Его тошнит на углу 19-ой и 8-ой. Поверхность ярко чёрного асфальта утопает в том, что некогда могло стать им, но воспротивилось этому.
Он уже не в силах овладеть своей женой и поэтому она даже не оправдывается, когда не ночует дома. Она очень красивая и белая. Он любит её.
Мимо проезжает порше и окатывает его с головы до ног. Это немного приободряет его. По крайней мере, он выражает своё недовольство. Полушёпотом.

- Don't touch me! - кричит шлюха своему сутенеру. Тот не обращает на это никакого внимания и насилует её прямо на улице. Она от неожиданного удовольствия стонет. Потом он перерезает ей горло. Она визжит, как свинья и захлёбывается в собственной крови. Всё это смахивает на дешёвый голливудский боевик.
Её тело валится на асфальт. Вся грудь в крови. Соски всё ещё твёрдые. Его это забавляет. Он снова кончает в неё и вытирает нож о бельё. Застёгивает ширинку с таким выражением лица, будто облил кетчупом свой новенький смокинг. Но ведь он, наверное, не носит смокинги.

Он открывает глаза и видит мутное небо города.
Ему становится легче.

Я встаю и пошатываясь, иду в свой подъезд. Здесь воняет мочой, поэтому я как можно дольше стараюсь не дышать, потому что чувствую, что если что, я блевану, а нет ничего хуже, чем блевать в собственном подъезде.
Я прихожу домой и растворяюсь в ванной. Я всегда отхожу таким образом.
Оттираю губкой запёкшуюся на ноге кровь. Вода, проникшая в рану, начинает щипать, но я рад этому: значит, я ещё не умер.
Мой отец, умерший от рака лёгких, говорил мне, что он счастливый человек. Я не могу сказать этого про себя, про своих героев. Они, как и я, в конфликте с системой. Любой находится в конфликте с системой, потому что люди не муравьи и не могут таскать гусениц с восьми до шести.
В окно видно, как полицейские ограждают труп, нескольких федералов, которые всячески изучают это некогда привлекательное тело, ныне не менее привлекательный (по-своему) труп.
Почему-то все федералы ужасно друг на друга похожи, неужели, им всем выдают эти сраные бежевые плащи или у них такая мода. Я еще ни разу не видел ни одного федерала в чёрном плаще или, например, сером. Должен же быть в этом хоть какой-нибудь смысл.

Пока я намыливаю голову, я думаю о своей жене Эмили. Ничего определенного, какие-то воспоминания. Она очень красива.

По радио идет что-то ужасно модное и мне хочется его выключить. DJ явно в ударе. Он, наверное, влюбился, поэтому все песни неестественно весёлые и о любви. Я этого не люблю. Мне равится джаз или, на худой конец, Леонард Коэн.

Когда я выполз из ванны, было что-то около одиннадцати. Полицейские явно не собирались расходиться. Я почему-то вспомнил, что хочу есть и полез в холодильник. Еда была невкусная, обычная американская еда, пил кофе, а потом курил. На телевизоре сработал таймер и мне пришлось смотреть новости. Какой-то умник рассказывал про "нормализовавшуюся обстановку в Нью-Йорке" и "про высокий процент раскрываемости преступлений". Я ему не верил, точнее, был недоволен тем, что смотрел эту фигню.

Вспоминаю, как ехал однажды в метро и ко мне подсел один парень. Белый и ужасно бледный, почти зелёный. Он уставился в окно, а потом вдруг посмотрел на меня своим самым искренним взглядом и сказал:
- Я только что убил человека.
Честно говоря, я нисколько не удивился, у него был соответствующий вид, в смысле, что он явно очень переживал это.
- Ты хочешь рассказать мне об этом?
Он не стал отвечать на мой дурацкий вопрос, потому что он был, действительно, дурацкий. Мне стало стыдно. Он посмотрел на меня теперь осуждающе, как будто я только что съел гамбургер.
Потом он отвернулся и уже не разговаривал со мной. Через несколько остановок я вышел. Мне было жаль, ведь это был единственный человек за последние два года, который по-настоящему меня взволновал. Мне хочется написать об этом, но я не могу.

Да, я вообще писатель, по крайней мере, так считает моя жена. Когда она выходила за меня, я выпускал свою первую книгу. Потом был контракт еще на две, но я не мог их написать, потому что не хотел опять писать всякую чушь, типа детективов. Пришлось продавать дом, чтобы заплатить неустойку. Кончилось всё тем, что я вообще не смог писать, даже то, что хотел.
Это было ужасно: я cадился за компьютер, несколько часов пялился в пустой экран, пил кофе и курил, курил, пил, уже виски, потом выключал компьютер и шёл допивать виски в другую комнату. Когда напивался, шёл спать. Так продолжалось почти год. Потом я перестал подходить к компьютеру, а просто шёл в бар и пил виски.

И вот я здесь, опять сижу на кухне и смотрю в окно на полицейских, которые бродят вокруг очерченного на асфальте контура и о чём-то переговариваются. Я опять напился, поэтому иду спать.

Мне снится сон, много снов подряд. Конечно, я их не помню, знаю лишь только что они невероятно цветные. Я думаю, таких цветов нет в палитре ни у одного художника. Как бы я хотел запомнить хотя бы один из своих снов, но у меня это никогда не получается.
А цвета..., что мне цвета, я ведь не художник, разве что только иногда вожу ручкой по бумаге в поисках новых форм, то есть от нечего делать.
Я иду в гостиную и наливаю себе рома, потому что виски кончился, а я его никогда его не разбавляю.

Этой ночью всё было как обычно. Ты была холодна и неприступна, я ненастойчив и к тому же пьян. Под этим делом у меня всё равно ничего никогда не получается.
Я спрашиваю себя, а люблю ли я тебя или мы живём с тобой просто так, по инерции. Когда мы были моложе, точнее раньше, у нас всё было иначе. Ты даже хотела иметь ребёнка, но после того дня всё распалось. Говорят, горе людей сближает ещё сильней, а у нас всё вышло наоборот. Каждый стал переживать это внутри себя, чтобы не мучить другого и в итоге, мы только отдалились друг от друга. Неважно, что это было, важен результат.

Я переворачиваюсь на другой бок, попутно задевая пепельницу, которая с грохотом валится на пол, и, не в силах что-либо поделать, я засыпаю.
Я вижу нашу девочку, которую ты так хотела назвать Джейн. Мне снится, как мы гуляем с ней по пляжу, учим её плавать. Задерживать дыхание, держаться на плаву, выдыхать в воду, держать глаза под водой открытыми и видеть этот чудесный подводный мир. Джейн глотает соленую морскую воду и плачет. А мы с тобой такие счастливые и улыбаемся. Ты и она, вы такие красивые... и много-много солнца, которое заливает всё вокруг...
Я просыпаюсь от того, что плачу во сне. Просто реву. Мне легко и свободно, а перед глазами всё ещё стоит этот сон, такой красивый и счастливый. И солнце, такое яркое, жёлтое, как твой закрытый купальник, который так идёт тебе.

На этот раз ему становится по-настоящему легче...