Уже час как стемнело, то есть время было подходящее. Неказистая фигура со сморщенной мошонкой мелкими перебежками кралась по огородам. Это Пашка Коцаный, прижимая к груди пакет с ворованными огурцами, крысячил на чужих сотках. Ему очень хотелось накопать ещё и ведёрко вкусной, питательной картошки, но где искать её впотьмах он точно не знал, потому и продвигался наугад.

Эх, темны же вы, деревенские ночи! Темны и загадочны, не знаешь, что ждёт тебя за углом, может там хмельные парни метелят попавшего под руку забулдыгу, а может присела по нужде идущая с вечёрки молодуха. Вот и шароёбок Пашка неожиданно заприметил в кустах смородины непонятный предмет. Приглядевшись, он различил толстую, обтянутую дырявым халатом жопу. Бросив огурцы наземь, проворный Пашка задрал на жопе подол, стянул исподнее и принялся бойко, по-молодому совершать поспешные фрикции. Судя по всему, жопа была вовсе не против, и вскоре после первых пугливых криков “ой! ой! да что же это, батюшки!”, раздалось довольное похрюкивание. Трещали в траве кузнечики, невдалеке хрипло пела старенькая гармоника и Пашка, невольно вслушиваясь в мелодию, ёб в темноте податливое тело. Лицо его не выражало ни капли блаженства, а только лишь угрюмую сосредоточенность на процессе. “Скорей, скорей, пока не запалили” – твердила его воровская душонка. Кончив на смородину весёлыми брызгами, он распознал, наконец, что тело принадлежит жене главного агронома Козлевича – мясистой бабе с мохнатой пиздой. Впрочем, она, как ни в чём не бывало, отчитала Пашку – мол, нечего по чужим огородам лазить, и ушла в сумрак тяжёлой поступью. Ну не блядь ли, а? Пашка же собрал огурцы и стал выбираться. Картошки в ту ночь он так и не набрал.

Что ни говори, а жизнь в деревне своя, особая. Не зря, выпив в столичном кабаке рюмку-другую, тосковал по ней Серёжа Есенин, не даром любил её Васька Шукшин. Каково это, встать на заре, набрать воды из колодца, наколоть дров и с песней отправляться пасти скот? Лежать на лугу, не отвлекаясь на гнус, подшучивать над неуклюжими бурёнками и самому улыбаться собственным шуткам. А после обеда завалить на сеновале дородную доярку и на душистой соломе до исступления наслаждаться её рыхлым телом. Или валятся на ромашковом поле с девочкой-пастушкой, ощущать её тёплое дыхание, возбуждённое биение сердца сквозь девичью грудь, а потом забрызгать невинное, всё в веснушках, лицо мутной, плодородной спермой. Вот и я, городской житель, бывало, сяду на рейсовый автобус, приеду к деду на село… ну да речь сейчас не обо мне.

Пашка жил бобылём. Работать не любил, зато промышлял воровством и в этом преуспел. Да, это на его счету бампер с колхозного ГАЗика, и карамельки из продмага, и даже драгоценный набор трусиков “неделька” из комода местной библиотекарши Марии Незалёжной его рук дело. А уж по чужим огородам он был спец, фрукты, овощи, корнеплоды – всё брал по соседям, тем и питался. На своей земле у Пашки росла лишь трава до мудей и немножко мак. Иногда, ранним, росистым утром он брал марлю, надрезал маковки… дальше вы, должно быть, и сами знаете. Порой удавалось иметь с этого немножко денег. Но только немножко, хе-хе. Совсем чуть-чуть. Сам же он не баловался, потому, как понятие имел. Ах да, была ещё грядка петрушки у него. Вот петрушку он потреблял всегда – в салатах, с супцом, с чаем даже, на зиму заготавливал. Это дед его научил. Так прямо и говорил: “Жри, Пашка, петрушку, сукин кот, – на письку влияет”. Ну Пашка и ел с детства, потому и обладал эрекцией коня.

Дед у Пашки тот ещё блядун был. На рожу не смотрел, а ценил в бабе лишь самое естество. Просто так ни одну не пропускал. То за жопу схватит, то шуткой одарит пошлой, а кого за гриву и в кусты. Не брезговал он и симпатичной скотинкой. Когда дед загнулся, бабы в деревне сразу как-то загрустили, виду, конечно, не подавали, а вот огонёк озорной в глазах пропал. Пашка деда любил и перенял от него задорный нрав и многие повадки. Ну что ещё сказать о Пашке? Погоняло у него Коцаный, потому как всё тело в царапинах и шрамах, даже на лице имеется – над бровью и на подбородке. Любит купаться в озере, на велосипеде ездить, гопака плясать умеет, выпить не дурак, а ещё, бывает, выйдет ночью из дому, поссыт с крыльца и подолгу разговаривает с растущим у забора кустом черёмухи.

Да, и природа в деревне хороша, и люди открытые. Нет этой городской разобщённости, самодостаточности, отсюда и простота отношений. Да и воздух не в пример нашему. А какой в деревнях говор!.. мммм, я ебёшь. Вяхирь, засычка, кочатыг – вот в этом наша поэтика, в этом наша “русскость”. Путро, попки, поставня – кто, акромя очкастых филологов, знает значение этих слов теперь? Идущая семимильными шагами урбанизация рано или поздно убьёт нашу словесность, погубит духовность, которая не в столицах зарождалась, а в деревне Константиново, в селе Михайловском, и в Ясной Поляне Тульской, сука, губернии. В наших домах стоит миксер и тостер, а где медный ведёрный самовар с сапогом на макушке? Мы жрём пиццу и булочку БигМак, и срём после них помидорными шкурками, а где кулич со сбитнем, где ароматный, с пылу, с жару растягай, медовуха, кулебяка, наконец? Где, я спрашиваю?! Нет ответа. И выхода тоже нет. Мы теряем наши корни. Тут я тихонечко заплакал.

Не знал Пашка, во что выльется ему тот перепихон в потёмках, не знал, бродяга. Да и кто бы знал? Все мы суём куда попало. Вот есть у меня одна знакомая девушка-инвалид, её опорно-двигательный аппарат безжалостно поражён ДЦП. Ничего так девчоночка, добрая, умная. Малоподвижная, правда. Сиськи такие маленькие у неё, аккуратные. Однажды я дефлорировал её за деньги, по её же, кстати, просьбе. Намучался, конечно, с бедняжкой, но деньги, знаете ли, уж очень нужны были. Думал доброе дело сделал, помог человеку, а она возьми и предкам своим расскажи. А они мне – либо бабки возвращай, либо женись, и матом меня, матом. Изнасилование пришить грозили, запугивали. Папка её чуть не переебал мне костылём дочкиным. Ну, я сказал “осознаю вину свою, неправ был, что девку вашу попортил, жениться мне рано, а деньги верну, но попозже, потому как поиздержался”. До сих пор от них прячусь, ебанутая семейка. Так что, семь раз отмерь, один засунь. Вот так то, мужички. Вот и Пашка… но обо всём по порядку.

Пашка сидел за столом и детской точилкой извлекал из карандаша длинную, вьющуюся стружку. Потом ломал грифельную залупень и точил снова – так он любил коротать время. В дверь постучали и вошли. Это появилась супруга агронома Козлевича, Берта Карловна, да-да, та самая. Прямо с порога она принялась производить странные действия развратного толку – скинув ситцевый топ, теребила свои лиловые соски, кокетливо подмигивала, играла язычком. Вскоре и юбка её и незатейливый трусняк пали ниц и выглянули наружу рабочие, налитые багрянцем органы пола. Должно быть, довольно распущенная особа эта мадам Козлевич. Она поступательно двигалась к Павлу, качая жирным бедром и источая похоть. Будоражил терпкий запах слизистого влагалища. Стало ясно, что нужно ей только одно. Да уж, яснее некуда. К тому же у порога стояло ведро полное качественных клубней сортового картофеля “яички Гулливера”, принесённое, видимо, в качестве компенсации. Ну что, деваться вроде бы некуда, от такой женщины не скроешься. Но Пашка на всё на это строго так сказал: “Вы уж извините, Берта Карловна, но я вас сегодня ебать не согласный, а всё, что промеж нас было, так это, простите, случайность. Уж будьте добры, покиньте помещенье и картошку свою нахуй заберите. Вот.” Ха-ха, мужик, бля, сказал, как отрезал. Шок – это по по-нашенски. Наспех одевшись, Берта Карловна пригрозила расправой и выпорхнула наружу. На полу остались сиротливо лежать её мешковатые панталоны с трогательной заплаткой не пойми где. От пережитого Пашка даже ощутил повышение температуры и лёгкий фолликулярный обморок.

Последующий день он провёл как-то тускло, несодержательно. Вяло онанировал. С грустью наблюдал за бешеным ведущим-грузином в чёрно-белом телике, пытался отвечать на его хитрые вопросы. Корявенько, по-пацански подстриг слоящиеся ногти, бросил в цветочный горшочек. Одному быть очень плохо, но не смертельно. В толпе ты тоже один. К вечеру Пашка оживился, засобирался, вечером в клубе танцы. Оделся простенько, так себе – джинсики, кедики, маечка, подтяжки – и вперёд, туда, где топчется неуклюжая деревенская молодёжь.

По пути в клуб завернул к дому Козлевичей. Вроде всё было чисто, без палева. Пашка, присел у порога и скоренько накакал кучку добротного гавнища на радость невесть откуда взявшейся жирной зелёной мухе. Муха позвала своих друзей, и вскоре над дымящейся кучкой зажужжала шумная, весёлая стайка. А Пашка в это время уже встретился у магазина с группой отважных хронических алкоголиков. Выпили, закусили, потёрли за жизнь. Немножко посмеялись над жилистой старушенцией с мешком макаронных изделий, эта ветошь трогательно искала бескорыстной помощи по транспортировке своей неподъёмной ноши. Проваливай, старая кошёлка! Душевные люди, эти алкоголики, и за что их народ не любит? На танцы Пашка пришёл расслабленный и с глупой улыбкой.

“Севодня празник у девчаат, севоодня будут танцы…” – звучал в голове знакомый мотивчик. А из динамиков сурово плакала группа “Звери” – любимая группа тряского диджея-параноика Антипа, он же охранник, он же сторож, он же, мать его, уборщица. Дико хотелось близости с упругим женским телом. На танцполе пребывало изрядное количество разномастного бабья, пацаны же, по большей части, тусили у стены, поедая семочки и меряясь хуями. Пашка, когда бывал расслаблен, обычно сразу давал гопака, красиво подскакивал, подолгу зависал в воздухе и мостился к бабам. Но тут он заметил Светку. Баа! Какие люди!

Где-то с годик назад Светка звала Коцаного своим парнем и даже готовила ему пожрать. Пашка был завсегда не против, водил её в библиотеку и погулять на луга, любил прилюдно ухватить за титьку, повсеместно сношал и проделывал с ней вещи, зовущиеся непонятными иностранными словами. Светка, надо сказать, обладала роскошной фигурой и кобылиной мордой. Причём, многие сходились на том, что морда над фигурой, всё-таки, преобладает. Хорошая была пара, смешная… Но однажды, как-то неожиданно, Светка укатила в город с заезжим шабашником Гочей Цецелава. Увлёк её страстный кавказец, наобещал гор золотых и, как водится, любви до гробу. В итоге, результатом их непродолжительного сожительства, стал короткий видеоролик, где достаточно детально изображены Светкины экзерсисы с похотливой собакой дог. Вы, наверняка, наблюдали его в Интернете, а кто-то, возможно, даже передёрнул разок-другой свою скрипучую щеколду. Я и сам, признаться, этот ролик обожаю. В общем, коварный Гоча использовал Светку в корыстных целях и бросил доверчивую простушку на произвол судьбы. Светка скиталась, жила где придётся. Торговала жареным семенем подсолнуха, заманчиво крутила попой в каком-то сомнительном варьете, думала в институт на курсы записаться со временем, но всё-таки вернулась назад в деревню.

“Светка, пошли покурим” – по-свойски предложил Пашка. Молодые люди вышли, закурили на крылечке и долго молчали. Да и о чём говорить после нелепой разлуки? Светка делала вид, что не замечает бесстыжих парней, то и дело выбегавших из клуба с целью нарочито поссать на свежем воздухе. Один негодяй чуть не намочил ей юбку, еле увернулась. Вдруг подошли двое, наверное с соседнего села (Пашка их ни разу не видел), и прямо с ходу принялись залупаться. Навязчиво так, бесцеремонно. Подтяжки Пашкины им, видите ли, не понравились. Слово за слово, началась нечестная дворовая драка. Пашку повалили и пинали куда придётся. Когда незнакомые люди бьют вас ногами, это очень унижает, поверьте. В тяжёлых ситуациях Пашку всегда выручала доставшаяся от деда смекалка и счастливый случай. Вот и здесь он заметил ржавую арматурину – грозное оружие в умелых руках – и незамедлительно призвал её на помощь. Поднялся, расквасил в кровь противные лица хулиганов, безжалостно метил по тестикулам – попал. Ох, как же приятно добивать поверженного противника, оскорблять его остроумными насмешками и втаптывать в грязь! Ударить под дых носком тяжёлого ботинка, наступить на горло, смеяться над его хрипом, цинично пописать на молящее о пощаде лицо… хотя это, пожалуй, уже слишком. Народ вывалил из клуба и поддержал Пашку одобрительными выкриками и умным советом, мол, давай, Коцаный, наказывай чужаков, по почкам его, по почкам, справа заходи… Диджей Антип вскарабкался на крышу, направил на дерущихся луч прожектора и оттуда, с верхотуры комментировал потасовку посредством старенького громкоговорителя. Выходило у него что-то вроде: “Таак… ого! Ну! ну!.. да уж…” Весёлое было зрелище, не оторвешься. Тут, под шумок, незаметно, подкатила машинка “чёрный воронок”, всех троих повязали и отпиздили резиновыми дубинками. Толпа с недоумением наблюдала, как увозят её героя, такого смелого и сильного ещё мгновение назад. Волки позорные, блин. Берта Карловна Козлевич вышла из телефонной будки с ехидной улыбкой на своём сдобном лице, придя домой, она сварила мужу борщ с пампушками и тоненько порезала хлебушек.

                                            _________________________

Пашку осудили по “хулиганке” и закрыли в учреждении общего режима, через год он угрюмый и заматеревший с татуировкой “нож и роза” на левой ноге уверенной походкой выйдет на свободу. В родную деревню он уже не вернётся. Тех двоих признали потерпевшими, говорят, вскоре после драки их видели выходящими из дома Козлевичей с тремя вилкАми капусты и бутылью первача. Может врут, не знаю. Светка отправилась в город обучаться в сельхозтехникуме по специальности технология машинной дойки.

Однажды ранним утром Берта Карловна, после именин своей подруги, где она крепко выпила и долго скакала под музыку, обнаружила себя в чистом поле, привязанной к кровати, практически без одежды и с черенком от швабры в своей дряблой попе, покрытой кудрявым волосом. Ох, и посмеялись же нашедшие её мужики! И вообще, с ней стали твориться странные вещи. В хлеву она наступила на грабли, а у магазина к ней подскочила собака с очень недобрым взглядом и тяпнула её зубами за титьку. Берта Карловна рассказала обо всех бедах своим товаркам и немало удивилась, узнав, что и у них не всё ладно. Оказывается, одна потеряла пять рублёв мелочью, а у второй прокисло молоко раньше срока. С тех пор по селу промеж баб поползли слухи о проклятии Коцаного, которое действует лишь на полных и весьма полных женщин. Так бойтесь же, толстожопые бляди!