Чтобы было лучше видно, Успенч забрался на крышу. Действительно, с шестнадцатого с половиной этажа было все хорошо видно. Девочки играли во дворе. Девочки дергали друг друга за косички и задирали друг у друга юбки. Задирали, конечно, шутя. Успенч любил наблюдать за игрой маленьких девочек, и он их иногда трогал, но, конечно, знал, что трогать нельзя, и трогал их только во сне. Ему часто снились девочки, но еще ему часто снились и человечки. Совершенно другой сон. Совершенно другие горизонты, как он любил это называть. Во сне он часто выходил один на крышу, даже не карабкался, кряхтя, как обычно, по ступеням, но твердо и уверенно как бы наполовину взлетал, словно гравитация была как на Меркурии или на Луне. Там, в этом сне, все было очень легко. Належавшись вдоволь на крыше под теплым красным солнцем (он намеренно делал его красным), Успенч погружал руки в карманы широких штанов и доставал оттуда горсть за горстью съежившихся от страха маленьких чернявых человечков. Человечки, дрожа уже на весеннем ветру, стояли перед ним и переминались с ноги на ногу, в Успенч, помолчав минут пять от осознания собственной значительности и нагнав на них еще большего страха, говорил громовым голосом:

- А ну, скоты, чего прохлаждаемся! Живо за работу!

И человечки быстро, быстренько разбегались и принимались за работу. Боясь хоть в чем-то ослушаться Успенча, они в считанные минуты сооружали гамак, натягивая его между двумя вертикальными трубами, Успенч в него запрыгивал и качался, качался на ветру, смотрел на зеленоватое небо и слышал теплый шорох протекающих через каналы мозга мыслей. Мыслей.

Человечки обычно прятались за выступающим чердачным выходом - там, где не было ветра. Но им все равно было холодно, и они жались друг к другу. Расходиться далеко они боялись, ожидая приказаний своего хозяина.
Проходило полчаса - час, и Успенч пробуждался. Сначала он долго щурился, пытаясь понять свое местонахождение, вглядываясь в зеленое небо и красное солнце, затем что-то вспоминал и находил глазами человечков. Видя, что он на них смотрит, они переставали жаться друг к другу и пытались создать что-то наподобие ломаного строя. Успенч ухмылялся и резко выкрикивал очередное приказание. Тогда они быстро исчезали в темной дыре чердачного проема и появлялись, тяжело груженные, минут через пятнадцать. Кряхты и надрываясь, десятки маленьких чернявых человечков вытаскивали на крышу, устанавливали и зажигали большую, просто огромную, жирную, гордую, самодовольную, ухмыляющуюся, надрывающуюся от чувства собственного достоинства, полмира затмевающую свастику.
Она стояла и мерцала разноцветными лампочками, пуская в небо пустынного мозга вспышки славы и силы и аминя. Успенч лежал, покуривая сигару, и ухмылялся.

Человечки были евреями, все до одного. Успенч личнго осматривал каждого, когда покупал в специальном магазине.

- Не извольте беспокоиться, господин! Все маланцы, все как на подбор, - он доставал из коробки каждого и давал Успенчу пощупать и тщательно осмотреть все подозрительные места мозга, полосатой униформы и немытых ног.
- Вот, извольте взглянуть, - он ловил маленькую обезьянку, производил над ней какие-то ловкие манипуляции, отчего обезьянка валилась на стол и начинала надрывно пищать и корчиться, а под ней расползалось красное пятнышко, затем он протягивал Успенчу лупу и демонстрировал, что оторванный половой пенис действительно подвергся когда-то манипуляции ритуального обрезания. Обрезания.
- Посмотрите, - говорил он, щуря глаза, одетые в сильные очки и смахивая полупрозрачную каплю с кривого носа куда-то на жилетку с золотой цепочкой от часов, - полная циркумцизация! Не какая-нибудь поддельная!

Когда Успенч убеждался, он ловко выбрасывал капельку кровавого отростка в измельчитель и поднимал на Успенча свои преданные, чуть на выкате, темные глаза.

- Не извольте беспокоиться за этот шмутци, - убедительно прибавлял он, указывая на лежащую без движенья маленькую кучку полосатого тряпья, - это всего лишь неизбежные издержки. Допустимый демонстрационный брак. Ведь точно так же вы пробуете на рынке чеснок, прежде чем его купить. Я готов даже прибавить еще десяток взамен этого. И скидки у нас есть праздничные.
- Это твои проблемы, Хаим, - говорил Успенч, - хоть целое стадо выгрызи, мне пополам. Давай, заворачивай.

И протягивал Хаиму кредитку.
Так Успенч покупал человечков.

Cейчас он сидел за столом, положив неподвижные руки прямо пред собой, и косился на стоящий в полутьме комнаты странный аппарат. Аппарат был выключен, но только что он работал, и поэтому от него исходило тепло, которое согревало левый бок Успенча, распространялось дальше, до подмышки, уходило в голову, грело неподвижное зеленое небо с красным солнцем, прокладывало дороги и каналы, возводило песчаные известковые храмы, избавляло людей от забот о хлебе насущном.

Это был Расовый Анализатор - новое изобретение Успенча. Это было то, что грозило перевернуть пленочку на мясе маленькой девочки, которую Успенч одарил маленькой, но вкусной злобной конфеткой, разъедающей ее не успевшие созреть внутренности. Это были сверчки, с суевериями которых Успенч так напрасно боролся. Это был его дом и его смерть - полная надежд томная дама бальзаковского возраста, с которой он производил порой такие нежные манипуляции, напоминающие половое сношение.

Успенч нажал на кнопку. В аппарате что-то загудело, и из узкой выходной трубочки вырвался синий луч. Успенч направил его себе на живот. Живот начал быстро вздуваться. Когда красное пятнышко лопнуло, оттуда вылезла маленькая черная гниющая ручка, в которую Успенч вложил бутерброд с красной икрой. Когда бутерброд скрылся, изнутри раздалось довольное чавканье. Потом там некоторое время помолчали, после чего скрипучий голос изнутри произнес:

- Ты икру в следующий раз на масло ложи, а не на кровь. Не то тебе покушать не дадим никак уж.
- Ну и то правда, - сказал спокойно Усппенч, разглядывая пейзажи Марса на мозговых извилинах Хаима, - все-таки тысячелетие прошло уже с тех пор, как муравьи эти вымерли. Не они, так мы завоюем.

Он еще немного помолчал.

- А ну-ка, человек, сюда! - крикнул он минут через пять.

Еще минут через двадцать Хаим вынул из его распоротого живота красное жало миксера и стал жадно вычерпывать ложкой образовавшийся внутри клубничный мусс.

Было очень вкусно.