Профессиональную гадалку Валю пиздили не слишком больно. Явно, что в задачу молодчиков входило лишь припугнуть. Они вяло тыкали ее расслабленными кулаками, хватали за морду и швыряли в объятия другого изверга, тот выдавал протяжного пинка и снова полет в объятия. Это более походило на акробатический этюд "Братья Трипаяло и сестра", нежели на избиение. Будь Валя не столь стара, не так толста и страшна рожей, ее бы, наверное, просто выебали бы, тем бы дело и кончилось. Но она была старой жирной уродиной, и во всем городе, после поимки последнего маньяка на нее ни у кого бы не встал. Поэтому три ленивых парня не больно вальсировали ее по кругу тумаками, пинками и затрещинами. Наконец их руководитель притянул ее, уставшую и взволнованную, за грудки к самому лицу и отчаянно воняя всеми видами кариеса, прошипел в самую харю: "Поняла за что?". Хера тут скажешь? – "Не поняла"?, чтобы опять взялись за космы?; Сказала что поняла. Хуля тут поделаешь, работа такая.

    Когда визитеры ушли, поплелась Валя на кухоньку, налить водочки и поразмыслить. КТО? ЗА ЧТО? Последнее еще как-то могло найти объяснение. Выболтала, поди, чей-то секрет. Не мудрено тут. Люди к ней ходят разные, есть влиятельные очень. По глупости болтают такое, что и на самом жестком допросе у фейсов хуй скажут. Ну а она, понятное дело, иногда и шепнет кому про что. А что такого? Все для пользы дела. К примеру, прокурор думает, что его сглазил подследственный, а друзья подследственного думают, что это, наоборот, прокурор. Она тем говорит одно, тому другое, в результате все довольны, сглазу, как ни бывало, и все щедро платят. Кому от этого плохо? Это она раньше, по наивности, думала, что карты что-то открыть могут, молодая была... Гадала за так. Всякую хуйню, что карты ей подсказывали валила на несчастные головы. Истерики, инфаркты, разочарования – чего только она не видала. Одна подруга травиться хотела, когда Валька ей раскрыла глаза на якобы имеющуюся любовницу мужа. Потом оказалось все это хуйня. Тогда тоже с разборками к ней приходили. Но времена были тихие, совецкие, никто тогда никого не пиздил. Да и за что? Карты, известное дело – хуета несерьезная, дурак тот, кто в них верит и берет близко к сердцу. Да только пришло милое сердцу время перестройки и реформ. Вот где она, глупая и страшная рожей, оказалась нужна. Повалил к ней народ за советом, потащил деньжат. А за деньги как-то гадаться стало лучше. Спрашивает ее бабенка, мол, как, будет он моим?, и стошечьку подсовывает. Об чем вопрос? - Канечна!

    Потом круче. Пошел деловой народ, бандиты, менты и прочие шустрики. Не сами, через жен чаще или любовниц. Те уж в открытую ломили такие вопросы, что уголовный кодекс сочился кровью и стыла в жилах жижа. А главное, стали сбиваться они как-то в стаи, в группы по отдельным вопросам... Так, помалеху, разобралась она в хитросплетениях деловой жизни и стала этим втихую пользоваться. Только глупа была. Не разобрав иной раз, играла сразу за обе команды, выбалтывая тайны тех и других напропалую. Пару раз ее, как дуру неосознанную просто предупреждали, но пиздели впервые.

    "Кто? Кто?" – вертелся в очумевшей голове надоедливый вопрос, но не было на него ответа. Тут в дверь снова позвонили…
На пороге образовались три облома, еще больше первых, при галстуках и сразу представились:

   - Мы от Владимира Фредоновича, директора "Алмаза", - с порученицем.
   - Опять?! - Когда три парубка заполнили прихожую, Валя подумала, что ей приходит окончательный пиздец и от страха, ебануто улыбаясь, смогла вытянуть из испуганного мозга лишь это.
   - Не, мы первый раз, - сказал старший и полез в карман. От туда он достал 200$ и протянул сжавшейся в углу Вале: – Вот! Прогноз твой относительно директора кладбища шефу очень понравился… Велел бабок дать и сказал, что б на прокурора погадала. Только без порчи там всякой! – они кенты. Поняла? – Парни стали вытискиваться за дверь, но старший обернулся. – Ты бабка не ссы, ты на кладбищенского молись, чтоб подох, а то тебе пиздец!
    - Да, да! Сынок, пусть Фредонович не беспокоется… - И, закрыв дверь, пошла паковать вещи. Делать в этом городе ей было боле нехуй, а такие, как она, везде прокормятся.