По многочисленным просьбам трудящихся Упырь откопал рассказ про лесбиянок со счастливым концом

    Я каждый день езжу в метро от «Маяковской» до Васьки, кроме субботы и воскресенья. И в без пятнадцати девять пробегаю из последнего вагона на эскалатор, чтобы меня не затолкали разные там вонючие козлы. Не люблю, когда ко мне прикасается неприятный человек. Если это случилось, я мою руки, и всегда – с мылом. Не люблю бомжей, нищих, цыганок, наглых парней, вульгарных женщин, попсу, проституток, продажных политиков, дур и старперов. Но это не значит, что я вообще никого не люблю.
    Если я не читаю конспекты, то разглядываю разных людей, которые едут в том же вагоне. Дурацкая привычка – смотреть всем в глаза. Не всем приятен твой злобный взгляд со сранья, но это уже их проблемы. Реклама в поездах бесит, все равно смотреть больше не на что, вот и приходится смотреть на других пассажиров: не пялиться же в потолок, правильно? Некоторые все время ездят на этой последней площадке. Ван Гог, например, рыжий парень с длинными пышными волосами, завязанными в хвост. Бабуля в дубленке с ядовито-зеленым воротником (это зимой, летом я бы ее не узнала). Жирная еврейская девушка, похожая на корову на шпильках. Некоторые попадаются время от времени: молодая наркоманка, у которой полопались капилляры вокруг носа; она носит дорогое итальянское пальто, а под ним – одни дешевые колготки с затяжками. Я специально уронила тетрадку, чтобы в этом убедиться. Интересно, она сама-то врубается, что какая-то бритая девушка все время роняет тетрадку у ее ног? И что она сделает, если допрет до этого? Может, в морду пнет? И еще в метро полно распоясавшихся бабок, которые орут мне дурным голосом: «Не толкайтесь, молодой человек! Гав, гав, гав, гав! Вас мама не учила уступать место старшим? Гав, гав, гав, гав!» Если я им говорю, что я – не молодой человек, они что-то вякают про извращенцев или обзывают меня фашисткой. Но я не имею к скинам никакого отношения, кроме того, что угостила одного из них пивом на концерте «Ленинграда», хотя туда пришла не пиво пить, а фотографировать. Кстати, он мне до сих пор звонит и предлагает встретиться, и при этом знает, что я наполовину еврейка. А кликуха у него распространенная – Череп. Больше всего я боюсь, что мне разобьют камеру в толпе: порвется ремень – трах! Кто-нибудь еще ногой поддаст – и копить на новую. А тяжелая эта сука! От нее шея болит. Если Пух едет вместе со мной, ее несет он, но Пух вечно копается по утрам.
    Третий год я езжу на журфак в одно и то же время. И этой осенью на площадке появилась беленькая такая девочка. Первого сентября она была в маечке на тонких бретельках, белой юбке и белых стрингах (я уронила кошелек). Еще она была по локоть в феньках и в коряво сплетенном хайртничке. И читала этого убогого Перумова. Потом она читала Толкиена, Роджера Желязны, Сорокина, каких-то супругов на букву «Б». Каждое утро ехала, уткнувшись в книжку в дешевой обложке. Когда я входила в вагон, она уже сидела там со своим отстойным чтивом, а выходила на Ваське. Потом скакала впереди меня на тонких каблучках дальше по первой линии, мимо журфака, или садилась на троллейбус. И так – два месяца. Иногда я становилась сзади нее, и тогда мне была видна ее маленькая грудь в вырезе кофточки, потому что я выше сантиметров на пятнадцать. Иногда я стою напротив, когда она сидит, и тогда мои ноги соприкасаются с ее коленками. Я специально теперь ношу спортивные штаны, потому что они тоньше, чем джинсы,  в них чувствительность выше. Еще она ездит с плеером. Я эту дрянь никогда не слушаю – не хочу потом оглохнуть. У нее в плеере вечно шуршит какая-то попса: то татушки, то алсучки, то Чичерина, то какая-то цыганка дерзкая ее сгубила жизнь. Но я знаю и более тяжелый случай: одна тетка ставит три года подряд кассету простой девочки Зямы. Все ее сотрудники хотят, чтобы Земфира умерла.
    Еще она всегда смотрит сквозь меня, как будто я – это какой-то сказочный ландшафт, по которому бегают разные там эльфы, киборги и хоббиты. Мечтает, наверное.
    Первого октября, выйдя из метро, она достала и закурила сигаретку. Я попросила прикурить, она закашлялась, дала мне две и убежала. Я немного обиделась, но сразу подумала, что, если бы мне было шестнадцать, и надо мной нависла бритоголовая женщина в трениках, я бы тоже смылась. А курила она норт-стар с ментолом. Беломор и то лучше. Больше я у нее сигарет не видела.
    В начале ноября случилось нечто. Рядом со мной на площадке плакала какая-то девушка, а мерзкого вида парень в кожаной куртке называл ее сукой и блядью. Народу было столько, что даже не вздохнуть, но никто и голову не повернул в их сторону. Никому ни до кого нет дела. Вдруг я почувствовала, что девушка меня толкает. Я развернулась и сообразила, что он бьет ее в живот. Мы уже подъезжали к Василеостровской. Девушка осела на пол, и я двинула козла в скулу над ее головой. Чтобы не ухмылялся своей наглой харей. Он дал сдачи, я откинулась, но он задел бровь. Пассажиры вокруг всё поняли, но никто, ясен хрен, мне помогать не собирался. Наоборот, они, несмотря на давку, освободили площадку. Только девушка осталась в углу у дверей. Я врезала ему в ухо, в нос, в оба глаза и челюсть, а он мне – по зубам, в нос и в солнечное сплетение. Но я не упала. Когда я согнулась, он попытался пнуть меня в ребра, поезд остановился, и он рухнул на пол. Двери открылись, и девушка метнулась к эскалатору. Он – за ней, с воплем «Стой, падла!» Я сообразила, что он ее догонит и изобьет, и прыгнула на него сзади. Мы сцепились у ограждения, и он явно хотел раздробить мою руку о металлические поручни. Я держала этого амбала несколько минут, а люди, продираясь мимо, толкали нас. Мой рюкзак кто-то сдернул ногой за лямку и отпинал далеко-далеко. Мы подкатились к будке смотрительницы, она вызвала охрану. Я вовсе не хотела, чтобы меня повязали из-за чьей-то семейной ссоры, и отпустила козла восвояси. Теперь он ее все равно не догонит. Я ехала наверх, и руки у меня дрожали и болели, особенно правая. Хорошо, что камеру не взяла. А рюкзак уже старый и почти пустой. Все конспекты у меня одолжил Пух, переписать. На выходе еще кто-то, как нарочно, треснул меня дверью. Я спустилась к остановке и нагнулась, чтобы вынуть сигареты из клапана на штанах. Уронила зажигалку, на этот раз – без всяких задних мыслей, оттого что руки не слушались. Пока я ее подбирала, поняла, что передо мной кто-то стоит. Беленькая девочка с плеером.
— У вас кровь идет! – Она протягивала мне мой рюкзак и зеркальце от пудреницы, но я ничего не разглядела: она его держала криво.
— Фигня! — Тут я наконец увидела свой разбитый рот с незажженной сигаретой. Кровь капала из носу и сочилась над бровью. — Ничего особеного, не стоит беспокоиться.
— Вам же лицо разбили!
¾ Я все равно уродина, мне это ни убавит, ни прибавит.
¾ Неправда, у тебя очень красивое лицо, только ты не красишься никогда.
— Ты-то откуда знаешь?
— Я каждый день в том же вагоне еду, не надо валенком прикидываться! Ты меня так глазами раздеваешь, что всему поезду понятно.
— Извини, буду ездить в предпоследнем, раз тебе не нравится. Я опаздываю.  
И я пошла к своему факу. Ни разу мне никто не объявлял, что я кого-то глазами раздеваю. Во-первых, не раздеваю, а просто смотрю. Во-вторых, я же не пристаю ни к кому, а просто еду в метро по своим делам. И не надо со мной так разговаривать, мы с ней на брудершафт не выпивали. И нечего мне расписывать красоту моей морды.
    Пух прискакал ко второй паре, долго возмущался, захотел разыскать этого козла из метро. (Как будто он станет ждать на том же месте!) Пух вообще стал нервным после восемнадцати, как Костик, Рыжий и Макс. В младших классах они были тихими и мелкими, я их от всех в школе защищала. Потом эти гады меня переросли, но я до сих пор разбираюсь с их подростковыми проблемами. А с Пухом мы ходили еще в один детский сад. У меня тогда было погоняло Пятачок. Это кошмар какой-то. Он, наверное, еще захочет жить со мной в одном доме престарелых. Но он может не беспокоиться: я не доживу до старости.
    Пух был с гитарой и сыграл мне новую тему, ночью придумал. На второй паре я сочинила текст о незащищенности беременной девушки в большом городе, и как ее избивает ее подлый парень, а Пух его разложил на свою тему. В перерыве мы это спели, и преподу по Зарубежке понравилось. Кстати, я не умею играть ни на одном музыкальном инструменте, не знаю нот, но люблю петь. Хотя из этого все равно ни хрена не выйдет.
    Когда мы пришли ко мне домой, Макс нагло расставлял в моей фотостудии свою ударную установку. Они, видите ли, решили не платить за репы на точке. Экономисты хреновы. Я-то думала, Максу нужны ключи, чтобы в кои-то веки трахнуть какую-нибудь девушку: вечно он нажрется и ноет, что он — урод и никто его не любит (хотя он — симпатичный высокий блондин в черной косухе). Костик спросил, где поставить усилители.
— В сортир! Вы чего, совсем оброзели? У меня и так от ваших стрелялок фотошоп глючит! Наставили, наудаляли, как у себя дома. А фотографировать я где буду? На большом барабане? Или на кухне?
    Макс и Костик сделались ужасно вежливыми, упирали на дружбу детства, вытерли пыль, помыли пол и вынесли мусор. Я мою пол два раза в год, если кефир прольется или мясо какое-нибудь упадет вместе с тарелкой, так что убираются в основном они, чтобы не болтались без дела и деньги не мешали зарабатывать. Они моют — я набираю статью, они играют — я проявляю. Вообще-то у них свой дом есть, но торчать в моей хате до девяти у них вошло в привычку с тех пор, как мы делали уроки. Теперь, правда, мои родители купили квартиру на Просвете и живут там с сестрой, вот их и некому гонять. Когда ко мне приходят модельки-дилетантки, портфолио составлять, я нехило подрабатываю. В это время мои рокеры сидят в спальне за компом тихо, как зайки.
    А девушки попадаются красивые, как персик, я бы кое-кого и бесплатно сняла, если бы они под дверью не караулили. И нечего ходить со скорбными мордами, как будто я казаков на бабу променял.
    Мы с Пухом сыграли им наш новый шедевр, и они начали придумывать партии для баса и ударных. Анекдотичный случай: солистка и соло-гитарист (Пух) не знают нот, только аккорды, другой гитарист (Костик) знает ноты, но у него не абсолютный слух. У Рыжего нет своей бас-гитары (забыл свою в поезде, теперь одалживает у друга), а Макса в детстве избивала мать-шизофреничка, поэтому у него нервный тик. И они еще надеются чего-то достичь в жизни. Детский сад! Мы иногда выступаем в клубах, но это отдельная неприятная история.
    На следующий день я надела джинсы и поехала в предпоследнем вагоне. На улице было тепло не по сезону, местами – даже солнечно, и я взяла свой верный «Никон», чтобы после занятий снять фон для одной девушки. Ей приспичило стоять в купальнике на берегу Невы, но холодно, однако. Я ее вырежу по пикселю, и она будет скалиться своими длинными зубами на пляже Петропавловки. Только с освещением надо подгадать.
    И тут чувствую я, как кто-то копошится у моих ног. Это беленькая девочка подбирает какую-то книжку. Теперь не просто беленькая, а стриженая. Yo, чуваки! Она меня хочет!
    Меня приятно удивило, что книжка оказалась грамматикой японского языка. Значит, она с филфака или востфака. Я подумала, не забить ли мне на первую пару.
— Меня зовут Алина.
— Ольга.
— Может, зайдем куда-нибудь?
    Я напоила ее красным вином в крошечном баре по кликухе «Мальвина». И девочка, надо сказать, выпила втрое больше, чем я. Способная нынче пошла молодежь. Я дала ей выкурить «Парламент», чтобы хоть узнала, что такое сигареты, и спросила, как она относится к девушкам. Алина снова закашлялась и сказала, что несовершеннолетняя, как будто мне сразу не видно. И еще она стесняется своего имени, поэтому системное имя у нее — Галадриэль.
 Электродрель?
— Это королева лесных эльфов у Толкиена.
— Да-да, читала в детстве.
Она так и не сказала, нравятся ей девушки или нет. Долго расписывала, как ролевики дерутся на мечах и кто с кем в родстве, и поведала, что ее системного отца зовут Энанд, а мать – то ли Стивен Хьюитт, то ли Хьюлетт-Паккард. Еще их мочили какие-то орки из Политеха. У нее, по-моему, что-то не в порядке было с головой. Девочка заметно окосела и придвинулась ко мне, вздумала целоваться взасос, а потом нас выставил Буратино, который был за стойкой.
Я сказала девочке, что «Властелина колец» смотрела исключительно в переводе Гоблина, поэтому не закончить ли нам разговоры о гномах? Девочка возжелала пива, хоть и не твердо стояла на своих каблуках. И это при том, что было только полдвенадцатого. Я еще крепко подумаю, встречаться с ней или нет. Ребенок выхлестал из горла еще полторы бутылки пива и окончательно скис. Я предложила отвезти ее домой, не держать же ее на улице в таком виде. Она не пожелала отправляться к папе с мамой, но изъявила желание запечатлеть себя на эротическом фото у меня дома, и для этого мне пришлось ловить машину.
    Я принесла ее на второй этаж, по дороге ей стало плохо. Я сбегала за кефиром и водой, чтобы ее отпаивать после сушняка. Она спала.
    И чего теперь делать с этой малолеткой?
    Заявился Пух и постебался над бедным ребенком. Приперлись и остальные, мы репетировали до одиннадцати, а она все еще дрыхла. Пух обозвал ее Йоко и захотел отправить спать домой. Но это не его дело.
    В два она таки проснулась и от неожиданности заорала на весь дом. Выпила литр воды и попыталась заняться любовью. Мне сразу стало понятно, что она меня не хочет, это натуралка на понтах. Она очень старалась и лизала изо всех сил. Этого, как раз, делать не нужно, она так и мне обломала весь кайф, и ее саму чуть не стошнило. Мне не хотелось ее расстраивать (она в первый раз все-таки), я наврала, что понравилось, и сходила в «24 часа» за зубной щеткой.
    Она спала трогательно, как ребенок, тихонько посапывая, приоткрыв пухлый ротик и засунув кулачок под подушку. Я укрыла ее получше (было прохладно), села рядом в кресло. Спать мне не хотелось, я закурила, но потушила сигарету: она закашляла во сне. Астма, наверное. Может, ее родители дома волнуются, бабушки там всякие. Такая теплая, маленькая мягкая девочка. Зря она подстриглась.
    Утром мы поехали вместе в Университет и договорились зачем-то встретиться в пять на Черной речке.
    Там было невероятное количество таких же долбиков, как и она, которые вели нудные разговоры про фантастику, про то, кто с кем в родстве и чем деревянный меч отличается от текстолитового. Они пили теплое пиво и радовались непонятно чему. Был там и мой старый знакомый Череп, и настойчиво предлагал записать свой адрес. Чего он там забыл, непонятно. Алина заявила, что не вернется домой. Поссорилась с отчимом, который урод и ЧМО. Мы с Черепом уговаривали ее вернуться и предложили с этим отчимом побеседовать.
    Отчим оказался нормальным тридцатилетним дядькой, его злили эти подгулявшие эльфы и гномы, которые набивались к ней вдесятером и горланили нестройными голосами. Мы запихали ребенка в квартиру и свалили. Череп пригласился ко мне, но ни хрена у него не вышло: на лестнице стоял злой Пух с гитарой наперевес. Пух заорал, что я — его девушка, Череп процедил:
— Не больно то и хотелось, петух.., — плюнул сквозь зубы и ретировался.
— Какая я тебе девушка?
    Пух сверкнул глазами и пошел играть в «Дьяблу».
— Ну?
— Что?
— И как это понимать? Хватит мышью щелкать!
— Извини, что вмешиваюсь в твою личную жизнь.
— Извиняю!
— На черта тебе сдались эти идиоты? Почему ты не можешь встречаться с нормальными парнями?
— Как ты, да?
Пух вскочил, обулся, рванул куртку с вешалки и убежал. Через полчаса он так же стремительно ввалился обратно. От него разило перегаром.
— Я ее тут подожду. Ее мать.
— Только попробуй!
— И попробую! — Пух уселся в моем кресле рядом с кроватью и нетвердыми пальцами настраивал гитару. — Пусть только припрется, дрянь малолетняя… Нимфетка херова. Не посмотрю, что она — девушка.
    Но малолетка не пришла. Пух за каким-то хреном остался на ночь и выгнал Рыжего с Максом. Он сидел на кухне и пил пиво из двухлитровой бутылки.
— Пятачок!
— Чего?
— У тебя были такие красивые волосы, зачем ты их сбрил?
Раздался звонок в дверь. Это была маленькая Электродрель с покрасневшим носом.
— Он сволочь! Я не вернусь домой! Лучше таблеток наглотаюсь!
Она деловито протопала в спальню и начала раздеваться. Пух притих на кухне. И только я включила лампочку над кроватью, из кухни донеслось:
— В мокрой постели голое тело нашли. Черный отдел. Хлопнули двери, гости куда-то ушли. Я не хотел.
— Заткнись, Рома!
Он послушался. Я легла под одеяло к моей девочке, и …
— В это трудно поверить, но надо признаться, что мне насрать на мое лицо… Вам насрать на мое лицо… Все вы насрали в мое лицо!
    Пуха было не заткнуть и не вытурить с кухни. На бис он спел «Я ненавижу женщин», а потом перешел на двадцатиминутное «Русское поле экспериментов». Алина дрожала, как овечий хвост, и у нас опять ничего не вышло.
    С кухни полились еще более мрачные темы:
— Петля затянулась, потолок задрожал. Петля затянулась наугад, западло!
— Летов нашелся!
Я оделась и ворвалась на кухню. У Пуха волосы, выбившиеся из хвоста, торчали в разные стороны, как будто он бился головой об стену.
— А если я гомика приведу, и он меня трахнет на твоих глазах, тебе понравится, а? Тебе только извращенцы нравятся? — Пух пьяно зарыдал. — Пошли ее на хуй, эту соплячку! Ну если бы это был парень, ну хер с ним, я бы всё понял и ушел… Не то… В общем, не важно, я пойду.., — и он повалился на пол.
* * *
    Разумеется, никуда он не ушел. Алина понемногу научилась заниматься сексом, ей даже стало нравиться. Мне — не всегда, но я не хочу ее обижать, она же не знает, как именно мне хочется. Парни презирали ее и дразнили Йоко.
    Пух с серьезным видом интересовался у нее, где изготовляют деревянные мечи, что принимают грибные эльфы, кто является папой и мамой Энанда и отвязной эльфийки Мэгги, кто такой Юкка и как этот Юкка относится к Королю вампиров. То, что он стебется, было понятно всем, кроме нее. Хотя нет, она ставила специально для него кассеты с какой-то кельтской музыкой и заставляла слушать, раз ему она так нравится. И подарила ему календарь с Алсу:
— Повесь у себя над кроватью, Рома!
— Спасибо, добрая девочка!
— Можешь дрочить на него…
Пух чуть не убил ее, и ей пришлось час отсиживаться в ванной.
Гномы и эльфы пытались пробиться и в мою квартиру, но встретились с бессмысленной жестокостью и непониманием со стороны моих друзей. Друзья, как коты, охраняли свою территорию, и немало славных эльфов полегло на лестнице под тяжелыми кулаками безумного Макса. Пух гонял эльфиек силой убеждения, то есть отборным матом. Костик и Рыжий придумали другую тактику: они начинали сами тащить гостей в квартиру с дикими воплями, и этот метод превзошел все ожидания.
На моей кухне чудесным образом исчезла грязная посуда, Алина завела котенка (ненадолго, у нее началась аллергия). Я отрастила волосы на пять сантиметров, купила несколько костюмов с юбкой и устроилась в информационное агентство, чтобы постоянно зарабатывать. Мне там обещали даже недельную командировку в Канны на лето, и не наврали. У нас с парнями накопилось материала на три альбома, мы записали сингл на «Добролёте» и отослали на «Наше радио». Зря отослали, я прекрасно знаю, что он никуда не пройдет. Не бывает такого.
Все было хорошо, пока я не съездила зимой следующего года в Чехию на две недели. Когда я вернулась, меня встретил веселый Пух с компанией.
— Ты не расстраивайся, Пятачок, нет больше нашей Йоко!
— Вы чего с ней сделали, гады ползучие?
— Ничего! Ничего! ¾ Пританцовывая, пел Пух. ¾ У нее теперь есть хорошенький длинноволосый мальчик.
— А зовут его Илья, ¾ добавил Макс. — И он считает себя растаманом.
— И они трахались в твоей постели, — сказал с надеждой Пух.
    Дома всё было как обычно, а подлая изменница преспокойно вытирала пыль. Пух встал в красивую позу и начал:
— Признайся же, о вероломная Электродрель, что ты вступила в греховную связь с Федором Сумкиным, хоббитом с Приморской! И мы застукали тебя с ним здесь, в доме агента Смита! А ведь я говорил, я предупреждал: доведут кабаки и бабы до цугундера!
Алина ответила, что у него крыша едет на сексуальной почве, и посоветовала пить феназепам.
— Алина, уж не думаешь ли ты, что более поверят польской деве, чем русскому царевичу? — Поинтересовался Пух. На этом разбирательство и закончилось. Мне было глубоко параллельно, какие хоббиты обитают на Приморской. Приближалось 8 марта, и мы готовились к торжественному концерту в клубе «Фронт» при содействии некоей Насти Бартеневой, предводительницы убогих молодежных групп. Я пожертвовала две тысячи на это детсадовское сборище. Настя выдает билеты и берет за них бабки, а разные сопливые вокалисты, гитаристы и ударники потом пытаются вернуть эти бабки, продавая билеты своим мамам, бабушкам и друзьям детства, потому что никто другой их и бесплатно слушать не захочет. И наша группа – не исключение, но мы билеты раздали просто так, для рекламы, на журфаке. У нас, таким образом, будет информационная поддержка.
    И вот сидим мы, репетируем композицию о тяжелой судьбе антиглобалиста в условиях современной действительности, и вдруг врывается какой-то волосатый недоумок с редкими зубами, заявляет, что Галадриэль любит его больше, чем меня, и теперь она — его системная жена. Электродрель впадает в истерику, начинает у меня просить прощенья и заявляет, что не может выбрать между нами.
— А я тебе помогу выбрать, — говорю, — иду в спальню и собираю ее вещи. И хрен с ней. Лучше куплю посудомоечный аппарат.

На этом повесть крутой рокерши и фоторепортерши Пятачка обрывается,  и начинается рассказ ее друга Пуха.

    В жизни не видел более манерной малолетки. Прикидывается лесбиянкой и ходит тут, как молодая хозяйка. Новобрачная, блядь. Я бы и сам тут убирался, раз у Ольги руки не к тому месту приделаны. Как я мыл пол три года, она не замечала. Она вообще ни хрена не видит. Только бабки и бабы у нее на уме. А та лошадь, которая любила фоткаться на пляже? У меня и то зубы красивее. На каком кладбище Ольга их выкапывает?
    Выгнала она эту ненормальную, так я света божьего невзвидел. Она теперь жалеет, что  прогнала эту лолитку. Видите ли, бедная девочка без нее пропадет. Ее обманет этот недостойный тип. Она будет жить в нищете и кончит свои дни на панели. И теперь нам надо эту дуру вернуть, потому что мы в ответе за тех, кого приручили.
    И вот в одно прекрасное утро едем мы в метро домой, а там эта мелкая сучка сидит и рыдает над книжкой «Даосские секреты любви для двоих». Пятачок кидается ее утешать, а она возьми да и брякни, что не умеет заниматься сексом с парнями. Типа, не могла бы ты, Оля, мне объяснить, как брать в рот ЭТО, ведь ты такая умная и у тебя уже было столько парней! А то мой мальчик меня хочет выгнать, потому что я его не удовлетворяю. Я бы ей так доходчиво объяснил, что она без зубов бы осталась. Тогда точно в рот войдет.
    И Оля сразу: бедный ребенок! Мерзкий тип! А чтобы не тошнило, не бери целиком, и в том же духе. Твою мать! И эта радостно прыгает в другой поезд и убегает обслуживать своего урода, а Ольга глотает полную упаковку какого-то лекарства, и мы вчетвером пытаемся не дать ей потерять сознание.
    Лечить ее надо! Херня какая-то получается. Раньше ей на всех, кроме нас, было насрать и растереть. У меня до сих пор из-за нее нет девушки. У Макса тоже нет, но он — псих, некоммуникабельный, да еще с тиком. Костика она с его первой девушкой познакомила, и Антону тоже она девушку нашла. Девушкам, правда, мужики не нравились, но все-таки…
    И я пошел утром к этой козе на Приморскую, чтобы уговорить ее вернуться. Оказалось, парень живет с родителями, и она там всех достала. Она и сама была бы рада вернуться, но ей стыдно. Я постоял в дверях, оглядел ее с головы до ног и решил, что нечего ей все-таки делать в нашей хате. И мою жизнь я какой-то соплячке ломать не позволю. Я ей и так слишком много дал сделать. Сказал бы сразу: или она, или я. Уж наверное, Оля бы меня не выгнала вместо нее. Хотя хуй знает? Она всю жизнь защищает только слабых. Тохе в третьем классе девчонки морду фломастерами разрисовали, так она одной из них палец сломала. Когда в Макса кто-то кидался камнями, она этому мальчишке голову кирпичом разбила. Ее тогда чуть из школы не выгнали. Тоже мне, Жанна ДАрк.
  
Тут излияния Пуха временно прерываются, и на сцену выходит безумный Макс.

    Рома представляет собой жалкое зрелище. Ходит, что-то моет, скребет, мусор ее выносит. Никакого самоуважения, чувства собственного достоинства. Он ее камеру готов в зубах носить, как пес. И еще эти детские клички: Пух, Пятачок. В отношениях между мужчиной и женщиной должно быть равноправие. В таком запущенном случае поможет только шоковая терапия. И я знаю, как ей помочь. Не сидеть по углам, как мышки-норушки, а оттрахать ее как следует, и будет как новенькая. Способ такой есть, «Шведское дерево», пятым пригласим Черепа. И потом она сможет выбрать, кто ей больше понравился. Надеюсь, это буду я.

Рыжий, он же Антон Гловинский, повествует о невероятных событиях 8 марта в клубе «Фронт» и после этого.

    Нас поставили на два часа ночи. Мы потолкались в этом бомбоубежище до десяти, чуть не оглохли и пошли к Ольге. Потусовались, выпили. Нашли у нее на антресолях склад пивных бутылок, и все – с разными этикетками. Украинские, чешские, датские, немецкие, болгарские. Это наш драгоценный Ромик в себя вылил. Милашка, не правда ли? Весь такой пушистый и правильный. Может, они ему дороги как память?
    Максим пришел с этим бритоголовым маньяком, который звонит каждый вечер. Здоровенный такой детина.
    Этот Сальери чего-то насыпал Оле в пиво перед выступлением. Сказал, что поможет ей расслабиться. Отыграли мы ничего себе, только ее повело. И так ее стало колбасить, что у нас пошел настоящий драйв. Прямо как у этих гребаных Сканк Энэнси. Те, кто еще оставался в клубе, чуть в осадок не выпали. Жалко, народу было мало.
    Мы все живем недалеко, а Рома – так вообще через дорогу, но почему-то опять ввалились к ней домой. Она прилегла на полу в студии и отрубилась напрочь. Бывает, выпила. Макс внезапно заявил, что спать она будет не меньше десяти часов, он на матери проверял. Рома ему начал накручивать, что это свинство, и тут я вижу, как Макс спокойно становится рядом на колени и стаскивает с нее свитер. А этот фашист ему помогает. Мы с Костиком их оттащили, а Макс нам как ни в чем не бывало:
 Не хотите – без вас обойдемся. Хватит уже в шестерках ходить. Бегаете за ней, как в первом классе. Все ваши телки сначала через нее прошли. Пусть у нас будут равные права и обязанности.
До некоторой степени он был прав, но мы с Ромой натянули на нее свитер обратно, и все пошли бухать в спальню. Около шести Рома вышел. И нет его, и нет. Что за дела?
    Оказалось, он ее раздел и сидит над ней голый, как мыслитель Родена. Наш тихоня. И рыдает оттого, что не может воспользоваться ее беспомощным состоянием. Потому что они — друзья детства. Скина пробирает дикий хохот, он садится напротив и закуривает. Макс убеждает нашего Рому не быть бабой, причем так, как будто от этого зависит спасение человечества от демографического кризиса.
— А сам тогда чего не трахнешь? — Спрашивает бритоголовый. — Или вы оба – гомики?
И Макс:
— А ты что, тоже пидор, раз сидишь тут и куришь? Чего тогда на телефоне висел?
Скин молча поднимает ее и уносит в спальню. Через некоторое время у них начинается дикий махач с Ромой, конец которого я плохо помню, потому что Макс выбросился из окна и сломал руку. Шизик он, наш Максимка. Для музыканта руки – это всё. У нас в группе и так только два профессионала — он и я.
     Рома победил, одел Ольгу и охранял ее, пока мы все не ушли. Макс потом вены себе резал, когда кости срослись, таблетки глотал, но остался жив и здоров. А что у этих двух извращенцев, я до сих пор не понял. Вроде, Рома совсем переселился к ней. Бедненького Макса она пожалела, навещала его с Ромой, пока он в дома в гипсе сидел. Может, и правда ничего не помнит.

Как мы видим, Антон недостаточно осведомлен о дальнейших событиях. Обратимся лучше к версии Пуха.

    И я не смог ей вставить, а ведь я ее хочу с тех пор, как у меня впервые встал в десять лет, когда мы играли в шашки. Безумный Макс говорит, что это называется импринтинг, и чего-то несет про цыплят и зеленые штаны. Псих с психфака.
    Я так боялся, что она не проснется утром. Но она не умерла, а очнулась и увидела меня, веселого, но с подбитым глазом. И я спросил:
— Хочешь? — А она была не против, и я был сверху, и все было заебись!
Вечером мы сели за дипломные работы, набирали друг другу под диктовку. Она мне как-то сказала: «Ты что, всю жизнь собираешься рядом со мной прожить?» Фиг знает, может и проживу.
    
Недели через две случилось то, чего я так боялся. Мы лежим в постели, курим, играет радио, и эта нимфетка звонит в дверь. Рыдает вовсю, открыть просит. Пиздец, думаю, сейчас Пятачок опять эту дуру пожалеет. Стоим у двери голые, на холодном полу, и чувство такое, будто я умру на месте. Эта мелкая снова звонит, пищит там: «Оля, открой, это я! Прости меня!» Рука Оли ложится на «собачку» замка:
— Рома, иди в комнату.
    Пиздец! Сейчас Оля откроет дверь. Я даже не буду одеваться. По хуй, пусть эта сучка смотрит. Кухонная дверь распахнулась от ветра — окно не закрыли, — и я на секунду подумал, что не такой придурок этот Макс.
И тут по радио объявляют: «Группа «Кризис» — мы, значит! — с композицией «Врежь ей под дых». Пятачок поднимает левую бровь и говорит:
— Не ожидала… Чего там эта ненормальная трезвонит? —  Тянет руку куда-то над дверью, дергает — и звонок замолкает.
    Мы возвращаемся в постель и слушаем «Наше радио».