Волос сидел в гримёрке. Впервые он услышал К.А.О.S. лет десять назад. Эстонские звери с ирокезами взорвали его мозг. Сейчас Волос бухал грузинский коньяк с вокалистом по кличке Курат и вертел в руках их последний диск.
Она мелькнула за спинами москвичей, которые разогревали эстонцев. Волосу показалось, что его кишки залили фреоном, и теперь сердце судорожно колотится о тонкую стенку льда.
- Девушку, пропустите.
Она протиснулась сквозь строй строгих косух. Бутон пурпурных губ цвёл среди стальных шипов.  
- Гвоздь, пропусти девушку.
Парень с громадным белым ирокезом двинул плечом. Шипы расступились.
- Добрый вечер. Позвольте автограф?
Волос отчётливо понял, что чувствует кусок стали, когда его, раскалив, запускают под холодную воду. Никогда в жизни Волос не брал автографов. Хобби тусовщиков.
Она мило улыбалась. Две каштановые косы на плечах, перехваченные на кончиках алыми нитями. Чёрный бадлон. На нём тишотка такого же оттенка. В центре красным – четыре литеры S-T-O-P.
- Мой любимый знак.
Волос выглядел, как пятнадцатилетний поклонник. Он гнул пальцами вкладку из-под СД.
- И отпечаток губ.
Она была неприступна. Волос понял, что сейчас умрёт глядя ей в глаза, как путник наткнувшийся в ночи на сфинкса.  
Андерс бормотнул, что-то по-эстонски. Она взяла бэк, запустила тонкие пальцы в чёрное нутро. Волос не дышал. Она стояла рядом с ним. Её губы разыграли партию улыбки. Помада ложилась ровными слегка блестящими мазками.
- Что может быть красивей? – кровь комками рванулась из сердца, разламывая лёд.
Её тонкие пальцы. Чёрный лак. Она взяла вкладыш. Быстро вывела роспись.
Волос никому не рассказывал о своих мечтах. Боялся карательной психиатрии. Например, сейчас он, до судорог в сердце, хотел стать финской глянцевой бумагой.
Отпечаток губ лёг на текст песни. Полиграфическая продукция была равнодушна и прохладна.    
- Вы, знаете у нас в России при первом знакомстве принято выпивать на брудершафт, - Волос наглел.
- Она не понимает по-русски, - Курат благоухал коньячными испарениями, - её зовут Промилле.  

Звонкий девичий голос ярко контрастировал с жёсткими гитарными пачками. Она была похожа на атакующую врага Валькирию. Высокая и стройная. Две каштановые косички на хрупких плечах. Почти бесстрастное лицо, на котором иногда проступала лёгкая улыбка. Слегка прищуренные чёрные глаза. Пурпур на белых щеках, словно лакмус проявлял скрытую страсть. Страсть, которая рвалась на волю песней.

Волос давно не рубился на концертах. Но, акцент на слабую долю – верный приём. Волос стоял позади мошующей толпы, вспоминая, как получал пизды от «Ночных волков» на «Toy Dolls» или, как выбил руку, сиганув со сцены на концерте Генри Роллинза в Гобухе. Сегодня в клубе, он и не думал распоясываться, хотя К.А.О.S. давно были в пятёрке его личного чарт-листа. Сегодня он впервые лицезрел их в живую. Это похоже на счастье. Курат тряс двумя косичками, в которые была заплетена его борода. Эсты отлабали пару песен с первого альбома, и тут появилась она.
В голове у Волоса точно взорвалась граната. Сквозь волны пого он, боевым дракаром, проложил путь к сцене. Кивнул, Бороде. Байкеры-секьюрити разошлись, и Волос врос возле портала. Он смотрел только на неё.

К.А.О.S. жгли не по-детски. Слэм сотрясал Волоса, словно приступ лихорадки. «Гриндера» сами оторвались от пола. Байкеры опасливо подвинулись. Находиться на расстоянии вытянутой руки от мошующего психа грозило, как минимум черепно-мозговой травмой. Борода давил лыбу. Таким Волоса он не видел лет пять.

- Прикинь Куртау – сороковник, - Зебра пытался прицелиться Волосу в переносицу.
- Я думал он мне ровесник. - Волос рылся в своих многочисленных карманах. - Лапа, и будьте так любезны, ещё бутылочку грузинского коньячка… Зебра, у меня по ходу бабла не хватает.
- Нормально сегодня народу пришло, - Зебра вынул из бокового кармана косухи лопатник, и отслюнявил несколько мятых купюр серьёзного достоинства.
- Слушай, тогда я два батла возьму. Они долго пробудут?
- Завтра утром, поезд.
Волос почувствовал, что фреон мощными толчками врывается в трубы кишок, останавливает кровь и стылым комом распирает изнутри горло.
- Завтра?
- Ну, да. Курату-то по фигу. Ты знаешь, чем он жизнь зарабатывает? Кроссворды составляет. Глухово? А вот Андерс работает там в какой-то конторе. Телекоммуникации.
- Может кто-то останется ещё на пару дней?
Зебра оскалил жёлтые клыки:
- Промилле? А может у неё муж на Балтийском побережье.
- Параллельно.    

Только особенно не шумите, внизу соседи. – Зебра распечатывал новую бутылку. - А сыр где?
- Скелет посмотри на кухне.
- Да, ну?
- Обломист.
- Зебра, да сиди. Нормально.
- Ты кстати завтра тоже сваливаешь? Пора?
- Типа того.
- Моя столица, моя Москва, - Зебра ловко сымитировал манеру вокалиста «Napalm Death». И пауком покрался по стене. Долго маячил в дверном проёме:
- Курат, пойдём, я тебе за концерт отчитаюсь.
- Да, не тащись ты на кухню, Зебра.
- Сыр-сыр-сыр!!!

- Чё ты ей втираешь? Она же не понимает по-нашему.
Волос обернулся. Зебра цеплялся за холодильник.
- Заткнись, нацист. Все люди братья. Не обращай на него внимание, Промилле.
В коридоре мелькнула красная рубаха и того же цвета шевелюра Курата.
- Давайте фотографироваться, - молвил он голосом диктора эстонского метро.
Зебра рухнул на линолеум, уступив табуретку Курату. Андерс выполз из комнаты и взгромоздился на подоконник. Скелет притащил гитариста и барабанщика с непроизносимыми именами. Жена Курата и её мясистая подружка залипли в углу.

Волос положил руку на плечо Промилле.  

Как может быть утром на вокзале с похмелья? Свёрла озноба терзают плоть. Холодная испарина висит в изгаженном воздухе.
Промилле стояла возле рифлёной лестницы. Проводница орала. Волос впервые за истекающие сутки был рад, что Промилле не понимает по-русски. И ещё он снова хотел быть гладким листом финской мелованной бумаги.
По лицу волоса ползли тяжёлые капли. Когда они надоедливо миновали нос и обрушивались на ложбинку верхней губы, он торопливо сгрызал их. Можно было сделать шаг назад и отступить под вокзальный навес. Волос не отступал.
Малиновая голова Курата показалось в раздвинутом окне спального вагона. Он захардкорил по-эстонски. Промилле повела плечом. Проводница орала. Волос знал, если путейщица только тронет её он забъёт проводницу прямо здесь на рельсах. Ногами. Видимо, на каком-то животном уровне, проводница это понимала.
Жена Курата показалась рядом с ним. Она тоже очень быстро говорила на родном языке. Она протянула Промилле бумажку.
Тонкие пальцы. Чёрный лак. Волос коснулся ледяной руки. Серая салфетка сложенная вдвое. Скачущие латинские литеры, с эпохальным знаком посредине - @.
Волос поднял взгляд. Промииле всё-таки взобралась на этот рифлёный эшафот. Проводница заткнулась.  
- Нам, правда, уже пора ехать, - Курат снова говорил голосом диктора эстонского метро.
    
- Привет Зебра, слушай, у тебя нет русско-эстонского разговорника … или словаря?
- Волос, ты псих, конченый. Мне сейчас москвичи должны звонить, концерт через час, а их нет. А ты мудак, мне десятый раз за вечер звонишь. У меня бабла осталось 10 центов. Пошёл в пень!

Волос сидел перед высасывающим душу экраном цвета мёртвой плоти. На белом виртуальном листе было набито только одно слово, которое он знал по-эстонски:
- Tere.
На обложке испанского журнала была красивая картинка и надпись: «Que hora son mi corason». Волос даже догадаться не мог, что это значит, но созвучие показалось ему красивым. Он попробовал слова на вкус. Они звучали воплощением чуда.
В «Фотошопе», насколько позволяли скромные умения, Волос вывел в растаманской расцветке «Que hora son mi corason» волной, поверх старой фотографии, где он восседал на мотоцикле времён Первой мировой.
В постскриптуме он, как сумел, попытался объяснить, что происходит у него в голове. Это было сложно. Наверное, она не поймёт. Ни одна нормальная девушка не поняла бы. Даже если ей перевести.

Мутно-жёлтые подошвы «Мартинсов» пружинили на древней таллиннской брусчатке. Девушка легко вспрыгнула на поребрик. Дверь книжного магазина запела пружиной, которая ржавела здесь со времён советской оккупации. Продавщица сразу поняла, что нужно девушке. Ведь они говорили на одном языке. Эстонско-испанский словарь пылился на верхней полке. Седая букинистка с пучком волос, затянутых на затылке, давно даже и не мечтала его продать. Он прилично стоил. Девушка выложила на прилавок купюры.
Когда она ушла, букинистка подумала, что сегодня обязательно выпьет немного апельсинового ликёра. И ещё. Обязательно сменит эту ужасную пружину на мелодичный китайский звоночек.  

Промилле писала длинные письма. Теперь Волос почти не ходил на тусы. Он разбирал строчки, словно разведчик шифровку. В золотом свете лампы чёрнели мелкие столбцы. Очень похожие на стихи. Русско-испанский разговорник он нарыл у одной знакомой фанатки фолька. Обещал отдать через два дня.
Промилле очень быстро освоила язык и писала развёрнутыми предложениями. Волос не знал наверняка, но чувствовал, что даже без грамматических ошибок. Его письма были инвалидами. Односложные, рубленые фразы. Скорее всего, она даже не понимает его.
Волос искал нужные слова и ставил их рядом. Вряд ли это было верно. До грамматики и пунктуации он так и не дошёл.
Письмо начиналось с того самого единственного слова, которое он знал по-эстонски. Потом латиницей бежало ещё одно предложение. Незаконченное.
Волос вышел в прихожую и натянул ботинки. Шнурки завернулись вокруг высоких голенищ. На улице он поднял воротник. Почему в этом городе всегда дождь?

- Будьте любезны, бутылочку грузинского коньяка.
- 0, 5 или 0, 7.
- 0, 7! Шучу. It’s Joke, милая. Давайте 0, 25.
Волос наскрёб по карманам мятых банковских билетов. Почему в этом городе их всегда не хватает?

- Слушай, Волос, ты меня соблазняешь весь вечер. Давай решись. Хочешь, чтобы я была твоей любовницей?
- Вопрос прямой.
- Прямой.
- И отвечать надо прямо…
- Да.
- Прямо сейчас…
- Да.
- Прямо глядя в глаза…
- Да!
- Прямо ртом.
Обрамлённые густо накрашенными ресницами глаза, надулись удивлением.
- Дура, бля, как же ты меня заебла. Неужели тебе не осточертело? Каждый день – прогулки по капканам. Отношения, круглые, как безвыходное Садовое кольцо. Продавец – покупатель. Бац! Рабочий – работодатель! Бац! Муж – жена. Любовник – любовница. Бац! Бац!! Бац!!! Не знаешь куда ступить, всюду оскаленные железные пасти. И ты туда же. Тебе не надоело? Пусть это будет не так. Иначе! У меня друг был Нэк. Я так говорю… друг. Мы с ним общались дней десять … или восемь. То есть в общей сложности. Четыре дня и потом, через пару лет … ещё неделю. То есть не было багажа эмоций, набора фраз готовых. Мы просто понимали, что родные души и фестивалили. Портвейн пили в Брянске за ТЮЗом в полусожжённом автобусе. Не было у меня лучшего друга.
Иначе всё было. Потом мы, как братья прощались. И не жалели, что расстаёмся. Потому, что иначе всё. Не понимаешь? Я и сам не конца… Но не хочу я больше по капканам прыгать. Не могу… Сам себя гнать по ним, да ещё новые придумывать, на свободные места - расставлять. Ловушек и так много, а проходов свободных – почти не осталось. Шаблонные отношения, фразы, целые диалоги, бы-л-я-а-адь, жизни целые по лекалу. Вот, мы же с тобой случайно встретились, неизвестно, что дальше... И говорить об этом не надо… Или не так говорить… Иначе. Нет у меня слов. Дурак потому что… Но не так…
- Пошёл ты, долбоёб!  

Волос цеплялся за фигурную решётку отчаянно, как за жизнь.
- Лапуля, дайте-ка мне чекушечку коньячка.
- Где?
- Да.
- «Чекушечку»?!
- Шучу, милая. It’s Joke. Эту – 0,7. Сегодня я при деньгах.
- Молодой человек, сдачу заберите.
- Это вам, милая. На добрую память.
  
- Языческая сила, я думал, не дождусь.
- Извини Зебра, чёта с метро накладка. То ли взрыв очередной. На Филёвской – движение перекрыли. Ну, здорово. Сколько ж мы не виделись…
- И на хера ж мы встретились?
Скелет поперхнулся смехом.
- Слушай, Скелет, я думал, у меня контакты в мозгу полыхнут. Чё за фольк?
Музыкальный киоск был оформлен под деревенскую избу. Резные наличники с успехом заменяли разноцветные кассеты. Припаркованная на подоконнике поюзанная колонка надрывалась казачьёй грустью:
. … порыдает, выйдет за другого,
За мово товарища, забудет про меня.

- Пойдём?
- Дай, глотну никотина.
- Давно дома, Скелет?
- С месяц.
- Как там балтийские викинги?
- Нормально.
- Сколько ты там тусовался?
- С конца лета. Считай всю осень.
- Чё наши друзья?
- К.А.О. S. рулят, однозначно. Сейчас в Финляндии пластинку пишут.
- А помнишь, у них герлица козырная была?
- Промилле. Она больше не поёт. Ну, в общем… замуж вышла, цивильная стала. По-моему, где-то на местном телевидении работает. А! С ней же товарищ твой крутил? Здоровый гамбринус такой. На милитари. Псих.
- Волос.
- Да-да. Волос. Дикий. Ну, у него язык, я помню – обоюдоострое лезвие. Помню, мы с его баек приходовались, лучше, чем со шмали. Ржали всё время. Круто-круто. Я помню. Отличный парень. Вы же вместе тусовались? Чё он не приехал? Тут кстати второй диск «Screaming Kids» я видел. Он же фэн.
Табачный дым смешался с остывающим углекислым газом.
- Нет Волоса.
- В смысле, нет?
- Кинулся.
- Когда? Как? Не понял.
- Топором себе сонную артерию перерезал.
- Слушай, дико. Как?
- Вот так.
- Бы-ля-я-дь!
Из динамика рвался казачий реквием.
- Дико. Но, как?
- Он же самурай, - Зебра покривил улыбочку.
Окурок срикошетил от молодого ледка и погрузился в мутную воду лужи.
- Скелет, я задубел. Пойдём, диски посмотрим, а то слал мне рекламные проспекты по мылу: раритеты, сайко, хард-кор, а я тут час казачьей грустью травлюсь.
Живое дыхание рвалось наружу паром. На обледенелом прилавке трещал наполовину размагниченный динамик.