РФ, Навьгород. 25 июля 200… года. Этот день был, пожалуй, самым говенным днем в моей жизни, — как в прямом, так и в переносном смысле.

Я проснулся рано утром от острой рези внизу живота и утробного урчания в кишечнике. И едва я успел вскочить с постели, добежать до туалета и запрыгнуть задницей на унитаз, как из меня рванула, будто из брандспойта, омерзительная жижа бурого цвета.

“Плохо дело”, — подумал я, внимательно разглядывая еще дымящееся говно. — “Одно из двух: пищевое отравление или инфекция.”

Так как никаких соответствующих происшествию таблеток в доме не нашлось, я решился отправиться в весьма рискованное и чреватое многими неприятностями путешествие в аптеку за лекарствами. Я очень боялся обдристаться как минимум еще раз по дороге в аптеку (и, как вскоре выяснилось, боялся не напрасно). Поэтому я вышел из дому, сунув в карман свое единственное орудие самозащиты от позорных несовершенств человеческого организма: случайно подвернувшийся под руку сборник статей под редакцией академика Д.С.Лихачева “Культура и Нравственность” (как оказалось впоследствии, успешно заменяющий приблизительно полрулона туалетной бумаги).

Меня прижало где-то на полпути до конечной цели моего путешествия. Это произошло на достаточно многолюдной улице, где было много пятиэтажек с кодовыми замками в подъездах и где не было ни одного общественного туалета в радиусе полутора километров. Меня охватила жуткая паника и растерянность. Я очень не хотел наложить в штаны, но в то же время отчего-то стеснялся облегчиться прямо на улице, на глазах у прохожих. (И этот жалкий трус еще имел наглость считать себя свободным от социальных предрассудков!)

Для меня стал вполне очевиден один из главных пороков нашей ебаной цивилизации: места вроде бы много, а вот посрать негде. Я чувствовал, что вот-вот позорно обдрищусь прямо под себя, как последняя падла, но никакой надежды на спасение у меня все еще не было. (Тот, кто хоть раз побывал в такой же ситуации, способен понять, что душевные переживания, испытываемые при этом, ничуть не менее волнительные, чем любовь или ненависть, религиозный экстаз или патриотический подъем.)

Раньше, когда на месте этого города обитали мудрые вотяки и вольные черемисы, коми-пермяки да чудь белоглазая, такой гнусной проблемы не возникло бы вовсе. Флегматичный угро-финн приседал там, где находился; может быть, неспеша раскуривал при этом пеньковую трубочку с коноплей или лосиным мхом, и спокойно совершал все свои дела, как свободный человек на свободной земле. И если он и прикрывал при этом свою задницу длинным зипуном, то не от ложного стыда, а лишь затем, чтобы спасти ее от гнуса летом или от мороза зимой. Если бы кто-нибудь из местных аборигенов обладал пророческим даром и мог предсказать, что однажды наступит время, когда справлять нужду возможно будет только в специально устроенных для этих целей каменных избах, и что за право поссать или посрать придется еще и платить деньги, — его соплеменники наверняка решили бы, что их галлюцинирующий товарищ обожрался мухоморов или что в него вселился какой-то особенно злобный и лживый дух...

Из последних сил я ковылял по улице на полусогнутых, и человеку, несведущему в моих проблемах, со стороны могло бы показаться, что какой-то жуткий садист и извращенец вбил мне в задницу осиновый кол или что я имел половую связь с Дьяволом и вот-вот рожу гомункула.

Наконец я кое-как доплелся до какого-то подобия сквера, где окрестные жители выгуливали детей и собак. Я поспешно забрался в кусты — и пережил там несколько наисладчайших минут в своей жизни: райское наслаждение, острейшую эйфорию и блаженство, некую таинственную разновидность оргазма или, как гораздо точнее и лаконичнее сказал бы великий Шарль Бодлер, luxe, calme et voluptée...

Последующее за этим активное обращение к научному труду, изданному под редакцией академика Лихачева, также весьма порадовало меня. Для меня стало очевидным, что почтенный академик и светоч русской духовности подготовил к изданию весьма полезную и нужную книгу; во всяком случае, конкретно в моей жизни она действительно сыграла в тот день чрезвычайно важную роль.

Добравшись наконец до аптеки и накупив кучу разных таблеток от поноса, я сразу же проглотил несколько штук и отправился в обратный путь с гораздо большей уверенностью в себе.

Проходя мимо железнодорожного вокзала, я, после некоторых колебаний, решил посетить имеющуюся там общественную уборную, дабы упредить возможное повторение предыдущей проблемы с поиском уединения. Заплатив денежку за вход в помещение с буквой “М” над дверьми, я неспеша проследовал в одну из свободных кабинок с тем, чтобы, как человек культурный и стремящийся к знаниям, уединиться там на некоторое время с еще не исследованными страницами сильно поредевшего издания “Культура и Нравственность”.

Запершись в кабинке и сделав свои дела, я незамедлил приобщиться как к Культуре, так и к Нравственности, причем не только в духовном смысле, но и, так сказать, в телесном.

Впрочем, вскоре мое внимание было отвлечено текстами совсем иного и довольно своеобразного жанра. Все стены и особенно дверца в туалетной кабинке — этой славной предтече Интернета — были сплошь испещрены письменами самого разнообразного содержания: краткими репликами и экспромтами, лозунгами и призывами, более или менее выразительными рисунками, весьма своеобразными рекламными объявлениями и даже стихами.

Сидя на толчке, я приступил к изучению различных текстов и рисунков этой европейской разновидности дацзыбао. Отдельные сообщения, весьма банальные по форме и содержанию, не вызвали во мне никакого душевного резонанса и оставили меня вполне равнодушным. Например, такие, как:

“Отсосу и дам в жопу. Звонить по тел. ...... Спросить Васю.”

“Возьму в рот у парня с большой кочерыжкой. Прочим мухоморам — только в дупло. Дам всем. При себе иметь гондоны и бухалово. Буду здесь каждую пятницу строго в 22.00. Маркиз де Зад.”

“Хочу ебаться.” — “Забей в козла!”

“У меня 24 см. А у вас?” — “А у меня еще меньше...”

“Хуя в кишке не утаишь.” — “Так перекуем хуи на ебала!”

Ну, и так далее... Зато некоторые другие послания и реплики удивили меня своей неожиданной глубиной. Например, такое:

“Эх, была бы жисть подлиннее!”

В этом лаконичном анонимном произведении, основанном на изящной игре слов, читателю остается до конца непонятным, где именно нужно ставить ударение в слове “подлиннее”? На первом или последнем слоге? Что имел ввиду автор: биологическую продолжительность человеческой жизни или же ее онтологическую подлинность? (Забегая вперед, следует признать, что мне и по сей день не удалось разрешить эту хитроумную головоломку, придуманную безвестным посетителем привокзального туалета.)

Что же касается стихотворных произведений, то и в них, как и следовало ожидать в подобном месте, явно преобладала гомосексуальная и фекально-анальная тематика:

“Хорошо с парнями спать:
Раком встать и в зад давать,
Хуй сосать да яйца мять, —
Ой, какая благодать!”

Разумеется, довольно сложно говорить о каких бы то ни было художественных достоинствах этого, вероятно, вполне спонтанного экспромта. Вместе с тем, по сравнению с другими находившимися здесь стихотворными произведениями, последнее выделялось хотя бы неподдельной и простодушной искренностью намерений и душевных устремлений его автора, который, — очевидно, в силу своей сугубой скромности и отсутствия литературных амбиций, — деликатно скрылся под псевдонимом “Жоржик-мармазетка”.

Все прочие стихи, которые мне удалось здесь обнаружить, удручали не только своей версификационной беспомощностью и банальностью поэтических образов, но и элементарной безграмотностью. Например, такие:

“Как горный орел на вершине Кафказа,
Я здеся сидел на очке унитаза.”

(Ср. этот корявый текст с бессмертным творением А.С.Пушкина, в страстном порыве  поэтического вдохновения начертанным его легкой рукой во время творческого уединения в болдинском нужнике:

“Блажен, кто рано поутру
Имеет стул без принужденья!
Тому и пища по нутру,
И все доступны наслажденья!”)

Как это ни странно, но мне удалось обнаружить всего лишь одно высказывание, так сказать, “на злобу дня”, то есть относящееся к общественно-политической ситуации в стране:

“Смерть пидарасам и суходрочам! Жиды и хачи — вон из России! Голосуй за РНЕ!”

Рядом была помещена страстная отповедь безымянному баркашовцу со стороны его политического оппонента:

“Что б ты здох, натурал прааативный!!!”

Я вынул из кармана свой поддельный китайский “Parker” и начертал под агрессивным лозунгом анонимного активиста РНЕ и кровожадной отповедью на него какого-то злобного пидора и натуралофоба следующую примиряющую сентенцию:

“Кто ни за чё не бореца, тот ни на чё не напореца.” (Преподобный Тисронгдэцан, IV в. до вашей э.)

Что же касается живописных произведений, которые я здесь обнаружил, то они, как и следовало ожидать, также не отличались особым жанровым или сюжетным разнообразием. Среди них я нашел несколько женских ню, представленных в различных рискованных позах, которые были выполнены в наивной манере, известной среди узких специалистов как мюр-а-плёрэ. Кроме того, в этом собрании рисунков имелось изображение двух лиц мужского пола, застигнутых игривым воображением неизвестного художника во время любовных утех.

Но вскоре мое внимание было привлечено одним прелюбопытным артефактом, компактно размещенным на поверхности белой керамической плитки, — одной из тех, которыми была облицована задняя стена этого своеобразного концептария. Это замечательное произведение, выполненное стремительным черным маркером, изображало двух юношей, стоящих лицом друг к другу и осуществляющих так называемый actum sodomae “in orum et in anus” над третьим юношей, стоящим между ними на четвереньках и бурно осеменяющим землю у себя под ногами. Мне немедленно вспомнились многочисленные изображения этого архетипического сюжета, найденные в разное время повсюду в мире: среди наскальной живописи эпохи неолита, на стенах помпейских бань, среди этрусской и афинской керамики... Ныне все эти артефакты, изображающие мужскую Троицу в момент свершения великого сакрального акта — мистического оплодотворения Матери Земли — благоговейно хранятся в крупнейших музейных собраниях, что свидетельствует о признании мыслящей частью человечества огромного духовного и культурного значения архетипа божественной Троицы в развитии нашей цивилизации.

Впервые в жизни на меня снизошло понимание великой мистической формулы, прежде представлявшейся мне совершенно нелепой и абсурдной: Господь един в трех лицах нераздельно и неслиянно.

Да! Именно! — в крайнем волнении подумал я, едва не свалившись с унитаза. — Боже мой! Воистину — “нераздельно и неслиянно” !

Я со страхом подумал о том, что нынче же вечером это замечательное Тринитэ будет безжалостно уничтожено грязной тряпкой уборщицы... Разумеется, для нынешних людей, всецело находящихся во власти самого грубого прагматизма и безбожия, этот наивный рисунок представляет собой нулевую коммерческую ценность (никаких понятий об иных ценностях они не имеют). Но все-таки мне захотелось во что бы то ни стало сохранить это произведение, — не для нынешних слепорожденных безбожников, а для благодарных потомков! Мое воображение рисовало академика лихачева грядущих эпох, с душевным трепетом взирающим на эту плитку, висящую на стене в музейной зале, под пуленепробиваемым стеклом, — а затем свершающим свой великий научный подвиг, окончив к концу жизни работу над своей фундаментальной монографией: “Навьгородская Троица, или О духовном значении настенной керамики эпохи позднего голоцена”...

Я долго пытался отколупать драгоценную плитку от стены с помощью подручных средств — ключа и монетки. Но увы! Я так и не смог этого сделать, потому что зазоры между плитками оказались слишком узкими. И поэтому мне в конце концов пришлось с величайшим сожалением отказаться от этой затеи.

Перед тем, как покинуть эту своеобразную галерею-читальню, я бросил прощальный взгляд на Троицу и наконец почтительно прикрыл за собой дверцу кабинки...

Вот так, весьма плодотворно, в глубоких раздумьях о многообразии человеческого опыта и способах его выражения, а также в предельно тесном соприкосновении с трудами академика Лихачева и его ученых коллег, быстро промчалось и завершилось мое уединение в привокзальном туалете. Я вышел на улицу и, с удовольствием ощущая во всем своем теле необыкновенную легкость и подвижность, неспеша отправился в обратный путь.

По случаю благополучного завершения утреннего происшествия решив устроить себе сегодня выходной, я купил по дороге пачку очень хорошего крупнолистового чая и пакетик неких сладких сухариков к нему (другую еду я, опасаясь за последствия, приобретать поостерегся). Кроме того, дабы еще резче подчеркнуть предстоящую праздность, негу и блаженную безмысленность второй половины этого дня, я нарочно накупил в ларьке “Роспечати” целый ворох имевшегося там простонародного чтива — всякие местные и центральные газеты и журналы.

Вернувшись домой, я проглотил еще несколько таблеток от поноса и запил их, для закрепления эффекта, большой чашкой очень крепкого чая. Затем я прилег на диван, укрылся пледом и, вооружившись телепультом, принялся исследовать содержимое ящика для дураков. То и дело нажимая на кнопки пульта, я с полчаса перескакивал с канала на канал, нигде не задерживаясь надолго, и очень скоро заподозрил нечто ужасное.

Мой “ящик” ловил 8 телевизионных каналов (сакраментальное число, при заваливании набок дающее математический символ бесконечности). Всего-навсего 8 каналов: 6 центральных и 2 местных. Телепульт, если беспорядочно нажимать на его кнопки, превращается в генератор случайных позиций, “стохастизатор”, подобный рулетке, игральным костям или колоде карт. Вероятность того, что в течение получаса рулетка будет выдавать только “zero”, игральные кости — только “6 и 6”, а колода карт — только “Jocker”, как вы понимаете, практически равна нулю. Теперь представьте себе глубину моего потрясения, когда я обратил внимание на то, что во всех фрагментах передач всех телеканалов, в которые я тыкался, речь шла только об одном: или о самом говне, или о различных процессах, приводящих к его выработке. И больше ни о чем!

# 1: “...Последовавший вслед за этим прорыв канализационной системы стал настоящим бедствием для жителей ...”
# 2: “...Нет, не сейчас, дорогой!.. Мне нужно в туалет...”
# 3: “...Что истощение южноафриканских залежей гуано заставило множество компаний перевести бизнес на юго-западное побережье Чили, где уже начата разработка этого ценнейшего органического удобрения...”
# 4: “...И сейчас мы должны задуматься о том, что символизирует наша униформа и наши коричневые рубашки...”
# 5: “...Фрэнки, это не машина, а просто дерьмо! Ей место на свалке, а ты хочешь, чтобы я...”
# 6: “...Мультиэнзим — “скорая помощь” при диарее!..”
# 7: “...Эксперты установили, что когда женщина заходит в супермаркет, ее зрачки увеличиваются ровно вдвое...”
# 8: “...Поэтому желудок таракана способен переваривать не только клеевую основу книжных корешков, но и саму бумагу, на которой эти книги были...”

Мне казалось, что я сошел с ума. Я беспорядочно давил на кнопки в поисках программы, не имеющей никакого отношения к говну, — ни прямого, ни косвенного. Но у меня все равно ничего не получалось. Говно перло отовсюду! Я чувствовал, что постепенно впадаю в глубокую и неконтролируемую панику, чреватую самыми непредсказуемыми последствиями. Между тем говно перло и перло...

# 1: “...Так как неумеренное употребление антибиотиков зачастую способно привести к дисбактериозу...”
# 2: “...Почему же? Я люблю пиццу с анчоусами. Просто я пока не голоден — вот и все...”
# 3: “...Что США, где проживает менее пяти процентов населения планеты, ответственны за более чем пятьдесят процентов вредных выбросов...”
# 4: “...Бикорфан успокоит ваш желудок и восстановит тонус кишечника...”
# 5: “...Некоторые российские туристы, столь падкие на халяву. Чрезмерно обильный шведский СТОЛ зачастую завершается для них жидким русским СТУЛОМ...”
# 6: “...В животе ураган? — Принимай эспумизан!..”
# 7: “...Платиновый катализатор, вмонтированный в выхлопную трубу вашего автомобиля...”
# 8: “...Только в памперсах “Huggies” попка вашего малыша всегда сухая!..”

Говно по-прежнему перло из всех щелей... Объятый ужасом, я выключил телевизор, откинулся на подушку и закрыл глаза. Я принялся думать о том, кто сошел с ума — мир или я? И вскоре понял, что каким бы ни был ответ на этот вопрос, психом все равно буду именно я. Я буду психом, если приду к выводу о том, что меня поразило безумие. Я буду тем более психом, если решу, что я один нормальный, а весь остальной мир сошел с ума. Потому что такой вывод и будет вернейшим признаком глубокой паранойи.

Быть психом очень тяжело. Придурков все боятся и избегают. Поведение психа часто неадекватно и непредсказуемо. Никто не знает, что может прийти в его больную голову в следующую минуту. Поэтому нормальные люди стараются изолировать ебнутых от общества. Это справедливо и совершенно естественно. В меру своих возможностей, нормальные люди, надев белые халаты и преисполнившись милосердия, стараются лечить дураков различными медицинскими средствами. К сожалению, не все из этих средств достаточно гуманны. Некоторые из них способны причинить большие страдания. Но с психами иначе и нельзя. Чтобы вылечить психа и вернуть его в общество, надо сделать так, чтобы больное сознание придурка испытало большое, очень большое потрясение: сильную физическую боль, психическую травму, голод, глубокое унижение и так далее. Чаще всего только так можно помочь несчастному стать нормальным и полноценным членом нашего общества...

Я включил радио, дабы отключить мыслительный процесс. Музыка лечит нервы, об этом знали еще древние греки. Гиппократ часто прописывал своим пациентам отдельные синглы Орфея и Сафо. Иван Грозный усердно сочинял тропари и акафисты, дабы удержать свою руку от новых зверств и безумств. Иногда это ему удавалось. Наверное, именно поэтому его гробница ныне мироточит...

Я прислушался к благотворной музЫке, льющейся из динамика. К исцеляющей больные души музЫке я прислушался. То были “FucKings”:

“Почему над нами жужжат навозные мухи?
Почему над всеми вьются навозные мухи?
Почему над нами не кружат певчие птицы?
Бабочки цветные? Рыбки золотые?
Почему? Почему? Почему?..
Выключи время, Ублюдок! Выключи время!..”

На то они и мухи, чтобы жужжать... над нами, — невольно подумал я. — Над чем им еще виться, как не над нами? Если бы над нами вдруг закружились в воздухе “рыбки золотые”, некоторым из нас стало бы еще хуже... В смысле тяжести диагноза...

Я переключился на другую станцию и нарвался на “Звуки Му” и нежный голос Петра Мамонова:

“Муха — источник заразы”, — сказал мне один чувак.
Муха — источник заразы? — Не верь, это не так!
Источник заразы — это ты!
Муха моя как пряник — толстая и блестит.
Муха моя как пряник — имеет опрятный вид.
Не то, что ты, источник заразы!
Не то, что ты, источник заразы!..”

Внезапно меня замутило. На бледном лбу выступила холодная испарина. Спустя минуту-другую острая боль вспорола мне брюхо, и я, молниеносно поняв, в чем дело, рванул в туалет...

Сидя на унитазе, мне вдруг пришла в голову простая и спасительная мысль. Бляха-муха! — подумал я. — Ведь это же никакое не безумие, а элементарная семантическая ловушка! Когда сознательно пытаешься не думать о голой обезьяне — кругом мерещатся сплошные голые обезьяны. Когда стараешься не думать о говне и расстройстве желудка — кругом только одно говно и видится. Не было бы поноса — не было бы и зацикленности на этой теме. Телевидение сегодня точь-в-точь такое же говенное, как и прежде. И музыка на FM точно такая же, какая была вчера. Тот же самый сраный репертуар. Ничего не случилось. Ничего в мире не изменилось. Все осталось по-прежнему. Говна в мире не прибавилось и не убавилось. Говна в мире ровно столько, сколько было вчера. Хорошо это или плохо — другой вопрос. Сейчас мне важно убедиться в том, что я вменяем... Что с головой у меня все в порядке... И вообще, все хорошо...

Успокоенный этими простыми и самоочевидными соображениями, я спустил после себя воду в унитазе и, вымыв руки, вернулся на диван. Взяв со стола один из свежих журналов, купленных по дороге из аптеки, я открыл его наугад и прочел следующее:

“Аббат Булан предлагал монашкам особое причастие, изготовленное из смеси муки, спермы и фекалий. Эти облатки проглатывались ими в весьма торжественной обстановке... В отдельных случаях причастие состояло лишь из одной спермы, которая должна была приниматься прямо из ее непосредственного источника, принадлежавшего самому аббату...”

Я захлопнул журнал и швырнул его на пол. Экая мерзость! Но это, конечно, просто совпадение... — подумал я и вынул из середины кипы солидный московский политический еженедельник с чьей-то голой жопой на обложке. Я развернул его строго посредине и наткнулся на аршинный заголовок, набранный зловещим коричневым шрифтом Braggadocio: “МЕСТЬ АССЕНИЗАТОРА”. Заподозрив неладное, я все же начал мужественно читать статью.

“Вопиющий случай произошел на минувшей неделе в одном из райцентров Ивановской области. Петр Б., водитель автоцистерны, в обязанность которого входила очистка выгребных ям и отхожих мест от нечистот, однажды сделал предложение девушке, за которой долгое время ухаживал. Девушка поначалу согласилась стать его женой, но в последний момент передумала и неожиданно для всех была сосватана за местного предпринимателя Х. ... Отвергнутый жених задумал план мести, который вскоре и был осуществлен. В день свадьбы своей бывшей невесты, когда в доме уже собрались молодожены и вся их родня, а подвыпившие гости то и дело кричали “горько!”, Петр Б. подъехал на своей автоцистерне вплотную к окнам, разбил стекло, сунул внутрь помещения шланг и включил насос. Мощная струя нечистот мгновенно опрокинула свадебный стол и с ног до головы окатила всех присутствующих зловонной жижей. Гости в панике метались из угла в угол в поисках спасения. В считанные секунды платье невесты превратилось из белоснежного в грязно-коричневое. Жених, захлебываясь нечистотами, из последних сил героически прикрывал невесту собственным телом... Когда сбежавшиеся на крики о помощи соседи наконец скрутили мстителя и повалили его на землю, было уже слишком поздно: преступнику удалось опустошить до дна всю свою пятитонную цистерну... Последствия этого дикого происшествия оказались плачевными как для его виновника, так и для самих потерпевших. Петр Б. был осужден за хулиганство к двум годам лишения свободы, а несчастным молодоженам пришлось оставить свой дом и перебраться в другое место, так как никакими усилиями так и не удалось отмыть жилое помещение еще практически нового брускового “пятистенка” от неистребимого зловония, прочно впитавшегося в деревянные стены и перекрытия...”

Что ж, еще одно совпадение, — хладнокровно подумал я и, уронив на пол московский еженедельник, вынул из пачки следующее периодическое издание. На страницах исторического журнала с диковатым названием “Державный Великоросс” я прочел о том, что —

“...когда захваченный графом Орловым польский трон был доставлен в Санкт-Петербург, Екатерина II распорядилась проделать в нем отверстие, достаточное для отправления своих естественных надобностей. Новый стульчак был освящен митрополитом Филаретом и торжественно установлен в Зимнем дворце, в “комнате задумчивости” (так назывались тогда уборные), где стареющая императрица имела обыкновение подолгу отдыхать от бремени государственных забот...”

Ничего, ничего, — успокаивал я себя, — еще одно случайное совпадение… На последней странице местной газеты “Своими руками” была помещена заметка об оригинальном ускоренном способе получения компоста из картофельной ботвы, а также рецепт приготовления качественного самогона из человеческих фекалий. Автор изобретения настаивал на том, что такой самогон очень полезен для здоровья и не вызывает похмелья.

В достаточно угарном ежемесячнике “Слово Истины” содержался (разумеется, случайно) поучительный рассказ о том, как один древний японский царек стал буддистом и достиг просветления:

“...В то время на юге Японии правил некий жестокий сёгун, который без колебаний казнил людей за малейшую провинность. К нему-то и направил свои лотосовые стопы бодхисаттва. Подойдя к вратам роскошного дворца, он обратился к стражникам и попросил аудиенции у правителя. Сёгун велел впустить монаха, а когда тот явился, предложил сначала разделить с ним трапезу, а уж затем побеседовать на возвышенные темы. Когда слуги внесли кушанья, святой вдруг вскочил на обеденный стол и немедленно опорожнил свой кишечник прямо на изысканные яства. Потрясенный сёгун вскрикнул и пережил сатори... В тот же день он, отрекшись от царства, облачился в рубище и последовал за бодхисаттвой.”

Прочтя эту трогательную историю, я невольно задумался о том, пережил бы сатори наш президент, если бы какой-нибудь святой праведник обосрал ему обеденный стол в Кремле? Или не пережил бы, а немедленно погрузился бы в нирвану, отбросив копыта от глубочайшего духовного потрясения?.. Впрочем, я так и не смог решить для себя этот вопрос.

В странной брошюре “Благочестивый разбойник. В помощь страждущим в узилище”, роскошно изданной на глянцевой бумаге по благословению епископа Навьгородского и Сернозаводского Пафнутия (Стрекалина) “при финансовом вспомоществовании солнцевской братии”, я прочел о том, что —

“...всем осужденным, прошедшим обряд православного крещения, о.Ельпидифон, духовно окормляющий лагерный приход, подарил по “софринской” иконке Казанской Божьей Матери, дабы укрепить в истинной вере сих заблудших овец стада Христова. Достался такой образок и “тамбовцу” Н., мотавшему срок за разбой и имевшему погоняло “Хряк”. Вскоре зеки приметили, что Хряк использует честной образ  Пресвятой Девы Марии не только для молитвы, но и для достижения полового возбуждения во время еженощних упражнений во грехе Онана (рукоблудие). Церковный староста “Домовой” (в миру — Артемий Домовитко, авторитетный ростовский катала), во время исповеди донес об этом вопиющем происшествии о.Ельпидифону. Священник, узнав о столь дерзком святотатстве, погрузился в великую скорбь и душевное сокрушение. Он пал перед образами и принялся истово молиться о спасении души нечестивого... Помолясь и поднявшись с колен, батюшка утер слезы епитрахилью и велел старосте передать паханам, чтобы братва наказала богохульника соразмерно содеянному… В ту же ночь Хряк был низвергнут со шконаря к параше и по всем правилам “опущен” двенадцатью благочестивыми сокамерниками...”

Я застонал и, закрыв глаза ладонями, долгое время лежал без движения...

Последнее, что я  рискнул взять в руки в тот день, оказалось малотиражным научно-популярным журналом “Флогистон”. Из него я, в частности, узнал, что всего лишь 1 человек в течение своей жизни производит в среднем около 17-и тонн фекалий, и что шесть миллиардов особей нашего вида, населяющих Землю, выдают на гора не менее двух миллиардов кубометров говна в год... Этой грандиозной кучи дерьма с лихвой хватило бы на то, чтобы каждый год лепить из него точные копии пирамид Хеопса, Хефрена и Микерина в натуральную величину (рубрика “Хочу все знать!”). В разделе “Причуды природы” того же издания я прочел о том, что —

“...в процессе спаривания самка богомола откусывает и пожирает голову самца, — что, впрочем, нисколько не мешает обезглавленному возлюбленному продолжать заниматься любовью. Науке пока неизвестно, где успевает испытать оргазм несчастный самец? Еще на этом свете или уже на том?..”

Я уже собрался было отшвырнуть прочь научно-популярное издание, но тут — о чудо! — мой безумный взгляд зацепился за небольшую, набранную петитом заметку, не имевшую совершенно никакого отношения к главной теме этого дня.

П..ДЕЦ ПОДКРАЛСЯ НЕЗАМЕТНО...

“По утверждению астрономов, входящих в экспертную группу профессора Пирса Ван дер Меера, в течение последнего десятилетия температура солнечного ядра непрерывно возрастает и уже увеличилась за этот период времени с 15 до 27 млн. градусов по Цельсию. Если Солнце будет продолжать разогреваться теми же темпами, то не позднее 2008 года оно неизбежно взорвется и превратится в звезду иного типа — в красного гиганта. Когда после взрыва Солнца световая волна достигнет Земли, то в течение последующих нескольких секунд человеческая цивилизация прекратит свое существование...”

Эта заметка не на шутку взволновала меня. Если все это не пиздеж, — подумал я, — то это был бы охуительно правильный космический катаклизм! Просто заебись! Если Мать-Земля уже не может сама управиться с нами, уродами, то пусть это сделает Отец-Солнце...

Вскоре я мирно почил на своем диване. И приснился мне господь бог Саваоф с шарманкою и с попугаем на плече. Господь крутил ручку шарманки, а херувимы, серафимы и ангелы, окружавшие его, на мотив “Сопок Манчжурии” пели мне неземными голосами колыбельную песню:

Тихо в лесу, только не спит бобер.
Гости ему обосрали ковер,
Вот и не спит бобер...