На днях приснился сон. Давно таких страшных не видел. Не помню точно, что за криминальная заморочка, в которой я вроде и не участвовал почти. Но не суть, меня принимают. Следователь грузит по полной. По законам военного времени он имеет право казнить меня без суда.… Промучив меня до вечера дурацкими вопросами, выносит свой вердикт, который обжалованью не подлежит - в камеру смертников. Конвоир по пути говорит, что расстреляют максимум в течение 2-ух суток.
Одиночка со сценой, как в отделении. Бессонная ночь. Думки, гонки, сон не идёт. Уже ничто не спасёт. Только чудо. Утро. Как-то я понял, что уже рассвело. И вдруг самое страшное. Резкий, лязгающий звук тюремного ключа, отпирающего камеру снаружи. Сердце, прыжком в горло, перекрывает дыханье. Помню ощущение этого момента очень ярко и отчетливо. Дверь приоткрывается, и в камеру заглядывает цирик. В руках у него бумага. В глазах любопытство ребёнка, разглядывающего раздавленную кошку. Я, с немым вопросом во взгляде, и с сердцем вместо кадыка, смотрю на него. Смотрю в его ехидно изучающие меня зенки. Он держит паузу. Ему нравится роль бога.
Его лаконичные: "Распишись. Свободен…", - заставляют меня справиться со своим шквалом страха. Я пытаюсь тихонечко проглотить собственное сердце обратно. Оно нехотя занимает своё место. Прячу свою недавнюю панику за маской невозмутимости и гордого безразличия. Ни слова не говоря, ставлю закорючку возле галочки ручкой цирика. И, не спеша, выхожу навстречу свету.
Выхожу навстречу новой жизни. Там, оказывается, холодно и больно. Мне неуютно. Резкий свет режет глаза. Мне плохо. Я хочу обратно, в тёплый полумрак одиночной камеры. С удивлением замечаю, что начинаю плакать.
И только звуки голоса матери и её тёплая, вкусная сиська, немного успокаивают меня. Догадка о собственном бессмертии посещает меня уже в тёплой полудрёме и поэтому не вызывает у меня особых эмоций.