- Няня! Няня, блядь старая, ты, где ходишь?! – Александр был не в духе. Его подташнивало, голова гудела после уже недельного запоя.
- Так я же вам поставила ужо бутылочку на стол, и огурчиков порезала миленькой ты мой! Из подпола показалась седая голова старушки. Она смотрела на писателя, нежно щурясь подслеповатыми глазами.
- Ах, же ты землеройка тупоголовая, хуле ты с подпола скалишься? – Пушкин оглянулся по сторонам, подобрал с пола грязный сапог и, что есть силы, зашвырнул его в няню. Сапог попал ей точно в голову каблуком. Старушка ойкнула и исчезла в подполе. Где-то внизу послышался глухой удар и вслед за ним звон бьющегося стекла.
- Поставила она, бутылочку, блядь, - кривлялся писатель, - КРУЖКА, ГДЕ?! Я спрашиваю, где кружка?! Я,  потомственный мать вашу интеллигент, по-твоему из горла пить стану?! – он посмотрел на бутылку, быстро схватил ее в руку и несколько раз хорошенько глотнул. Последний глоток видимо попал не в то горло, Александр закашлялся, его вырвало.
- Ну, сука, - писатель громко высморкался на пол, - ну потаскуха старая, быстро кружку неси, убью! – Пушкин метнул бутылку в проем погреба. Старушка громко запричитала, вспоминая всех святых, она затараторила:
- Бегу барин, бегу, не извольте казнить, бегу, бегу, - послышался громкий треск. Лестничная ступенька надломилась, и няня с грохотом скатилась обратно в подпол и затихла.
- Это какой-то пиздец! – писатель с горечью обхватил руками свою курчавую голову. Что-то больно кольнуло его в запястье. Он поковырялся в волосах и вытащил несколько соломинок.
- Блядь, опять на сеновале спал, с конями! До чего опустился! Все, бросаю пить! Лучше вот сяду, напишу что-нибудь, - он пододвинул к себе лист бумаги, со следами резаной селедки, чернильницу, макнул перо и размашисто написал:
- Выпьем, няня, где же кружка?!
- Отлично, просто гениально получается! Ладно, завтра продолжу, а теперь, к блядям!

- Маш, а Маш…
- Чего тебе еще?! – сидящая в кресле полная женщина с сальными волосами нехотя оторвалась от просмотра «Дом-2» и повернулась к мужу.
- Понимаешь, ко мне друзья пришли, можно мы на кухне тихонечко посидим, вина выпьем? – Василий Трубецкой умаляющее посмотрел на жену.
- Ты что, совсем сдурел? Или у тебя крыша поехала, на ночь глядя? – Маша привстала с кресла и угрожающе нависла над мужем.
- Я тебе покажу – вина, кобелина проклятый. Совсем опух или забыл уже, что я с тобой сделала, когда ты с соседкой на лестнице поздоровался? – женщина с хрустом сжала кулаки.
Василий испуганно попятился. На лбу у него выступил холодный пот. Он прекрасно помнил, как тяжелая рука жены резко опустилась ему на шею, дальше цепь воспоминаний прерывалась до момента когда он очнулся в больничной палате, по пояс загипсованный.
- Ну, сука, - думал он, - а вот как я тебе сейчас въебу утюгом, крыса мускусная, обосрешься с ног до головы. И ее я в загсе называл своей музой?! Боже, как я был слеп!!! Все, надоело, вот прямо сейчас беру утюг и по башке, по башке, пока всю комнату мозгами не забрызгает!
Он инстинктивно несколько раз взмахнул рукой в воздухе. Его щеки раскраснелись, глаза горели неугасимым огнем.
- И что мы тут задумали? – Маша ловко схватила Василия пальцами за ноздри. Другой рукой она прихватила стоящий рядом утюг.
- И что у нас глазки разгорелись, выпивку почуял, Македонский, блядь?! Я тебя в раз научу жизнь любить!
Маша отвела руку с утюгом назад, замахиваясь для нехуевого, наверняка, нокаутирующего удара. На глаза Василию навернулись слезы. Он жалобно заскулил:
- Ну, пожалуйста! У меня ведь сегодня день рожденья! – под носом у него надулся большой пузырь.
- А ведь точно, а я и забыла совсем, - женщина расслабилась и поставила утюг на гладильную доску.
- Что за друзья? – она подтянула его за ноздри поближе и строго посмотрела прямо в глаза.
Василий писькнул в штаны, но виду не подал и как можно тверже произнес.
- Это Гофман и Мойша с работы. Пришли меня поздравить, вина кошерного принесли, да и поработать нам надо немного, у меня заказ большой горит. Как мы тебе шубу купим?
- Это что за такое кошерное вино? Самогон что ли? – Маша насторожилась.
- Да ну что ты, нет, кагор церковный, безалкогольный практически! – Василий немного расслабился и стал вести себя уверенней.
- Мы недолго, любимая, ну, пожалуйста! – он потерся щекой о грудь жены.
- Ну, хорошо, только тихо, недолго и курить в подъезд! – сказала она и на последок добавила, - Чтоб завтра шуба была!
- Спасибо, любимая, спасибо! Все свои следующие стихи я посвящу только тебе! – Василий радостно убежал в коридор.
- Придурок недоношенный, - сказала Маша и, громко пернув, прилипла к телевизору.
Когда гости ушли, а жена уснула, Василий прокрался на кухню и, поджог свечу и написал:

Тебя люблю и ненавижу,
Дрожу и, страха не тая,
Я все на свете забываю,
Когда трясется грудь твоя!

Ему не понравилось, он смял лист бумаги и выкинул его в мусорную корзину. Потом взял другой и задумался. Кроме муди и груди в голову ничего не лезло. А и хуй с ним, решил Василий и лег спать.

Пушкин распахнул дверь и решительно вошел в кабинет.
- О, Саня, привет, а я тебя как раз жду! – Дантес расплылся в улыбке. – Написал? Я тут тебе уже и деньги приготовил.
- На вот, посмотри, - Пушкин бросил на стол смятый лист бумаги. Эдмон брезгливо развернул скомканный лист и, надев пенсне, прочитал:

Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты!

- И хуле? – Дантес внимательно посмотрел на Пушкина.
- Как Вас следует понимать? – поэт напрягся.
- Я это в литературном альманахе месячной давности читал?!
-  Да и что?
- Так какого хуя ты мне это фуфло пихаешь?! – Дантес покраснел, глаза его наливались кровью.
- А ты думал, что я для тебя специально писать стану? – Пушкин криво ухмыльнулся.
- Ну, да. Мы же договаривались?! – Дантес встал из-за стола и нервно закурил. – Чтож ты сука динамишь?
- Где ты динамо увидел, хуесор? – Пушкин сжал кулаки. – Это я писал?
- Ну, да, ты, - Эдмон не мог понять, к чему клонит Александр.
- Ну, дак а что тебе еще надо, ты просил, я тебе принес!
- Я что-то не понимаю, я тебе заказал написать мне новый стих для любимой женщины, а ты мне вчерашний день приносишь, что за байда?
- Дак я его ей и писал!
- Моей любимой?!
- Ну, да, я ее тоже люблю, переодически, - Пушкин ухмыльнулся.
- Ты что, негритос, ваще охуел, ты мою Наташу ебешь?!
- Ну да, ей нравится, мне тоже.
- Ах ты, гнида черножопая! – Дантес открыл верхний ящик стола и вытащил пистолет.
- Ты что, пугать меня вздумал?! Меня, потомка гордого африканского народа?! Да пошел ты нахуй, в рот я тебя ебал, мудило!
- Ты, ты, пидрила! – грянул выстрел. Пушкин упал.
Дантес подошел к телу и пнул его ногой в бок.
- Сдох, сука. Невольник чести, блядь….

Главный редактор большого полноцветного журнала «Компьютер и жизнь» Анатолий Цукерман был хмур. Вчера у него уже второй раз на этой неделе не встал. Надо было идти к врачу, но ощущение у него было такое, что особого смысла в этом походе не будет. Хуй висел мертво, как язык у колокола и никакая порнография, стриптиз и даже минет, реакции на него не оказывали. Можно было еще попробовать подрочить, но сама мысль об этом его пугала и мошонка сморщивалась в маленький безжизненный комочек. В дверь постучали.
- Войдите, - со злостью рыкнул Цукерман.
- Вызывали? – из-за двери показалось напуганное лицо Василия Трубецкого.
- Вызывал, входите, - редактор нахмурился еще сильнее. – Что вы тут написали?
Он строго оглядел Василия с ног да головы. Этот человек давно вызывал у Анатолия неприязнь. Этакий великовозрастный мудак в вечно нечищеных ботинках, с длинными сальными патлами в заношенном клетчатом пиджаке.
- Где? – Василий тихонько присел на самый краешек стула, прижимая к груди старую, затертую папку из кожзаменителя.
- Вот, вот здесь! Вас может еще носом ткнуть, как котенка?! – редактор швырнул Василию несколько страниц отпечатанного текста. – Что это такое? « Ромашковое поле»? Что это, я Вас спрашиваю?
- Стихи, - Василий потупился.
- Какие стихи, о чем? – редактор потихоньку свирепел.
- Ну, о любви к … женщине, - поэт потупился.
- И что вы тут пишите, - редактор поднял один из листков. – Так, так, а, вот:

Туда в поля, где лишь ромашки,
Где солнце, небо ты и я,
Я унесу тебя на крыльях,
Своей любви, любовь моя…

- Ну, что это, я вас спрашиваю? – редактор ткнул в страницу жирным пальцем.
- Я же сказал, стихи о любви! – Василий насупился.
- Так, задам вопрос попроще, как называется наш журнал, в котором Вы пока, я повторяю пока, имеете счастье работать?
- «Компьютер и жизнь», - Василий покраснел до кончиков волос, казалось, что даже его желто-зеленый пиджак стал багровым.
- А какого хуя, Вы, убогий графоман, пишите о ромашках? Может Вы еще и о какашках напишите? О педикулезе, диарее, детском сифилисе? Я вам, о чем велел писать?
- Ну, - Василий замялся, - о роли компьютера в любви и жизни современного человека, - багровыми стали уже его грязные туфли.
- Да, правильно! – редактор подскочил из-за стола и навис над Трубецким. – Правильно, о роли компьютера, не о ромашках, не о блядях, не о ваших сексуальных подвигах, о компьютере, о вот этой вот, - редактор пнул системный блок, - бездушной машинке. О ней вы должны были написать!
- Но я поэт, мне сложно так топорно раскрывать тему, я делаю это языком рифмы, языком музы, которым владел Пушкин, Лермонтов и многие другие великие творцы! – Василий пытался оправдаться, из последних сил хватаясь за соломинку.
- Так, блядь, поэт, блядь, мне все ясно, пошел на хуй, трудовую заберешь в отделе кадров, и чтоб я тебя больше не видел, сучара бацыльная!
Слезы навернулись на глаза Василию. Он встал на колени и жалобно заскулил:
- Ну, пожалуйста, ну дайте мне последний шанс, мне семью кормить надо, у меня дети голодные!
Редактор презрительно посмотрел на него сверху вниз.
- Последний шанс говоришь? – Анатолий сплюнул на ковровое покрытие. – Ладно, хуй с тобой, но это последний раз. Запомни, последний раз!
- Спасибо, спасибо, - Василий на коленях отползал к двери, - через час все сделаю, про компьютеры, как вы велели, в лучшем виде, мамой клянусь!
- И чтоб никаких стихов! Слышишь?! Никаких стихов, никогда!
- да, да, конечно, я все понял, больше никогда никаких стихов, только обзорные статьи, спасибо, спасибо, никогда….
Тяжелая, дубовая дверь с грохотом захлопнулась. Так умер еще один поэт…..

© Хитрый Ден 2005 г.