Ровно в восемь часов утра молодой, но уже подающий надежды писатель Кобылкин ворвался в рабочий кабинет Петра Афанасьева. Надежды Кобылкин подавал только самому себе, ибо писать начал всего три дня назад, однако будучи от природы не робкого десятка, к Афанасьеву зарулил, как к старому знакомому. Тот как раз завтракал, воображая, видимо, что 10-летний стаж просиживания казенных штанов в редакторском кресле «Литературной мысли» позволяет ему держать нераскрытые таланты на жесткой деревянной скамье за массивной дерматиновой дверью. Из саквояжа был извлечен средней величины жареный цыпленок, хлеб, лук, яйца, сыр, масло, горчица и даже пузырек с кагором — Афанасьев любил питаться вкусно, предпочитая домашнюю пищу буфетной. Крошки висели в бороде Афанасьева, осыпаясь при каждом движении жующих челюстей, которыми редактор за 10 лет успел перемолоть немало молодых наглецов, считавших себя новыми Хэмингуэями и постмодерновыми Гоголями. Однако так к нему ещё никто не входил.
— Это что!? — вырванный из своих размышлений Афанасьев от неожиданности икнул и уронил кусок хлеба. Челюсти перестали жевать, в глазах застыло удивление. Крахмальная салфетка со следами кагора выбилась из-под воротника рубашки и по-дурацки повисла на одном уголке. Афанасьев в раздражении сорвал её и вытер крошки вокруг рта. — Вы почему врываетесь, молодой человек!
«Из налоговой, что ли?»
Кобылкин сделал глубокий вдох, словно перед большим заплывом, и твердо подступил к столу:
— Не что, а кто. Кобылкин моя фамилия, звать Андрей Семенович. Будем знакомы.
Афанасьев неопределенно хмыкнул. Вытянутая, будто и впрямь лошадиная рожа посетителя не понравилась ему с первого взгляда. От такого хорошего не жди. Гость был прыщеват и небрит, вокруг рта залегли требовательные складки, губы поджаты. Глаза источали непримиримую решимость. В руках Кобылкин держал папку, на которую Афанасьев беспокойно скосил один глаз. «Андрей Семенович» оглядел кабинет, особое внимание уделив остаткам редакторской трапезы, и как бы между прочим спросил:
— А что это вы посетителей к себе не пускаете? Я еле пробился. Секретарша прямо грудью на дверь ложилась. Это с чего бы?..
«Точно, налоговики. Всегда издалека начинают» — Афанасьев начал покрываться холодной испариной.
Полусъеденный цыпленок сделал в желудке отвратительный кульбит и попытался выскочить наружу. Обнаглели…
— У меня обед. — Афанасьев уже оправился от потрясения, и его голос понемногу стал обретать резкость и рельефность, в нем явственно проступили нотки раздражения. — Там же табличка на дверях. Вы читать не умеете, что ли?
Кобылкин не смутился.
— У всех обед. А у меня времени в обрез. — Он покрутил головой и без приглашения уселся на стоящий рядом стул. — И угадайте, зачем я к вам пришел.
— Зачем же, — без особого энтузиазма отозвался редактор. По его лишенному эмоций тону невозможно определить, вопрос это или утверждение.
— Это вас, несомненно, заинтересует! — Гость с любопытством ощупывал взглядом углы кабинета.
— Да? Интересно…
Кобылкин не уловил иронии: его лопоухая голова на миг остановись, чтобы кивнуть, и тут же снова пришла в движение. Глаза перепрыгнули с книжного шкафа на его обладателя, принявшись ощупывать вулканические морщины на лбу редактора.
— Я принес вам отличный рассказ! Гениальная штука.

Афанасьев похолодел и тут же повеселел в предвкушении близкой расправы.
— Так вы… кхм… значит, по поводу творчества. — По лицу его против воли стала расползаться людоедская усмешка, при виде которой половина столичных поэтов обычно сразу падала в обморок, остальных парализовывало и из кабинета их приходилось выносить как античные статуи — на манер бревен. — И что требуется лично от меня?
Этим вопросом Афанасьев обычно сразу ставил не в меру зарвавшихся сочинителей на место, тем самым давая понять, что вовсе не обязан читать их ахинею. Разве что только за крупное вознаграждение… крупное, да… Которое в большинстве случаев не замедляло появиться на столе. Вот так. Хочешь славы — делись остальным. Её, славы, на всех не хватит. Вот разве что если постараться… Сам понимаешь. Неси коньячок, шампанское. Угу… Цветов и конфет не пью. Можно деньгами: инициатива приветствуется. Да, кстати, голубь, что ты там написал-то? Ещё ж почитать надо — может, оно нецензурное. Если бред какой-то — не обессудь. Мы всё-таки уважаемый журнал, а ты кто такой? Вот то-то же…
Афанасьев засопел, предвкушая взятку. Он даже приблизительно успел представить, как распорядится подарком. Однако секунды шли, а подношение не появлялось на свет. Мало того, пришелец даже не делал попыток откуда-то что-то извлечь. Редактор внимательно поглядел Кобылкину в глаза и неохотно диагностировал, что с этим ушастым ему «повезло» вдвойне: клиент, судя по всему, деньгами не обладает. Равно как и коньяком. Пришел, сволочь, с пустыми руками…
Что ж, есть много способов избавления от таких наглецов. И каждым Афанасьев владел в совершенстве, особенно если требовалось кого-то выставить с порога. Но Кобылкин умело проскочил из приемной сразу к редакторскому столу, тем самым лишив соперника его главного оружия. Придется теперь с ним общаться...
Мысли путались, желудок требовал завершения трапезы. Как бы этого Кобылкина отшить побыстрее? Редактор вздохнул: для этого надо было как минимум взглянуть на его творчество. А ведь как не хочется...
Меж тем гость не скучал. Афанасьев ошеломленно проводил взглядом огурец, который как будто сам собой выскочил из тарелки, окунулся одним концом в солонку и в два укуса исчез в улыбающейся пасти визитера. Не переставая жевать, тот взглянул на часы. Манеры, однако… Как с таким вообще можно иметь дело? Всё-таки остаётся репутация издания, очередность заказов, тематика, цензура…
Афанасьев смял улыбку и примерил на лицо непроницаемо-рабочее выражение. Сдвинув в сторону свою скатерть-самобранку, он надел очки и опасливо глянул на гостя.
— Ну-ка, давайте посмотрим, чего у вас там…
Кобылкин шлёпнул перед ним на стол тонкую папку, энергично рванул тесемки:
— Я смотрел ваши подшивки за десять лет — ничего похожего не было. Значит, вы просто обязаны меня напечатать. Это новая волна, знаете, как Пелевин, только с уклоном в экзотику… эклектику… эту, как её, эзохе... эзопе… эзоте… да какая разница, в самом деле. Друзья читали, им понравилось. Сказали, надо печатать. Так я сразу сюда.
— Ну-ну, — Афанасьев кисло рассматривал обложку с корявой надписью «Для творчества», — так уж сразу и напечатать. Сперва надо ознакомиться...
— Да, да, конечно, — Кобылкин улыбнулся. — А то я и сам могу рассказать, своими словами.
Афанасьев оживился. Пусть излагает в устном виде — на словах всегда проще будет договориться. Может, удастся убедить этого субъекта отнести свой рассказ куда-нибудь в другое место.
— Своими словами — это ещё лучше. — Афанасьев изобразил живой интерес. — Так оно и быстрее, и понятней. Как называется ваше... гм... творенье?
— Это пока рассказ, но может быть разработан в повесть. Называется он «В горы за минетом».
— Хм… Название ничего так. Оригинальное. А о чем он?
Кобылкин поскреб подбородок:
— О жизни. Молодой альпинист с пламенным сердцем мечтает покорить Фудзи-Яму, но ему постоянно что-то мешает. То лавины, то внезапная смерть отца, то однажды ночью Йети, снежный человек, рвет палатку нашего героя и под свист бурана делает ему минет… Герой в шоке. Экспедиция на грани срыва. Но человеческий фактор побеждает природу, и правда торжествует. Поборовший свои комплексы герой покоряет вершину и устанавливает на ней красный флаг с рекламой «Кока-колы». В самом конце выясняется, что снежный человек на самом деле был снежной женщиной, они вновь встречаются и женятся. Хэппи-энд.
— Хорошая идея, — одобрил Афанасьев, незаметно капая себе что-то в ящик стола. Запахло валерьянкой.
— Правда хорошая? — встрепенулся Кобылкин.
— Правда. Только… э-э-э-э… тематика устарела. Об этом ещё Джек Лондон писал, Обручев, Хэмингуэй… Вы ведь пока не считаете себя лучше Хэмингуэя?
Кобылкин энергично помотал головой. Афанасьев улыбнулся, поднял вверх палец и мягко закрепил успех:
— Значит, понимаете. — Он закрыл папку. — Нужна доработка. Смените тему, перенесите место действия в социум, поближе к народу. Должно получиться интересно. А там посмотрим…
— Спасибо за совет! — Кобылкин схватил папку и вихрем вылетел из кабинета. — Ждите меня через неделю! Такого наворочаю!
— Ну-ну… — меланхолично буркнул вслед Афанасьев, сметая крошки со стола. «Чтоб тебя, паршивца, черти съели». Он был уверен, что больше не увидит этого проныру. К завтрашнему дню забудет и горы свои, и писательство, снова с друзьями в карты зашибать начнет. Они, эти студенты, вообще быстро ко всему охладевают, кроме денег. Пусть их.

* * *

Однако ровно через неделю Кобылкин вновь впорхнул в редакторский кабинет с радостной улыбкой на устах. В руках он держал всю ту же папку; Афанасьев отметил, что та стала на порядок толще, и внутренне чертыхнулся. Он уже и думать забыл про надоедливого юнца. Однако правила игры требовали продолжения. Редактор отставил в сторону кофейную чашку и прокашлялся. Довольный Кобылкин привычным движением плюхнулся на стул; казалось, его уши-пельмени трепещут от предвкушения похвал.
— Принесли, значит. — Утвердительно промямлил Афанасьев, усаживаясь за стол и показывая глазами на папку.
— Ага! — Кобылкин радостно засмеялся. — Гениальная вещь! Я переработал рассказ в повесть, новое название — «В город за минетом». Социум, проблемы современной молодежи, урбанистическая романтика и так далее.
— Да… гм. — Афанасьев огладил бороду. — А какова сюжетная линия?
— Сюжет — пальчики оближешь! Молодая доярка Фрося едет в большой город, чтобы стать там кинозвездой. Но долог и тернист путь к славе, Фросе приходится бороться с рэкетом, с коррупцией, с жесткой непрекращающейся конкуренцией… Всё же она не сдается, закаляется в борьбе и мало-помалу приближается к успеху… А меж тем в деревне стонут недоенные коровы, страдающие без нежных Фросиных рук… Друзья и родственники на общем совете решают послать за Фросей гонца, чтобы тот вернул её домой. Почетная роль выпадает деревенскому дурачку Васятке, он едет за Фросей, но садится не в тот поезд и попадает совсем в другой город. След его теряется… Проходит много лет. Фрося уже кинозвезда, но она часто тоскует по оставленному дому. В один из дней она собирается ехать на вечеринку к королеве и видит, как её телохранители пинают чье-то тело у крыльца. Это костлявый оборванец, в котором Фрося неожиданно признает старого друга Васятку. Он передает ей письмо и умирает. С плачем раскаяния Фрося делает остывающему трупу минет и забирает его семя с собой в деревню, чтобы родить там от Васятки ребенка…
— Стоп-стоп-стоп! — Афанасьев мягко прихлопнул рукой по столешнице. — Это тоже уже было. Вспомните кинематограф от Довженко до Чаплина. Зачем повторяться?
Кобылкин сокрушенно нахмурил брови.
— Ну… А какая тема будет актуальной? Так, чтоб напечатали?
— Экология! Вы ведь видите, что творится с водоемами, как загрязнены леса… — Афанасьев сладко зажмурился и подбросил надоедливому «гению» самую гнилую тему, какую знал. — Напишите что-нибудь о природе. Можно об экзотической...
К приунывшему было Кобылкину разом вернулась вся энергия.
— Сделаем! — и он в один момент исчез за дверью. Покинутый им стул ещё некоторое время стоял на двух ножках, потом грохнулся на пол.
«Вот же идиот». Глядя ему в спину, Афанасьев нетвердыми пальцами сунул под язык валидол и запил остывшим кофе.

* * *

Неделя прошла без особых эксцессов. Новый номер журнала вышел из печати, Афанасьева похвалило высокое начальство, маститый поэт подарил ручку «Паркер» с дарственной гравировкой и пообещал помочь с путевкой для дочери. Всё было хорошо… Однако несмотря на неподъемное задание, данное Кобылкину, Афанасьева грызло беспокойство. В назначенный день он с самого утра приказал никого к себе не пускать, но это, конечно, не помогло.
Ровно в восемь всклокоченный Кобылкин перешагнул порог кабинета. На его лице лежала пыльная печать недосыпа, однако глаза радостно сверкали. Папку он держал двумя руками. «Вот настрочил-то!» — ужаснулся Афанасьев и рванул узел галстука, разом впившегося в набрякшую шею. Борода беспокойно зашевелилась.
— Роман! — возбужденно начал Кобылкин, не дожидаясь приветствия — Ей-богу, в роман развернул! Издать, а? Отдельным тиражом, а? С вашим предисловием!
— О чем там? — дрогнувшим голосом осведомился Афанасьев. Он уже начал понимать, что от Кобылкина ему так просто не отвязаться. Но публиковать это чудовище? Кошмар, какой кошмар… Против этого восставало всё существо редактора, вся его бумажно-чернильная душа.
Кобылкин повел бровями:
— Значит, так. «В Гоби за минетом». Роман в двух частях. В годы Второй мировой войны молодого немецкого летчика сбивают над Африкой. Сбивший его российский пилот не справляется с управлением и тоже падает. Оба приземляются в пустыне Гоби и ломают себе ноги, россиянина к тому же за член кусает гюрза. Выбор немца: оставить Ивана в беде, позволить умереть врагу и остаться в одиночестве или помочь товарищу по несчастью, отсосав яд из ранки. В конце концов зов природы пересиливает жажду убийства, немец профессионально высасывает яд, и Иван умирает от счастья. Убитый горем нацист отгрызает себе ноги по колено, доползает до людей и пишет книгу про Мересьева… Круто, правда?
— Угу… — мертвым голосом согласился Афанасьев и выбросил свой последний козырь. — Вот мы уже и до войны добрались. А о политике слабо?
Кобылкин на миг замялся, но тут же сгреб папку под мышку и вздернул подбородок.
— Будет! Но и гонорар хочу тогда больше! И чтоб издание красивое! Чтоб всё по высшему классу!
Хлопнула дверь. В пустевшем кабинете Афанасьев со стонами бился головой об стол.

* * *

Ночью Афанасьеву приснилась рота доярок, делающих минет немецким летчикам. У немцев не было ног, они скакали на культях и кричали «карашо». Потом пришел Йети, свирепо зарычал, и все разбежались кто куда. Афанасьев проснулся в холодном поту. В этот день он не усидел в кабинете и позорно убежал завтракать в кафе через дорогу, где просидел до полудня, с подозрением поглядывая на каждого, кто восходил на крыльцо редакции. К двенадцати Кобылкин не появился, и редактор понял, что новое задание оказалось «гению» не по зубам. Только тогда Афанасьев нашел в себе силы вернуться на работу. С ликующим лицом он прошагал мимо секретарши и вошел в свой кабинет. «Выпью чего-нибудь! — решил Афанасьев, поворачивая ключ в замке, — а то нервы совсем ни к черту стали».
— Сколько можно завтракать! — сзади недовольно высморкались. — А я тут жду, жду…
Ключ выпал из ослабевших пальцев. Афанасьев издал сдавленный горловой звук и медленно повернулся. На его месте за столом восседал всклокоченный Кобылкин, обложенный пачками бумаги. Глаза его метали молнии. Афанасьев тяжело опустился на край стула и уставился мутными глазами на Кобылкина и его макулатуру, желая, чтобы всё это по возможности немедленно сгорело. Взгляд его явственно выражал тихую ненависть, но посетитель был явно не в том настроении, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.
— Трилогия! — уверенно сказал он — Будет исторический роман-эпопея. На 6 томов потянет. «В Горки за минетом». В 1921 году Ленин с соратниками разрабатывают тайные планы по поводу установления диктатуры пролетариата на Северном полюсе и прилегающих территориях. Все встречи происходят на секретной явке в Горках, которые потом когда-то назовут Ленинскими. — Здесь голос Кобылкина снизился до интимного полушепота. — Однажды к ним в дверь стучится девушка с базедовой болезнью и просит напиться. Это Надежда Константиновна, будущая жена Ленина. Однако остальные об этом пока не знают… И вот, под бряцанье шпор Дзержинский медленно расстегивает….
— Прекратите, — внезапно тихим голосом попросил Афанасьев.
— Что? — не понял Кобылкин. — Там же только до интересного дошло… щас расскажу…
— Не надо!! — Афанасьев закрыл глаза. — Не надо…
— Как же… — Кобылкин смутился. — Самое главное место, кульминация…
— Ну почему минет? Почему у Вас везде только один минет?
Кобылкин внезапно весь сник и густо покраснел. Его речь сбилась, огромные уши опустились и прижались к голове.
— Да просто… это... как бы...
Наступила неловкая пауза. Афанасьев поднял на Кобылкина удивленный взгляд. Тот съежился в кресле, словно провинившийся школьник. Лицо визитера дергалось.
— Да... Ну, фантазии у меня… Постоянно… Хочется… А пока не получается.. То есть не с кем. И оно заставляет писать… и я даже не знаю… вот… каждый день…
Лицо Афанасьева просветлело:
— Как! И это всё?!
— Ну да… А что, этого мало?
— Золотой вы мой! — редактор печально улыбнулся. — Ну к чему все эти трагедии? Я ведь тоже молодой был…
— Где ж молодой... — Кобылкин начал всхлипывать. — Двадцать пять скоро... а до сих пор хоть бы раз... друзья смеются...
— Ну и ну... Да что ж вы молчали столько времени! Это же просто!
— Я буду писателем... буду... и мне.. будут... тогда...
«Андрей Семенович» умолк. Афанасьев вытащил из-за стола и приобнял вспотевшего Кобылкина за плечи.
— Горе-сублиматор... Да вам ласка нужна, а не эта изнуряющая работа за машинкой! Понимаете?..
— Но… Как же…
— Да очень просто!
— А я никогда… честно… никогда… но они иначе не обратят… они…
Кобылкин бессильно плакал, шмыгая носом и вздрагивая плечами. Прыщи на вытянутом лошадином лице горели как угли. Обнимая его одной рукой за плечи, Афанасьев второй задергивал шторы.

* * *

Солнце уже перевалило не другую сторону небосвода, когда в замке повернулся ключ, и повзрослевший лет на пять Кобылкин ракетой взметнулся из дверей редакторского кабинета, до икоты напугав секретутку и едва не сбив с ног уборщицу тетю Глашу, мывшую пол в коридоре. Молодое дарование сияло. Казалось, будто его ноги вовсе не касаются паркета. Опустевшее здание хранило суровую тишину, лишь счастливое «спасибо вам!» промелькнуло в воздухе и затерялось где-то далеко внизу меж лестничными пролетами. Редактор вышел следом и проводил молодого автора взглядом, рассеянно улыбаясь в бороду.
«Исторический роман» остался в кабинете, туго наполнив мусорную корзину редактора. Но юноша даже не вспомнил о своем творении. Новое, свежее чувство наполнило его с ног до головы, и он спешил поделиться этим новым ощущением с миром. Не дожидаясь лифта, Кобылкин загрохотал вниз по лестнице.
— ...И не морочьте мне больше голову такой ерундой! Слышите? Мешаете работать! — с деланным раздражением крикнул ему вслед Афанасьев, машинально вытирая рот ладонью. Потом остро глянул на секретаршу и ушел в кабинет, демонстративно хлопнув дверью.

* * *

Сволочь Кобылкин обманул его — нагло, подло и бессовестно. Но редактор понял это только наутро, когда, решив-таки почитать роман, выгреб из переполненной урны кипу пустых листков и вдобавок обнаружил пропажу ручки «Паркер» из верхнего ящика стола. Финита бля комедия: его надули как последнего лоха. Причем в собственной же цитадели! Это было уже выше афанасьевских сил. Расколотив в приступе злости стул, он проклял весь род Кобылкиных до седьмого колена и пообещал при первой же встрече сдать козла в милицию. Или нет, лучше в морду ему дать хорошенько. И сапогом по хребту, чтоб жизнь медом не казалась. Два раза, два. Нет, лучше три.
— Я тебе покажу. Будешь знать, как воровать, сволочь онанистская... Долбоклюй прыщавый... Чтоб тебе кулаки отсохли, — почерневший от гнева редактор до самого вечера метался по кабинету, потрясая перстами и дико ругаясь. Потом пошел в ближайшую пельменную, заказал литр водки и нарезался как свинья.

* * *

Борода у Афанасьева зачесалась только на третий день.

2001 г.