Каждое утро начинается с тихого шелеста. Словно ветер осторожно перебирает опавшие листья в саду. Но здесь никогда не бывает ветра. Здесь нет сада и нет листьев, которыми можно шуршать. Здесь вообще ничего нет.

I. Снаружи

Контейнер стоит над двойной разделительной полосой. Из открытых окон, день за днем, видна одна и та же бесстрастная картина – уходящая в никуда грязно-серая лента автотрассы. По этому изношенному бетону никогда не проедет ни одна машина. Но даже зная это, каждый раз, открывая утром окна и осторожно выглядывая наружу, становится немного не по себе.

Если есть настроение и силы, можно выйти и прогуляться по округе. Бесконечная тишина, как ватное одеяло, гасит любые звуки. Каждый беззвучный шаг-касание поднимает еле заметное облачко пыли. Кажется, тело совершенно невесомо – легко оттолкнувшись и поджав ноги, можно плавно пролететь небольшое расстояние, совсем как в детском сне.

Далеко уходить нельзя – несмотря на кажущуюся легкость, слишком быстро наступает упадок сил, и обратный путь становится в два раза тяжелее и дольше. Кроме того, если обнаружится, что контейнер пуст, возвращаться будет некуда, поэтому увлекаться прогулками не стоит.

В любом случае, снаружи нет ничего интересного. Неподвижный воздух, пустая автотрасса и потрескавшаяся серая равнина, границы которой теряются в тумане. И вдалеке – два таких же контейнера. Кто в них живет и живет ли вообще – неизвестно. И узнавать это нет никакого желания.

II. Внутри

Гораздо приятнее коротать время внутри. В контейнере уютно и спокойно. Его многострадальные, искромсанные и побитые стены надежно защищают ото всех внешних опасностей, реальных и мнимых, как последний рубеж обороны. Если долго сидеть не высовываясь, накатывают странные ощущения. Иногда кажется, что снаружи вообще ничего нет. А иногда кажется, что это крохотное замкнутое пространство покоится в самом центре гиганского стального или бетонного куба, сотни километров в диагонали, висящего в абсолютной пустоте.

Если напрячь память, то можно вспомнить, что когда-то, в лучшие времена, контейнер был не просто последним убежищем-склепом, а рубкой управления неимоверно сложной машины, которая сейчас поломана. Ее останки валяются неподвижной грудой тут же, неподалеку. Насколько сильно она повреждена? можно ли ее починить? – теперь это не имеет никакого значения. Нет ни малейшего желания нарушать установившийся покой. Идти некуда – все необходимое и так находится здесь.

В коробках и на полках аккуратно разложены старые книги, кассеты, альбомы и подшивки журналов. Можно в сотый раз посмотреть любимое кино или послушать заезженную кассету с музыкой детства. Можно читать книги. Самая любимая – Le Petit Prince. Ее невыразимая печаль словно создана для этого места.

Еще, очень интересно смотреть альбомы с фотографиями, осторожно перекладывая хрупкие листы картона. Этот процесс никогда не надоест – сколько ни листай, в пахнущем нафталином ворохе всегда найдется одна-две затертых карточки, которых как будто не было раньше.

Кроме тишины и неподвижности, здесь все пронизано одиночеством. Кажется, оно осязаемо и парит в воздухе, как фруктовое желе на орбитальной станции. Впервые в жизни его так много, что можно не экономить. Им можно наслаждаться, нарезая тонкими ломтиками и дегустируя по чуть-чуть, или жадно пожирать его, заглатывая огромные куски.

Нет отчетливых мыслей, ярких эмоций, сильных и грубых желаний – все это осталось где-то там, за стенами контейнера. Здесь, внутри, есть только полусон, тончайшие ассоциации и зыбкие воспоминания о прежней жизни, неуловимые оттенки настроения – волнами скользящие по серой равнине за окном, словно легкая рябь по воде.

III. Они

Они терпеливо приходят каждый день, в одно и то же время. Если осторожно приоткрыть ставни, становятся видны их огромные бесформенные туши, белыми тенями качающиеся снаружи. Когда они рядом, нужно замереть и не подавать признаков жизни. Ни в коем случае нельзя подходить к окнам и открывать ставни, иначе они подцепят своими крючья и мигом вытащят из контейнера, как моллюска из раковины.

Их низкие голоса – бессвязное бормотание – сливаются в один тоскливый приглушенный стон. Они скребут стены когтями и странными металлическими приспособлениями, слегка покачивая контейнер из стороны в сторону, тщетно пытаясь проникнуть внутрь. Иногда они осторожно приоткрывают ставни и заглядывают в окна, пролезть в которые не в состоянии. Тогда приходится забиваться в самый темный угол, чтобы скрыться от их слепящих прожекторов и пристальных взглядов.

В конце концов, в очередной раз потерпев неудачу, они уходят, чтобы завтра вернуться вновь. Но если все делать правильно, у них не будет ни единого шанса. Никому не дано силой проникнуть внутрь и разрушить эту неприступную крепость, этот хрупкий кокон, сотканный из воспоминаний и тишины.

IV. Конец

Разумеется, бесконечно это продолжаться не может, да и не должно – у каждой, даже самой красивой пьесы, должен быть своевременный финал; не слишком скомканный, но и не излишне затянутый.

Сил остается все меньше и меньше, прогулки за пределы контейнера давно прекратились. Даже читать книги или смотреть кино стало слишком трудно. В угасании нет ничего пугающего – оно похоже на долгожданный глубокий сон после продуктивного насыщенного дня.

Это будет скоро, очень скоро. Но перед самым концом нужно собрать оставшиеся силы и в последний раз распахнуть ставни.

...

Широко открытые глаза неподвижно смотрят в потолок. Его серую от старости поверхность чертит надвое широкая щель между панелями, похожая на автотрассу в пустыне, с высоты птичьего полета.

Медсестра, что-то напевая себе под нос, торопливо снимает датчики и сматывает провода. Нужно спешить – скоро прибудет каталка из морга, а из реанимации уже везут нового постояльца.