Воспоминания, тревожащие душу, однажды вылились в маленькую грустную повесть. Ставить её на ресурс полностью вряд ли стоит: всё равно никто до конца не прочтёт. Поэтому  ставлю кусочек, начало, а там видно будет. Да и как-то она  не в духе ресурса....Ну да ладно, поглядим....

1.
Впервые мы встретились, когда нам было чуть больше 17-ти. Только поступили в институт, только начались первые лекции, и тут же всех нас, весь поток, все три группы,  послали в колхоз, на уборку овощей. Жили мы то ли в каком-то клубе, то ли в сельсовете, не помню, только спали мы все вповалку, на полу, в огромной комнате, набив сеном матрацные мешки. Всё помнится очень смутно, было холодно, дождливо, грязно, но  это было ничто по сравнению с ощущением первой свободы, отсутствием домашней опеки и надзора. Было нас там в этом сарае человек сорок, совершенно незнакомых, и прошло несколько дней, пока мы пообвыклись и познакомились.  По вечерам ребята постарше, пришедшие в институт из армии, пили водку, которую я в то время и не пробовал (дома по праздникам мне разрешали пить только вино), другие бегали в деревню на танцы, а несколько человек по вечерам усаживались у большой круглой печки и проводили время за бесконечными разговорами.

Так одним вечером, подойдя к огню, я вдруг увидел сидящую на низенькой скамеечке совсем юную девочку, рядом с ней сидел парень, из "старших", обнимая её как-то по-хозяйски одной рукой, а она, как птичка, послушно сидела рядом, маленькая, хрупкая, тоненькая, как ребёнок, с детским пытливым выражением глаз. Я тоже подсел к огню и всё время украдкой  на них поглядывал,  так поразила меня неожиданная открытость, беззащитность и доверчивость девочки, сквозившие в каждом её движении. Я пытался угадать, какие же у них отношения, как давно они знакомы, ну и как вообще она на него реагирует. Как бы невзначай  он пытался её потесней обнять, а она, так же незаметно, сопротивлялась. Из чего я понял, что всё тут только начинается и надежда не потеряна. Я узнал, что зовут её Катя; голос у неё был низкий, говорила она немного захлёбываясь, как иногда говорят обиженные дети. Я смотрел в огонь, слушал её голос и сердце моё наполнялось необъяснимой нежностью. Через два часа, у той же печки, снедаемый муками ревности, я уже лихорадочно обдумывал план действий по перехвату инициативы. Необходимо было предпринимать решительные шаги, беда было только в том, что я плохо себе представлял, какие именно.

К тому времени весь мой опыт общения с девушками был полностью умозрительный – я хорошо себе всё представлял, гулял с одноклассницами за ручку, но даже до невинного поцелуя дело не доходило.  Как-то не складывалось. Не то, чтобы я был какой-то застенчивый и робкий, но, видимо, мне казалось, что за поцелуем должно следовать продолжение, как продолжать, я не знал, а казаться неопытным и беспомощным мне было стыдно. По правде, мне, наверное, этого и не надо было, тем более, что в минуты моих одиноких фантазий я мог без труда представить себе всё, что последует за первым поцелуем.

Теперь плотина прорвалась. Когда мы вернулись в комнату, то первым делом я переехал поближе к Кате, чтобы по крайней мере ночью оберегать её от "посягательств". Она, как видно, была рада новому знакомству, и через час мы уже ужинали с ней какими-то бутербродами, сидя на матрацах и болтая между делом. Она была удивительно грациозна – как маленький котёнок, - а я  ужасно хотел понравиться и ликовал, если моя болтовня вызывала у неё хотя бы улыбку. Это был наш первый вечер, а потом все улеглись, в комнате погасили свет, и я оказался впервые в полной темноте рядом с девочкой моей мечты.

Ну, спать я, конечно, не мог. Как бы невзначай дотронулся до её руки – а она не убрала. Случайно? Я положил ладонь на её ладошку – не убирает. Я чуть-чуть сжал её ладонь и вдруг почувствовал, что она мне отвечает! Тоже еле заметно сжимает мне пальцы. И мы начали потихоньку, слегка, касаться, поглаживать, как бы узнавая и испытывая друг друга. А потом я повернулся на бок и почувствовал её дыхание, она была близко-близко, я даже чувствовал её тепло, и я ткнулся в неё лицом, пытаясь поцеловать, но только носы мешали. Но тут она как-то иначе повернулась, и уже ничего не мешало, и я нашёл её губы. Они были сухие и  упругие. Этот первый поцелуй в моей жизни, робкий, неуклюжий и отчаянный, как прыжок в воду, я запомнил навсегда: вкус чужих губ, тепло чужого дыхания, незнакомая прежде близость, -  всё это свалилось на меня в одно мгновение. Мы лежали в кромешной темноте и целовались, не говоря ни слова и стараясь поменьше двигаться, чтобы соседи не догадались. Я весь изнывал от желания,  сердце стучало, всё тело было напряжено, как струна. А потом я обнял её и почувствовал, что Катя засыпает; я был немножко разочарован, но в то же время совершенно счастлив: моя девочка засыпает в моих объятиях, а я берегу её сон. Всю ночь сквозь сон я прислушивался к её дыханию, она иногда вздрагивала во сне, я думал – от усталости; только много позже я узнал, что она всегда вздрагивает во сне.

А назавтра мы проснулись уже не чужими: она улыбнулась мне утром, и хотя мы ничего не сказали друг другу, было понятно, что это мне не приснилось, что всё так и было, теперь уже я с ней рядом сидел у печки, но обнять её при всех не решался, ожидая, когда все пойдут спать, и мы снова окажемся рядом. А потом мы стали уходить по вечерам, бродили под дождём, утопая в грязи, по каким-то  просёлочным дорогам, без конца целовались, и я читал ей стихи, коих знал великое множество: Ахматову, Кушнера, Окуджаву, Симонова:

В пятнадцать лет – какие огорченья,
Мальчишеские беды нам не в счёт:
Удрал из дома- попроси прощенья,
Расстался с ней – до свадьбы заживёт...

Через две недели мы тряслись на заднем сиденьи старенького, маленького, разбитого автобуса, возвращаясь в город. Катюша спала, свернувшись калачиком, положив голову мне на колени, а я согревал ёё как маленького ребёнка своим теплом, гладил ей волосы, нежно дотрагивался губами до её закрытых глаз, не зная, как выразить переполнявшую меня нежность.  Жизнь моя этой дождливой осенью изменилась в одночасье и бесповоротно; смутные мечты, ожидания, предчувствия любви вдруг стали реальностью: маленькой, хрупкой, доверчивой девочкой, сон и покой которой я теперь охранял, замирая от восторга.