Когда-то я уже писал эротические рассказы. Это были унылые рефлексии юноши, который хочет ебаться и выдумывает почти глухонемые сцены, где люди со спермой в голове с размаху кидаются друг на друга, а потом не вылазят из постели сутками –разве что, пожрать. В этих рассказах почти не было диалогов: когда говорят пушки, музы молчат.

Потом я вырос, поебался и был неоднократно выебан. Не могу сказать, что от этого мне расхотелось женщину. Но захотелось как-то по-новому. Например, воткнуть ей на пару с кем-нибудь понимающим, и посмотреть, как ее заколбасит. Или выебать в стремном месте: на фермах подъемного крана, в высокой крапиве после дождя, среди пчел и мошкары. Или в открытом мужском туалете – внаглую, шокируя случайных самцов, чтобы жгли ее похотливые завистливые взгляды, чтоб чуяла всем телом напряжение чужих залуп.

Что-то сбылось, что-то нет, а что-то было совсем по-другому. Например, я никогда не думал ебаться на перилах музейной лестницы, - а было. Или ночью на государственной даче, когда от водки раскалывается голова и тебе не до секса. Но она – упоительная дура и провокаторша, и ей, пьяной, приспичило. И ты ебешь ее на охраняемом пляже, и никак не можешь кончить, а она орет так, что сбегаются секъюрити.  Наконец ты взрываешься в ней, она соскальзывает и, белея в темноте довольной жопой, плюхается в море. А ты стоишь, тяжело дыша, будто что-то потерял, и фонарики охраны бегают по твоему нелепому беззащитному хую. Но это все мемуары: недавно я понял, что меня волнуют совсем другие вещи.

Однажды люди, которые считают меня журналистом, попросили написать о частных психоаналитиках. Что вот, мол, и у нас теперь есть такие люди, которым можно за большие бабки поплакаться в жилетку, потому что кругом капитализм, человек человеку волк, и забесплатно ты никому нахуй не нужен. Я выписал три объявления и позвонил.
Первый был какой-то ебнутый: сначала наорал матом, а потом сладко запел, что это он так «зажимы снимает». Второй, не здороваясь, потребовал 150 баксов, и я послал его в пизду. А третий оказался женщиной. Объявление гласило: «Ломка негативных сценариев. Раскрытие сексуального потенциала».

Чистенький подъезд на «Алексеевской», черная дверь. Хозяйка в черной шелковой пижаме вылитая Монсеррат Кабалье – черная, носатая, жирная. В квартире все тоже черное, благовония и тьма. «Кофе будете?».

Я сразу понял, что никакой она не психоаналитик, и комната убедила в этом окончательно. Зодиаки, фигурки уродов, фонарики из рисовой бумаги, циновки, иероглифы – вся эта восточная поебень, которой забивают свою жизнь одинокие тетки без денег и детей.
- Вас что-то беспокоит?
- Мечтаю убить отца и жениться на матери, - познания россиян в области психоанализа вульгарны и отрывочны. – А «психоаналитик» - это от слова «анал»?
Толстуха затянулась «Кентом» и отметила, что я не оригинален: все мальчики об этом мечтают. А насчет анала она готова поговорить отдельно. Но если я правда хочу избавиться от эдипова комплекса, мне надо переспать с матерью, а потом называть ее только по имени.
- Моей маме не тридцать, и даже не сорок, – вздохнул я. – Хотя будь ей и двадцать, боюсь, я не решился бы.
- В подобных случаях мать может заменить психоаналитик, - улыбнулась Монсеррат, - За отдельную плату, конечно.
Я заметил, что лифчика под пижамой нет, и ее дыни свободно оттягивают ткань. Она перехватила взгляд и села на угол стола, выпятив полушария тяжелой, но упругой жопы:
- Вы говорили что-то про анал?
Толстухи не мой профиль, но в этой было что-то притягательное. То ли запредельная самоуверенность, то ли сокрушительная энергия, которой веяло от каждого ее движения. Я взял ее за грудь.
- Сколько?
- Плюс еще сто долларов.
- Пятьдесят!
- Семьдесят пять…
Сошлись на 60, хотя и это было много. Но наглость старой бляди обезоруживала, и я почувствовал веселую злость. Да и она явно хотела не только денег: пухлая рука в моих штанах была горячей, влажной и торопливой. Потом гора плоти бухнулась на колени и стала слепо ловить губами хуй.

Платье не обмануло – жопа и ноги были как мяч. Бывает такая упругая полнота, с гладкой, почти нестареющей кожей. Продолжая ебать, я водил рукой по здоровенным тугим ляжкам. Они были такими мокрыми, словно тетка обоссалась. Дырка у нее оказалась тесная. Я ходил в ней с яростью и ликованьем, чавкая залупой и хлопая по белому крупу. Она храпела, ныла и грызла дешевую клеенку на столе. Репортаж явно задавался.

Кончив, она полезла целоваться, но я грубо отпихнул ее на стол. «Лежать, ссука!», - сказал я. Это был важный момент: мы не были ровней. К тому же, она дико вспотела и воняла лошадью. И вообще, в такие годы и с таким пузом трахаться с молодыми мужиками, да еще за бабки за это получать! Вот, блядь, наглое животное! Она снова завыла и задергалась в конвульсиях. Я поднял ее за волосы и медленно развернул к себе: «Вставай, дырка!».
Дырка послушно поднялась. Кое-как побритая мочалка между ног покраснела и лоснилась, грим растекся, с подбородка паутиной свисала слюна, в глазах сквозил похотливый страшок. «А теперь пошла в угол, ссука!»

Жопастая напрашивалась на пиздюлину, потому что шла медленно и озиралась. Ладонью по роже - покачнулась, но устояла. Потом кулаком. Потом ногой. Потом опустил на колени и бил по морде хуем. С ним тоже творилось что-то странное: никогда еще он не был таким большим, никогда так не болел от напряжения. Толстуха тоже чувствовала уникальность момента и терлась о него, закатив белки, как свинья об осину. Снова начал ебать, но этого уже было мало. Опять подкатило, снова ударил, и меня отпустило снова. Чем больше я бил эту женщину, тем сильнее становилась эрекция. И тем сильнее приходилось бить ее, оттягивая оргазм. Потом руки устали, и я пинал ее ботинками «Карло Пазолини». Потом вспомнил, что есть ремень, и стал пиздить пряжкой. Наконец, она запросила пощады: «Все, устала…». Искренне, задыхаясь, неожиданно низким голосом.

Я поднял глаза - и только тут увидел напротив подонка. Багровое ебало, жилы на лбу, в одной руке ремень, в другой член. Настоящий папа-педофил. Я отошел от зеркала и распахнул окно. Потянуло снегом и гарью. Ветер свалил пыльную икебану, сорвал фонарик из рисовой бумаги. Поверженная Монсеррат ежилась в углу, прикрывая ссадины мокрой от пизды пижамой. Не хватало последнего штриха. Угрожающе мастурбируя, я подошел к ней  – и несколько протуберанцев застоявшейся спермы плетями опустились на ее редкие волосы . Потом швырнул две тысячных и молча направился к выходу. Уходя, мне захотелось запустить ей в голову горшок с пальмой, но я удержался. Я ведь все-таки журналист.