выцветшей надписью: СССР--оплот мира и социализма. "Здесь бы её, сучку", подумал хирург сладострастно. Возбуждение было просто страшное. Между тем темнело, острее пахло углём, керосином, мазутом. Вспоминалась одна история из студенческого времени. Он познакомился с абитуриенткой, провалившей вступительный экзамен. Пригласил её выпить, чтобы утешить. Она отказалась, он ей по роже - выпила, сучка драная. Стал обнимать - ломается. Он ей опять по роже - успокоилась. Попробовал раздеть - та ни в какую. По роже ей, обратно, по роже. Нормально разделась, падла. Успокоил он целочку эту.

Этот эпизод врач частенько вспоминал и смаковал с большим удовольствием. Железнодорожница тем временем кричала изо всех сил, чтобы перекричать грохот проходящих товарников: - Что б тебя чёрт забил! Выпил стакан и уже пьяный в дупель, дурень! Сразу за нож, живодёр. Не умеешь водку пить, нюхай навоз. Понял? Я ж вся в былиночку высохла... такая жизнь...К тому ж в магазинах, сам видишь, одни иностранные тряпки - ни фуфаек, ни галош...Какие сами, такие, короче, и сани...вот теперь зверобой взять...Раньше, слушай несчастный, в газетах писали, что он полезный от всех болезней; от давления, например, и желудок успокаивает тоже, а теперь какой-то хуеплёт, слышь, написал в газете "Гудок"...ты понял меня, ай нет? - орала она охрипшим голосом, - Я говорю, какой-то хуеплёт написал, что коровы этот зверобой не едят, будто он для печени вредный...А я этому хуеплёту, между прочим, не верю, чтоб ты знал. Сейчас вообще в газетах правды нет.

Или телевизор взять. Вот мы смотрим Изауру, рабыню, после Марианну. Теперь Просто Марию. Я, например, Санту Барбару очень люблю, про Си-Си...Смотрим, сынок, и переживаем, как будто это нас касается. Да? А ведь у нас самих разве нет горя? У нас же, слушай несчастный, то понос, то золотуха. Что, не так разве?

Они проходили мимо сожжённого недавно приватизированного ларька, овощного магазина, выкупленного уголовником. Жители посёлка были возмущены: раньше там хоть иногда можно было купить огурцов или помидоров, а теперь только портвейн "Три семёрки". Хорошо хоть этого уголовника, владельца магазина, потом наказали рэкетиры. Устроили ему катастрофу. Он ехал на своей "Волге" -разбился сразу насмерть. У девушки при нём лет шестнадцати отняли обе ноги.

- А Мишки Чёрного больше нет, сынок,--продолжала пожилая женщина,--под Пасху выпивал он с мужиками и говорит им, что никакого бога фактически нет: ну, как это, его прибили гвоздями, а он воскрес. Вот прибейте меня, оживу я или нет?! А те, недолго думая, пригвоздили его к стенке свинарника. И вправду не воскрес Мишка.

- Я сама только что с похорон, слушай. Брата родного хоронила. Ты понял, ай нет, что я говорю? Нашли в ментовке забитого насмерть. Череп проломали ему, гады. Жена утром пришла забирать его из клоповника, бутылку с собой принесла, чтоб охмелить человека. Приходит, говорит: вставай, Сашка. А он и не дышит.
"Хватит",- подумал доктор с некоторым даже ожесточением в сердце,-"пора кончать". Взял женщину решительно за руку, Потащил, Тяжёлый товарняк, не спеша, приближался к станции. Железнодорожница дерзко глянула на хирурга своими косящими голубыми глазами: что ты, мол, спешишь, как голый ебаться, погуляли б ещё вдоль путей, подышали б свежим воздухом. И тут он резко и сильно пихнул её под надвигающийся поезд.

Несчастную перерезало аккуратно пополам. Причём верхняя её часть улетела ввысь, через переходной мост, куда-то в сторону депо, а нижняя половина туловища упала на платформу и забилась у ног молодого человека. Он судорожно схватил дрожащую плоть, прижал к груди и кинулся со всех ног к туалету при станции. Что стоял неподалёку от стенда "СССР - оплот мира и социализма". В руках он держал то, что несколько минут назад было неосторожной железнодорожницей.