7.
Наступило лето. Друзья разъехались, двор опустел, я одиноко томился в душной квартире, ожидая отправки в пионерлагерь. Компанию составляла мне лишь Олька, которую со дня на день должны были отправить на дачу, и которая, так же как и я, тоскливо сидела в своей комнате. В последнее время отношения между нами сильно охладели, и виной тому, конечно, был я, полностью погружённый в иные "игры". Олька за последнее время сильно вытянулась, как-то округлилась, лифчика она ещё не носила, и под тонкой рубашкой у неё легко угадывались маленькие набухшие соски, хотя по выражению лица и повадкам она всё ещё выглядела несмышлёной девочкой. Я-то, в отличии от взрослых, знал, что она не так уж и наивна, но её детская внешность всегда вводила взрослых в заблуждение, она была тихоней и послушной, прилежной девочкой. В моих фантазиях ей не находилось места, хотя все мои практические знания ограничивались именно её пиздой, на которую когда-то мне было разрешено посмотреть несколько секунд.
Слоняясь без дела по нашей огромной коммунальной квартире, я как-то заглянул в Олькину комнату и обнаружил её сидящей с ногами в мягком кресле и внимательно изучающей какую-то книжку. Это были "Мифы древней Греции" Куна, а предметом Олькиного интереса были статуи древних богов и героев. Не отрывая взгляда от книжки, Олька пробормотала:
"Не понимаю, почему к них мешочки подвешены..."
"Ну ты что, не знаешь, это яйца" - сказал я.
Олька вопросительно посмотрела на меня.
"Зачем?".
"Ну там собирается маловья".
Взгляд Ольки выражал полное недоумение. Я понял, что она ещё дура-дурой.
"Оттуда дети берутся",- смущённо и туманно объяснил я.
Но отличница Олька уже вцепилась в меня мёртвой хваткой.
"Детей женщины рождают",- уверенно сказала она,- "а причём тут яйца? И тут не яйца, а мешочек кругленький, что ты врёшь! И у тебя, что ли, тоже яйца есть?"
Я обмер. Было ясно, что моя тихоня-сестра не против познакомиться с устройством мальчиков поближе, и не по картинкам, а "живьём". Мне представлялась необыкновенно удачная возможность показать ей интересующие её предметы, но, конечно, потребовав кое-что взамен. Можно было, например, рассмотреть Олькину пизду как следует, во всех подробностях, даже, может быть, потрогать, и наконец-то увидеть, что такое "целка", и вообще, узнать, как это выглядит внутри. Она сама на это нарывалась. Нужен был только решительный вопрос, вроде: "Хочешь посмотреть сама?", и всё пошло бы как по маслу. Но Олькин вид маменькиной дочки по-прежнему ввергал в меня в нерешительность. А может тому были причиной мои интенсивные в ту пору занятия онанизмом, притупившие былую энергию и настойчивость. Конечно: к чему рисковать, вдруг она ещё родителям расскажет, в то время как я через несколько минут, безболезненно и просто, без малейшего риска мог представить себе Ольку без трусов, и с некоторой долей неопределённости – её целку. И я струсил.
"Подожди, я сейчас кое-что принесу",- сказал я и бросился в нашу комнату за двумя тоненькими книжечками, составлявшими основу всех моих знаний по этому предмету. Потом мы, прислушиваясь к каждому шороху в коридоре, вместе, как два прилежных ученика, изучали эти пожелтевшие от времени брошюрки, и, не испытывая никакого стыда друг перед другом, рассматривали картинки со схемами мужских и женских органов. Читать все подробности было долго, опасно и скучно, и я, как опытный учитель, быстро объяснил Ольке по рисункам, где что находится, что куда суют и что в конце концов получается. Видно было, что она была потрясена простотой и законченностью процесса, в её маленькой головёнке наконец-то всё встало на свои места. Эти рисунки вместе с моими комментариями специалиста заполнили белые пятна в Олькиных познаниях собственной анатомии и полностью развенчали легенду о покупке детей в магазине.
Ночью мне пришла в голову мысль, что занятия наши можно было бы и продолжить, а неясные вопросы рассмотреть на практике. Может быть и хорошо, что я не показал ей сразу, а сначала объяснил, что к чему, если она не продаст, то можно попробовать и большее. Я представил себе, как мы с ней стоим друг перед другом, спустив трусы, я трогаю Олькину пизду, а она – мои яички, рука моя тут же пробралась вниз и через несколько минут я уже спал, умиротворённый плодами своего воображения и совершенно счастливый.

8.
В жизни события развернулись несколько иначе. Через пару дней Олька, под впечатлением от увиденного, привела ко мне свою малолетнюю подругу – Татку, которая тоже захотела посмотреть на замечательные рисунки в книжке. Я почувствовал себя хранителем высшего знания и, вместо того, чтобы выпроводить их, легкомысленно согласился. К тому же, само тайное рассматривание этих картинок вместе с двумя девочками, приятно волновало. Мои объяснения Татка, которой в ту пору было лет десять, не слушала, но на картинки смотрела, вытаращив глаза. Мы второпях перелистали обе книжечки и девочки, удовлетворённые, убежали. Мне и в голову не могло придти, какие тучи сгущаются надо мной.
Вечером того же дня в коридоре ко мне подошла Олькина мама и, лицемерно улыбаясь, позвала меня к себе в комнату. Поговорить. Посадив меня перед собой, она как удав посмотрела на меня и спросила, чем это таким мы занимались с Олечкой. По-моему, у меня покраснели не только уши, но и спина, обливаясь потом, я пытался сообразить, знает ли она про наши прошлые с Олькой эксперименты, про мои анатомические лекции; в голове у меня всё перемешалось: мои фантазии и реальность, мои далеко идущие планы относительно Ольки и вполне невинная действительность. Но более всего я перепугался, что сейчас-то и откроется мой онанизм. Я знал взрослых: начав расспросы, они обязательно докопаются до тайны. Тётка смотрела на меня пристально, прямо в глаза, мне казалось, что она читает мои мысли, и я весь внутренне сжался, чувствуя, что сейчас обоссусь от страха. И тут Олькина мать совершила тактическую ошибку (видимо, она и предположить не могла, какие мысли скрываются в головке её племянника). Она спросила: "А что за книжки ты ей показывал? Неужели тебе интересно на это смотреть?" Стало ясно, что в вину мне ставят только показ запрещённой для детей литературы, и я тут же поклялся, что нашёл их случайно, что всё это мне совершенно неинтересно, и что я больше не буду. Помучав меня для порядку, она отпустила меня: с учётом переходного возраста я был прощён, удержавшись на грани катастрофы. Копни она поглубже, нервы мои не выдержали бы и я мог признаться в действиях более серьёзных, чем простое разглядывание картинок в книжках. Но обошлось...
Я убежал во двор, и там, за сараями, чуть не разревелся от обиды и злости. Было чувство, как будто взрослые подсмотрели, как я дрочу в кабинке туалета, они влезли в мои тайны и снова распоряжаются моей душой!!! И всё потому, что эта дура Олька просучила! Предала! Рассказала – и кому? родителям! – нашим врагам, шпионам, лицемерам и врунам. Я чувствовал себя совершенно одиноким, мир вокруг был чужим и враждебным. Я поклялся себе, что никогда более не подойду к Ольке, она для меня больше не существует.
Книжки между тем тихо исчезли из шкафа, их, видимо, перепрятали. Ольку я игнорировал, всем своим видом своим показывя, что знать её не желаю. Олька выдержала неделю. Моя обида потихоньку стала проходить, а Олька, по-видимому, мучалась всё больше, от сознания собственной вины и невосполнимости утраты. Я всё-таки был для неё старшим братом (родных братьев у неё не было), за которым она всегда тянулась, познавая запрещённые взрослыми тайны окружающего мира. Она была в нём так же одинока и беззащитна, как и я.
Наконец настал день, когда она не выдержала. Тихонько проскользнув в дверь, она остановилась в углу и разревелась. Размазывая слёзы и сопли, утираясь ладошкой, она, всхлипывая и захлёбываясь, рассказала, что это малолетняя Татка, потрясённая увиденным в книжке хуем в разрезе, выложила всё своей мамочке, та прибежала к нам, и взрослые взялись за Ольку. Я знал, чего могут добиться эти садисты, я сам был на грани признаний, поэтому Олькины слёзы растопили моё оледеневшее сердце. Я всё понял, она была не виновата, мы оба страдали из-за НИХ! Олька всхлипывала: "Прости меня, прости меня...", а я её уже простил, нежность и сострадание переполняли меня.
Я подошёл к ней вплотную. "Поклянись, что больше никогда, ничего, никому не скажешь!" - "Да, не скажу..." – пробормотала она. " Не ДА, а КЛЯНУСЬ!" - потребовал я. Тут у меня мелькнула блестящая мысль. "Давай вместе поклянёмся кровью" - предложил я. Олька была готова на всё, чтобы вернуть моё расположение. Я достал иголку, взял Ольку за руку, сдавил кончик её мизинца и проколол его. На мизинце выступила капелька крови. Олька, стиснув зубы, молчала. Я, преодолевая боль, молча проколол мизинец себе, и прижал его к Олькиному пальчику. Капельки нашей крови слились. "Повторяй за мной. Что бы мы ни увидели,- импровизировал я,- что бы мы ни узнали... что бы мы ни сделали... никому из взрослых... ни слова... ни за что... никогда..." Меня уже самого трясло от сознания важности и торжественности момента, Олька была в полуобморочном состоянии, но шёпотом в точности повторяла всё за мной. Наверное, от боли и всех переживаний она впала в состояние, близкое к трансу, а я почти физически ощущал свою власть над её безвольным существом, её готовность выполнить любой мой приказ. И я решил проверить: будь, что будет.
"Ляг..." - тихо выдавил я из себя. Олька послушно подошла к дивану и улеглась на бок, по детски подогнув коленки. "Не так..." Олька повернулась, и легла на спину, Майка её натянулась, обозначив маленькие едва набухшие грудки, коротенькая юбочка задралась, приоткрыв светлые шёлковые трусики, плотно облегающие круглый, выпуклый лобок с ложбинкой посередине. Осторожно, стараясь не касаться её тела, я сдвинул юбку ещё выше, пока не увидел полоску смуглого худенького Олькиного живота. Оттянуть резинку её трусиков, а тем более снять их, я не решался, её беззащитность и страх перед собственной властью над чужим телом, сковывали меня. Я положил ей ладонь на лобок и сквозь тонкую ткань трусиков почувствовал тепло, наполнившее всё моё существо какой-то непривычной силой. Олька лежала тихо, закрыв глаза и не двигаясь, вытянувшись и слегка раздвинув ноги, можно было подумать, что она спит. Только напряжённые губы придавали её лицу недетское выражение, она словно прислушивалась к новому для себя ощущению чужой ладони в запретном месте. Мы наполняли друг друга теплом, два маленьких одиноких человечка, соединившихся во враждебном нам мире взрослых.
Не знаю, сколько времени мы провели так, без движения, боясь разорвать эту нежную ниточку нашего единства. Вдруг хлопнула входная дверь квартиры, Олька очнулась, вскочила с дивана и через мгновение исчезла. После истории с книгой ей было велено ни под каким видом не заходить в нашу комнату. Близился вечер, взрослые возвращались с работы, безжалостно заставляя нас снова играть по их правилам.

Окончание следует