Гаиска Кордоба крякнул неподвижно, стручком. Гороха, боба. Лузгнуло его туловище. Собачье. Как подсолнуха черное семя, как тыквы белячек. И шлепанец придавил хозяйский. Грязный башмак ткнул в пузо. Завалящий. Гниет в углу деревянного вагончика. Рыжая дребедень. Переспелая улыбка. Клоуна. Раба. Уродца. Карлуды.
Котяра Курлыка притаранил всю цирковую рвань в голубой вагон Гаиски. На груди трупака уже сидела жирная серая крыса и немигающими красными лупами таращилась в неморгающие голубые зыркалки дохлого клоуна. Грумбильдо Перуцци, или просто сеньор Грумо, по-антрепринерски швырнул свой шлепанец в пасюка. Курлыка взревел визгливым мяу и бросился на крысу. Грызун отступил от разлагавшегося куска мяса, юркнув в половую щель. Первую помощь Гаиске попытался оказать вольтижер Сенджиу Консесайу. Он споткнулся о грузное пузо клоуна, навалившись своими мощными граблями на затихшие грудь и сердце коверного. Консесайу пыхтел, делая искусственное дыхание рыжему. Мертвые легкие не хотели работать. Жизнь из тела Гаиски ушла. Навсегда. Канатоходка Натали Боссе суеверно дотронулась до пятки карлуды. Рыжий котяра ласкался об морщинистое Гаискино лицо.
-Коверный был он плохой, -подумал Перуцци, - но о мертвых либо хорошо, либо совсем ничего.
-Я бы отдал миллионы эшкудо, чтобы Гаиска жил,- Сенджиу плакал. Их цирковая жизнь часто висела на волоске. Мытарства по свету и долгая сезонная антреприза, перманентный голод и жратва до отвала, скорбное безденежье и купание в роскоши. Они были старыми друзьями: Консесайу и Кордоба. Они были разножанровыми циркачами. Клоун и вольтижер. Они говорили на разных языках. Испанский и португальский. Сенджиу не верил в безнасильственную смерть Гаиски. Акробат решил произвести свой разбор. Курлыка, мурлыкая, Консесайу подмигнул.
Раздолбаный милицейский уазик подкатил к входу в дирекцию цирка: набережная Фонтанки 3А. По вызову приехал дежурный отряд из трех сотрудников МВД: недавно переведенный из василеостровского в центральный РУВД сержант Леха Сидоров и два его подчиненных. На осмотр жмура вызвали дежурный медицинский рафик из больницы скорой помощи № 10 с Петроградской стороны.
-Явных причин насильственной смерти нет, - сказал врач, - вскрытие покажет.
-Прокурора пока рано вызывать, - констатировал милиционер Сидоров.
Иштван Хегедюш начал задыхаться в клетке бегемота Ласло. Дрессировщик гиппопотама узнал плохой пердеж животного. Диагноз: бегемот заболел. Затвердела, похолодев, и внутренность Иштвана. Хегедюш дважды уже слышал тленный звонок из своего жирного африканского подопечного. Теперь тлен разливался и в носоглотке Иштвана. Звонок загромыхал в самом пупу артиста. Вибрация дребезжащего звука гуляла по телу, разрывая барабанную ушную перепонку. Юла бренности вертелась в пищеводе Хегедюша.
-Если эта старая карга, мамаша этого глухого униформиста, кормила Ласло корюшкой с глистами, я утоплю ее в ссаке бегемота. Сволочь.
Иштван в предыдущий день тоже ел жареную корюшка у Гаиски. Целую миску навернул венгр под пару темного словацкого пива "Золотой Фазан". В горле стояло типичное рыбное послевкусие, свойственное только вонючей нерестящейся корюшке: вкус свежих огурцов. Хегедюш пытался сблевануть отраву, но изо рта шла исключительно белая рвотная пена. Ласло продолжал болезненно пердеть. Надо было срочно вызывать ветеринара. Иштван, задыхаясь, выскочил из клетки, вышел на Фонтанку через третьи ворота и быстрым шагом двинулся по набережной к Инженерному мосту № 2. Дрессировщик торопился в своем дремучем суеверии. Он бежал к чижику-пыжику попросить о выздоровлении гиппопотама Ласло. Все ж таки они одно - зверье. Должны помогать друг другу из разных миров и суеверий. На мосту стояли два рыбака с удочками.
-Друзья, подскажите, пожалуйста, где чижик-пыжик?
-Пару дней назад опять какие-то падонки украли, - ответил один рыбак и сплюнул в мутную Фонтанку, - видишь вон там уступчик. На нем и стоял. Он же медный и масенький. Его постоянно и тырят. Кто на память, а кто в металлолом сдавать.
Бурое петербургское небо и невский ветряной шквал захолодили своим зрением все органы Иштвана. Стужа, мороз, испарина. В провале прострации Хегедюш брел по гранитным плитам набережной назад к цирку. Дрессировщик попытался перейти дорогу. Автомобили неслись навстречу с Невского проспекта и площади Белинского к Инженерному замку и Летнему саду. Иштван, шатаясь, как в пьяном сне, и держась за грудь и голову, наискосок медленно перерезал непешеходную часть набережной. Машины, притормаживая, объезжали косматого седого безумца. Водители автомобилей крутили пальцем у виска. За два метра до цирковых ворот у здания тяговой электроподстанции Хегедюш рухнул на асфальт. Он дополз до стены. Поднялся по ней. Зацепился руками за металлический поддон для цветов под памятной доской в честь подвига ленинградских трамвайщиков. И снова рухнул.
-Ласло, не уберег я тебя. Прости. Отчего так холодно?
Красная гвоздика упала на лицо Иштвана с поддона. Из дирекции цирка вышли три милиционера. Два врача выносили тело Гаиски Кордоба на носилках ногами вперед. Сержант заметил лежащего на тротуаре дрессировщика и подбежал к нему.
-Спасите бегемота, - прошептал Иштван Хегедюш. Его черноокий венгерский взгляд остановился. Жирная серая крыса пробежала мимо смертного, держа в своих зубах попискивающую мышь. Сержант милиции погрозил кулаком грызунам: жертве и убийце. Жизнь ушла. Пришел тлен.
-Гражданин начальник, - правый рукав сержанта теребил полупьяный небритый дворник с метлой в руках в кроличьей шапке-ушанке, черных валенках с галошами, ватнике и грязном оранжевом жилете, - у меня это… как его… ну там.
Дворник показывал рукой на противоположную сторону реки в район Пантелеймоновской церкви и Литейного проспекта.
-Где там? Что там? Куда ты показываешь? - Сидоров смотрел через мост на угловое здание по Фонтанке,30, где располагался ресторан "Дежа Вю".
-Да там, телеателье, радиодетали, Фонтанка, 28. В мусорке у меня дохляк из цирка.
-А с чего ты взял, что из цирка?
-Понятно, что из цирка. Видал я там таких. Если только не из зоопарка.
-Крученый, - крикнул сержант сидевшему за рулем уазика милиционеру,- заводи машину. Сообщи в дежурку: пусть прокурора вызывают и лабораторию. Поехали на ту сторону
-Товарищ сержант. Это же не наш участок. Пусть сами разбираются. Ну что, едем? Ну хорошо. Еще одного жмура на нас повесят.
В контейнере пухто во дворе дома по Фонтанке, 28 лежал королевский мертвый пингвин. При осмотре во рту пингвина нашли записку на клетчатой бумаге из детской тетрадки с приклеенными газетными буквами: пропала зверушка.
Тела Гаиски Кордобы и Иштвана Хегедюша положили в центр манежа. Шпрехшталмейстер Фриц Лембке и карлик-силач Гуттузо украдкой посматривали из-за форганга за мертвецами. Пингвину Ваське цирковой столяр Петр Иванов сколотил гроб, и гроб с Васькой отнесли на конюшню. В районе дома на Караванной, 6 объявилась смердящая ненависть. Злопыхательница, шурша бесцветным плащом, скрылась в парадном и через проходной двор вышла по адресу Фонтанка,9. Она расстилалась вдоль стен ленинградского городского аэроклуба, ДОСААФа СССР и драматического театра "Патриот". Она текла по набережной на площадь Белинского мимо здания НИИТМАШа к Государственному Санкт-Петербургскому цирку. Через щель подъезда № 1 она просочилась на арену и, подвесившись на лонже, сделала каскад и фордершпрунг.
-Дважды два. Какая закономерность, - индийский укротитель тигров и львов Тапгир сидел на скамейке Кленовой аллеи с миниатюрной турецкой эквилибристкой на проволоке Долорес Рюшто.
Тапгир гладил руку циркачки. Михайловский замок вздымался за их спиной, и тень задушенного императора говорила из сырых холодных залов замка: подобает святыня господня. Шептала символами былых смертей и расплаты настоящего. Справа медный Петр, простирая руку вперед, застыл на победном поле Полтавы. Вокруг в цветочных клумбах с оранжевыми цветами, в травяных газонах с желтыми цветами с бело-фиолетовыми полосами наискосок, в кленах аллеи, в дубах и лиственницах сквера шевелилось. Елозилось. Вошкалось. Дубовый лист упал на лоб Долорес и слетел на носок хромового сапога индуса.
-И Ласло умер. Четыре какие-то странные смерти. Только непонятно, как мой любимый Васька оказался в помойке в каком-то грязном дворе. Это то и настораживает, - Рюшто прижалась к укротителю.
Эквилибристка и Тапгир встали со скамейки и медленно пошли от замка в сторону двух розовых павильонов, построенных идентично по замыслу архитектора на пересечении Кленовой аллеи и Инженерной улицы. Они шли по узкой тропинке мимо увитого вьюном забора, цепляя ногами опавшую листву. Они миновали коричневое здание строительного треста № 39 и УПТК, после которого началась черная полуметровая решетка, ограждавшая маленький уютный дворик. Из будки в углу двора на Долорес бросилась черная немецкая овчарка со всклоченной шерстью. С желтых клыков и черных десен пса лилась слюна. Сознание Рюшто закипятилось. Она упала в обморок. Укротитель поймал Долорес на руки. Уже на руках Тапгира эквилибристка устроила цирковой мостик. Ее тело сжалось в конвульсии. Изо рта шла кровавая пена. Бешеная собака надрывалась лаем.
-Долорес…, - из углового окна дворика внутрь мягкой белой души циркачки смотрели зеленые кошачьи глаза и выжигали все.
-Долорес…, - шептал индус, - ты жива? Все будет хорошо.
Тапгир, держа турчанку на руках, бежал к цирку мимо центра музейной педагогики и детского творчества, мимо пожарной части № 17, мимо гарнизонного клуба, мимо библиотеки четырнадцатого отряда противопожарной обороны. Он нес пока еще теплое человеческое сокровище - жизнь. Но сон разума и холод глубокой земли подступали все ближе к сердцу Долорес. Все медленней становились кровяные и мышечные токи в теле Рюшто. На площади перед пожарной частью расположились цирковые голубые вагончики, в том числе походного доктора. Вагончик доктора, куда укротитель принес эквилибристку, находился напротив входа в двухэтажное здание, увитое полностью во всю длину плющом. На втором этаже этого дома в окне библиотеки показалась восточная тень. Она была крохотной и мелькала пятнышком в полках и стеллажах книг. Тень разрослась и полностью покрыла одно окно библиотеки, потом все окна. Долорес Рюшто в припадке совершила свои последние в жизни хула-хупы, узнав телесное ничто. Душа турчанки всплывала тонкой вишневой струйкой от курительного земного шиша. Индийский укротитель Тапгир держал правую руку на своем щемящем сердце. Доктор склонился над Долорес, поднеся маленькое зеркальце ко рту Рюшто, проверяя нет ли дыхания. Бренная оболочка эквилибристки не втягивала в себя и не вытягивала обратно воздух. Ее накрыла библиотечная вошная тень.
-Вы не видели мою маму? - в вагончик заглянул старый глухой униформист Вадим Петрачков. - А? Что? Спасибо?
-Он нас не понял. Откуда взяли этого идиота? Долорес умерла, а ему хоть бы хны. Доктор, как же так? - захныкал Тапгир.
-Я видел много смертей в этой жизни. Я закрывал глаза многим известным актерам. То, что происходит здесь, выше моего понимания. И этот глухой идиот тоже! Говорят, он счастливый билет сеньора Грумо. Он таскает его с собой вместе с его матерью-старухой еще со своего первого ангажемента.
Старую билетершу Маргариту Эрман глухой сын нашел в мужском цирковом туалете для зрителей на первом этаже. Женщина уткнулась лицом в унитаз. Рядом на полу в кабинке туалета лежал медный чижик-пыжик и полиэтиленовый мешок со свежей корюшкой. Униформист орал от сыновней любви, но не слышал собственного крика.
-Отведите Вадима на конюшню, - приказал сеньор Грумбильдо другим униформистам, - пусть он там поорет и поплачет.
-Все пошло наперекосяк из-за смерти сраного карлуды, - подумал антрепренер Перуцци, - уплывает от меня счастливый билет.
На конюшне Петрачков, обняв большую деревянную бочку для опилок, молча сидел в глухой внутренней тишине. Его душевная жизнь оборвалась так же, как ушла телесная жизнь из его матери. Он не слышал монотонного тихого урчания, доносившего из бочки, но он почувствовал в бочке небольшую вибрацию и слабый скрежет. Вадим без усилия снял крышку с бочки. Внутри сидел умирающий медвежонок Гаврюша. Униформист вспомнил, как Гаврюша под руководством главного антрепренера любил кататься на велосипеде и мотоцикле. Один раз даже медвежонок самостоятельно прямо с дрессировки уехал на мотике ЗИДе за ворота цирка, и его поймали пожарные только у Зимнего стадиона на Манежной площади. Сердца у Гаврюши и Вадима в этот момент разорвались.
Двуединство жизни - тела и души - на конюшне было нарушено не первый раз. В деревянном ящике для навоза лежал дохлый Курлыка. Дня не пережил голубой крысолов без друга и хозяина Гаиски Кордоба. Пышный хвост котяры торчал застывшей холодной трубой. Среди ржущих и чувствующих смерть лошадей триединство деревянных одежд-гробов для веселых животных: гроб для пингвина Васьки, бочка для медвежонка Гаврюши, ящик для котяры Курлыки, связалось с единством глухого старика - многолетнего талисмана Санкт-Петербургского цирка. Квартет мертвецов лежал на конюшне. Бегемот Ласко разлагался в своей клетке. Гаиска и Иштван испускали трупный дух на манеже. Долорес холодела в вагоне доктора. Маргарита уткнулась лицом в унитаз. Невидимый смердящий враг подступал.
Тем не менее вечернее воскресное представление "Заграничный аттракцион" не было отменено по причине больших сборов. Собрался полный зал. Аншлаг. Темнота в цирке. Оркестр сыграл тревожную дробь. Свет зажегся. В центр манежа рядом с конферансье Максимом Ворошиловым из-под купола рухнуло тело Грумбильдо Перуцци. Лицо сеньора Грумо было лицом белого клоуна, печальным ликом плачущего Пьеро. Зал затих. Под куполом на мостках стояли десять невидимых карликов в собачьих масках из голов пуделя. Уродцы по канатам в одно мгновение спустились на манеж.
-Один за всех и все за одного. Але! - невидимые монстры сорвали маски с рыжих рыл и сделали рондад-флик-фляк, - Хоп!