Он сидел и сквозь потрескавшееся оконное стекло, наблюдал как падают тяжелые капли дождя.
Давно что-то никто не заезжал, прибарахлиться, разобрать на дрова какой-нибудь домишко, чтобы построить из него баньку – круговорот - поначалу отбоя не было, люди ведь как уезжали - в спешке, все побросали, и пианины и телевизоры, мебель пооставляли, ну вот и стали наезжать с других поселков, забирать, что хорошо лежит, но никому не нужно.
Было в доме так шумно, одни бабы, и он, - курышки мои, ласково называл.
Теща учила в местной школе, и здесь же родила его будущую жену, его Зину, сколько воды утекло, сколько людей прошло мимо, и уже забылось, стерлось из недолговечной, стариковской памяти. Теща уехала на Украину, на родину, все мечтала отогреться, наесться до отвалу винограда, надышаться перед смертью.

Потом оказалось, что содержание поселка, не только этого, но и многих других – экономически неоправданно, слишком накладно для развалившегося государства, о людях, как обычно никто не подумал, да и какие там люди, так, северяне неразумные.

- Иван Михайлович, ну а вы то, что еще не собраны? - спрашивала тетка из собеса.
- Да не Михалыч, а Михеич я, - поправлял дед. - Вот ведь неразумная, - думал про себя. - Ну пойми ты, милая, куда я старый поеду, кому я нужен, жена у меня тут с сестрой, живут на погосте, как я их одних оставлю? Кто за могилками присмотрит, не по-людски это.
- Да что ж вы дедушка не поймете, все... баста, закрывают поселок, неперспективен, ни
продуктов, ни котельной не будет, как вы жить то будете?
- А как буду, так и буду, помаленьку, ноги то пока ходят, печка у меня в хате, ружье вон, почти новое, прорвусь, милая.

Горы - такие багряные осенью, дочка, еще девченкой так любила их рисовать, на закате, глаз не отвести, красотища, где теперь она, и дочь, и былая красота. Она давно уехала, у нее своя жизнь, ей не до гор, дети уже небось.
До последнего, пока не срезали провода, и не попилили на дрова телеграфные столбы, он исправно платил за телефон, может дочка позвонит, но телефон молчал, на почтовом ящике уже давно заржавел замок.
- Не пишет, и хорошо, значит все в порядке, - говорил себе, по ночам плакал, когда темно,
не стыдно.

Спина, что то стала пошаливать, ну да и черт с ней, не ходовая часть, прорвемся.