Никогда вы не сможете, суки, так писать,
Как писал Пушкин, Александр Сергеевич, нахуй.
Тот, что принял смерть за пелотку,
Заебашен был насмерть Дантесом!
Он стаканами жрать мог водку,
Нихуя не закусывал даже, по методике
Блять негритянской, переданой ему его дедом.
Ганнибалом, ага, чернокожим.
Пушкин жэнщин любил ахуенно,
Не пропускал ни  одной он пелотки!
Кулаками ебашился Саша с пидерастами
В грязных парадных, накиданный синькою вжопу.
Допезды ему все было, Грибоедова
Даже «утюжил» по саням на какой-то днюхе.
Мастерюгой был нехуевым по дзюдо и
По тайскому боксу. Надавать мог пиздячек любому.
Но один, сцуко, был недостаток,
Как все полунегры он видел хуево
В тире мишеней ваще не видел
Занимался по-этому штангой и боксом.
И однажды какой-то там шмаре по трусам
Он давал в лесопарке (накормил ее вафлями вдоволь)
Только Пушкин чуть-чуть не заметил,
Что один полупокер позорный (ево мама Дантесом назвала)
Наблюдал из кустов из соседних,
Как коитусом Саша  занялся.
Но сработала чуйка нормально,
Понял Пушкин, что неподалеку
Кто-то «шляпу» всухую гоняет,
Наблюдая поэта утехи.
Сальто дерзкое, ноги, как плети -
Не прошли даром слезы и пот тренировок.
Пять секунд, и в кустах уже Пушкин.
По саням бьет мавашу Дантесу.
Взмылись ноги Дантеся под небо,
Вот уже голва ниже сраки
И лежит он позорно повержен.
Александр Сергеевич Пушкин
С пущей силой кулак свой сжимает,
Делает вдох, потом выдох
С криком победы в фанеру Дантесу хуярит.
Тот лежит без движенья, притихший,
Лишь колышит трусы на коленях
(преступленья свидетельство, нахуй)  
Свежий ветер подувший внезапно.