Мечты сбываются... Пелось в популярной некогда песне неко­гда популярного Юрия Антонова. «Сбылась и моя»,- скопив немного денег, приобретя двухнедельный курс обучения языку и прорвавшись сквозь сито собеседований в английском посольстве, думал я, стоя у телевизионного терминала в Шереметьево, когда нежный и в то же время жесткий голос популярной сегодня Земфиры заявил: «Мне при­снилось небо Лондона...»

Я физически ощутил как, пульсируя в такт музыке, неостано­вимо протекает сквозь меня его величество время. Обычно незаметно, но от этого не менее безжалостно, делающее нас взрослее суть старее. И я понял, что случилась новая веха в моей жизни. К сумме моих вос­поминаний, то есть ко мне, ибо что мы если не память, добавилось что-то настолько важное, чего нельзя будет отнять без серьезного ущерба для моего «нелюбимого» Я. Я познал ностальгию по Лондону, на землю которого впервые ступлю через четыре часа. Я понял тоску о том, что еще не случилось.
Я уезжал, чтобы вернуться. И я вернулся. И я жалею об этом.

***
Родина не ласково провожает своих сыновей. Ее суровость, как предчувствие неотвратимого изменения душ ее, и только ее, детей, ревностью эгоистки матери (едешь - значит не любишь) подкреплен­ной вековым опытом возвращенцев (был там - значит никогда не бу­дешь любить ТАК КАК ПРЕЖДЕ), материализовалась в глазах - зер­кале души офицеров пограничников: Эркенов, карачаевец, Ставро­поль - отойдите за красную линию, подождите... И мой молоткастый, серпастый символ былого призрачного величия вместе со старшим смены исчезает в недрах служебных помещений. В порядке очереди мимо скользят привычные-безразличные глаза «россеян» с благона­дежными фамилиями и удивленные глаза обладателей более престиж­ных паспортов, гадающих: террорист - наркоделец? Через двадцать минут мне молча (что тут объяснять) возвращают аусвайс и разреша­ют пройти эту невозможно символичную красную черту. Надо заме­тить, что при возвращении ситуация повторилась с комичной тожде­ственностью - даже угрюмый старший офицер уносивший мой пас­порт был тот же.


Самолет. Как самолет, только чище, тише, свободнее, крутят кино и лучше кормят. Только и всего. Видимо отдавая дань уважения нашим традициям, опоздал на 40 минут. Мелочь, а приятно, - и у них бывает.

Подлетаем. Выглянул в окно. Вся видимая, а точнее не видимая ночью земля от горизонта до горизонта залита вечерними огнями. Та­кое впечатление, что, поднявшись выше, по ним без труда можно бы­ло бы различить очертания острова.

Сели. Британский визовый офицер, женщина латинос лет три­дцати пяти, была столь же «дружелюбна», как и ее российские колле­ги. Сама потомок эмигрантов, с ревностью предателя (не дай бог за­подозрят в сочувствии) выискивает нелегалов и других сомнительных. Помимо паспорта с визой потребовала приглашение от фирмы, адрес проживания на территории королевства и обратный билет:) Все было. Было и впечатление, что ей это не понравилось. Напуганный визовыми легендами, которых наслушался за долгие часы очередей в кон­сульстве, вспотел, ожидая, что «завернут» из аэропорта - говорят та­кие случаи бывали. Обошлось.

Русские, ступив на землю заграницы, с ловкостью профессио­нальных разведчиков исчезают по одному, словно растворяются в воздухе - я не с ними... я не такой... я не русский...

Метро идет прямо из Хитроу. Мне на другой конец Лондона. Беру билет у вежливого и доброжелательного кассира. Черт возьми, действительно вежливого и доброжелательного - не тренированной улыбкой российского VIP-персонала, а живым участием в судьбе это­го странно коверкающего английские слова парня из неведомой стра­ны, человека. Сажусь в вагон и... испытываю впечатление... первое впечатление... сильное впечатление, которое сформулировал позже как качество жизни.

Это не виданное, не испытанное прежде и не представляемое ранее, неразрывное во времени и пространстве и этим особенно впе­чатляющее, ибо местами оно встречается и здесь, ощущение комфор­та. Постоянное ощущение комфорта. В вагоне метро, в салоне автобу­са, в пабе, ресторане, магазине, на тротуаре - везде. Это ощущение наслаждения от любого самого обыденного физического процесса. Если это поездка в автобусе, то ощущение точнее всего можно опи­сать забытым словом из детства - кататься. Как ребенок наслаждается первой поездкой на автомобиле - катается, так и я наслаждался. И ка­чество это складывается из суммы простых, в сущности, вещей: чис­тота в салоне, малое количество пассажиров, комфортная температура и радующие глаз краски как внутри, так и за окном. Это то самое ка­чество, которое является прямым и простым следствием количества. Количества чистоты и красоты. Когда глаз, ухо, нос не могут найти, каюсь искал, что-либо не радующее их.

Второе главное впечатление рождалось во мне по мере накоп­ления суммы встреч с жителями Англии. Оно трансформировалось через призму 30 лет жизненного опыта здесь, и метаморфозы его при­нимали уродливые формы. Оно пробивалось сквозь постоянное ощу­щение подвоха, недоверия. И отсутствие этого столь необходимого мне подвоха казалось особенным, дьявольски изощренным подвохом. Смысл которого в том, чтобы заставить меня расслабиться, поверить что подвоха нет... и тогда!!!

Это было самым сложным. Поверить что подвоха нет.
Так просто не может быть, говорил мне весь предыдущий опыт моей жизни. ТАК ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

Мне трудно было поверить, что так быть может. Это чувство, пройдя тяжелый для меня путь от ощущения до осмысления и конкре­тизировавшееся в носители мысли - слова, оказалось чувством безмя­тежного душевного комфорта, проникающего во все стороны моих душевных ощущений и играющее в них новыми удивительными гра­нями, одна из которых ослепила меня своей яркостью и чистотой. Эта грань   -   безбрежное,   повторюсь,   безмятежное   чувство БЕЗОПАСНОСТИ. Оно было ново, до боли обидно ново, для меня в моей взрослой жизни. С большим напряжением я смутно припоми­нал, (казалось, что припоминал) подобное чувство в раннем, очень, чуть ли не в утробе матери, детстве. В том возрасте, когда тоски еще нет.

Метаморфозы рождавшегося чувства были ужасны. Удивлен­ный невозможным, поначалу невыносимым уровнем безопасности, постоянно ожидающий, ищущий подвоха (предупрежден - значит вооружен), воспринимающий отсутствие подвоха за особенный, дья­вольски хитроумный подвох, я начал все сильнее и сильнее ненави­деть этих вежливых, улыбчивых англичан. Мне хотелось сделать что-то такое, что вызовет у этих изнеженных, глупых (ибо только полный «лох» может быть таким безмятежным) людей столь привычное, столь постыдно необходимое моей душе проявление внешней агрессии. Это была мука - поверить, что агрессии нет. Поверить, что никто, не толь­ко не кинул в мою сторону косой взгляд, но, черт возьми, никому и в голову такая мысль не приходила! И я не верил. Я держался сколько мог.
Но я поверил. Я предал Родину.

Я никогда не считал себя забитым. Безусловно, как все причис­ляя себя к лучшим сынам своего отечества, умеющий «добазариться» и с ублюдком гаишником и с пьяной братвой, не раз победивший в кровавых драках и не раз проигравший, готовый ко всему, я был абсолютно не готов к тому, что все мои умения, весь мой опыт борьбы за жизнь может оказаться абсолютно не нужен. Что есть такое место на земле, где не нужно бороться. Где можно просто жить. К жизни я ока­зался не готов.

Я все сильнее и сильнее ненавидел этих людей. Людей которые «не видели жизни», не знают, не ведают цены моему опыту борьбы за жизнь.

Что же ты улыбаешься, думал я о встречной женщине. Как же ты не понимаешь, что нельзя так просто улыбаться первому встреч­ному. Что далеко не каждый достоин улыбки... Что... Что?
И я улыбнулся. И мне понравилось улыбаться.

Мне удалось разжать лапы ненависти к людям умеющим жить. Но следующая метаморфоза не менее постыдна. Особенно потому, что это было приятное чувство.

На смену ненависти пришло чувство собственного превосходст­ва. Я совершенно четко понял, что я круче любого самого отъявленно­го местного хулигана. Я знал, что выверну наизнанку любого черного воришку (грабить и воровать - привилегия черных). И мне хотелось этого. Я искал этого. Я (стыжусь? - да, почти нет) мечтал: левый в пе­чень, ногой по опорной, правый боковой в челюсть - если устоит на ногах. Если нет, то ногами по спине. Долго. Причем именно так. Ни в коем случае не первым правый боковой, ибо им я вырубаю сразу, а мне хотелось, чтобы он успел удивиться, не отключился сразу, так и не поняв что случилось. Знай наших!

Я искал его. Черного хулигана, которому я смогу, имею полное моральное право, отомстить... отомстить за... за все. И я нашел его.

Было поздно. В вагоне метро сразу поймал его пристальный взгляд. Нас было двое. Я. Он. Глазки скрытых камер не в счет. Сел. Снова поймал взгляд. Взял номер бесплатной газеты. Сладко защеми­ло - попался. Поднял глаза - и не отвел. Он принял понятный даже го­рилле вызов. Он тоже искал меня. Он тоже искал жертву. Одним прыжком полвагона, правая рука в кармане, навис надо мной (мельк­нуло снизу, на подъеме в челюсть - убью), выпалил: «Что ты уставил­ся е..ный белый, может тебе не нравится цвет моей кожи».

Англия - страна традиций. Некоторым из них сотни лет некото­рые родились недавно. Я не знаю сколько лет этой традиции: черный грабит белый отдает. Думаю, что она сформировалась в массовом сознании не так давно. С тех примерно пор, когда выгодная в между­народных делах карта защиты прав человека, дающая возможность вмешиваться во внутренние дела более слабых государств, стала при­носить свои горькие плоды в делах внутренних. При прогулках по Лондону визуальное соотношение белых и остальных (негры, латинос, арабы) 50 на 50. И это проблема. Проблема в том, что город не может безболезненно переварить такое большое количество чужаков. Куль­тура, быт, уклад жизни мегаполиса претерпевают очень существенные и зачастую опасные изменения. Старые традиции уходят. Появляются новые. И одна из новых: черный грабит - белый отдает.

Черный действовал по традиции. Я - нет.

Я нашел его. Но нашел поздно. Ни тени страха, ни тени сомнения не пронеслось во мне.

«Ну, братуха!» - легко родившаяся улыбка расслабила ладонь. «Ну, ты загнул!» - улыбка перешла в необижающий смех.
«Садись, лучше, побазарим.» - похлопал я кресло рядом с собой. Зерна были брошены не на бесплодную почву. И они проросли. В нем - таком черном, таком «не похожем на меня» - я увидел себя. Себя мгновением назад. Мне стало жалко нас.

Сбитый с толку нетрадиционным поведением жертвы, агрессор еще пытался вернуть ситуацию в привычное русло - вызвать страх. Но страха не было. С неотвратимостью наказания мы менялись ролями.

С комичным желанием вернуть уходящую злость: «Ты не анг­личанин?» С еще более смешной гордостью: «Нет. Я русский.» Оби­женно: «Oh, it's o'key!». И - побег в соседний вагон.

Я не горжусь этим поступком. Глупо гордиться, когда просто правильно поступил.
Несколькими днями спустя я вернулся на Родину. Вечером, уст­раиваясь в Измайлово в гостиницу, потерявший бдительность (вот он подвох), я срезал путь через лабиринт торговых ларьков. Был избит и ограблен в 20-ти метрах от стационарного милицейского поста. Попал на деньги. Долго болел ушибленный бок. Обидно за пропавшие суве­ниры маме и племяннику. Просто обидно.

Я вернулся. И я не горжусь этим.