Сидя на Красивом Холме, я смотрел на Закат Цивилизации. Шучу. На закат Солнца. Закат был виден только с Вершины. У подножья, в далеком Низу, Закат уже давно кончился и наступила Ночь. А может быть и Утро. А если учесть, что мне идти до подножья целый День, то там тоже был Закат. Но я туда вовсе не собирался. Я лежал голый, в снегу, при свете Полной Луны и смотрел на Закат. Высоко, там, где был я, Солнце днем вовсе не заслоняло Луну, и поэтому каждый мог запросто увидеть, чем она занимается. Гуляет ли по Небосводу, курит ли папироски "для дам" или катается на Алмазном МАЗе - все вызывало у меня неподдельное Внимание. Что бы как-то показать его Луне, я кусал зебя за Уши, старательно притягивая их руками ко Рту с Зубами. Не могу быть уверенным, что Луна это замечало, не ей явно было приятно. А мне было холодно, хоть я и не чувствовал этого. Я об этом знал. И Луна знала. И Закат знал. И Ленин знал. Про революцию почти все.

Я зашёл сюда полежать и посмотреть лишь в качестве подготовки. Скоро будни Маргинальной Революции, я готовился к этому знаменательному событию. Кто-то в Штабе сейчас рисует флаги, кто-то лежит пьяненький, кто-то танцует джигу или водит хороводы - все-все-все готовятся к решающему дню, к Выступлению. И лишь я, Вождь Маргинальной Партии, ушёл на Красивый Холм. Это была моя подготовка к Великой Консервативной Революции Это - мой Железнодорожный Долг. Это - мой... мой... Мойдодыр!

Мой муровей бил клешней по земле, ржал и требовал немедленно прекратить свои дурацкие шутки. В душе же он хотел домой, а его схватили, оседлали и прискакали на Вершину Красивого Холма прямо Накануне. Я бы тоже не выдержал подобного оскорбления, поэтому я стремительно поменял, давая понять Товарищу, что он замечен и его замечания взяты на вооружение для борьбы с Мировым Импереализмом. Товарища это почти не успокаивало, он заплакал и рассказал мне следующее:

Когда я был маленьким муравьем, почти что тем белым яйцом, что мои сородичи таскают на себе, как бы и не замечая его значительного размера и массы, я любил играть во всевозможные игры, такие как: шашки, дурак, салочки, шахматы с отежелением, очко, рулетка, бег наперегонки, меряться членами, есть на перегонки, купаты, молиться, выплясывать джигу и водить хороводы. Однако я был единственным в семье ребенком, а родители мои умерли в один день с бабушками и дедушками, которых раздовил Ботинок, стало быть и семьи-то у меня не было, поэтому я был круглой сиротой... круглым сиротой и играть мне было нескем. Конечно, я пытался найти выход: играл в шахматы шашками или краплёными картами, мерялся членом с корнями близлежащих деревьев, водил хороводы в полном одиночестве. Но все это не давало мне забыть о том немыслемом дефиците общения, что посетил меня тогда, в столь ещё юном возрасте...

Мой муровей всхлипнул, а я опять поменял позу, поправиви правой рукой что-то в области мошёнки. Он продолжал:

И тогда, когда я уже совсем отчаялся, меня выловили Злые Охотники на Диких Муровьёв. Они угнали меня в Рабство, где я смог найти все то, чего мне так не достовало. Иные муравьи не понимали моей радости, другие же прямо считали меня сумасшедшим, плюясь в раковины кровью и трижды пережёваной жевачкой, но я не унывал. Вскоре из Рабских Войск я был переведен на Службу. Сидя в тесном кабинете и перебирая бумажки, тем самым я перевозил Наездников через миллионы километров, переправлял их чемоданы, сумочки, корзинки с продуктами для пикника, музыкальные Инструменты и бесценные алмазы, что, без сомнений, было контробандой. Я обрел неописуемую Свободу, потребности в которой у меня никогда не было. Само слово "Свобода" вызывало у меня Рвотный рефлекс...

Я сплюнул, но он, казалось, даже не заметив всей драгоценности влаги моей плоти, говорил дальше:

Я представлял себе сумасшедших муровьёв, разрушивших родной муровейник, разбирающих его песочные стены на новые диваны и подсвечники, а потом с диким криком разбегающихся из развалившийся конструкции. Они бегают по бескрайним просторам Красивого Холма, разрушая все встречное, считая каждого своего сородича врагом или временным союзниками, крича при виде другого: "Это моя тровинка, я топчу её, отойди и не трогай, проклятый лицемер, мою, мою, мою травинку!" Травинке это казалось бы смешным, если бы после краскосрочной драки на всём, победитель бы не начал усердно, с самодовольным видом топтать её, выкрикивая лозунги "Прогресс в массы!" и "Нас не остановить, ибо мы единственно правильны!"... И когда эта картина встает передо мной, я начинаю плакать...

Он и правда заплакал. И я, что бы как-то выразить солидарность, заплакал тоже. Мы плакали довольно долго, по крайней мере достаточно для того, что бы Луна успела перемениться в лице. Оно стало почти таким же, как у Солнца. Это был верный признак Ночи. Муровей молчал и я решил, что он ждет ответа. Набрав побольше воздуха в легкие, я произнес:

Твой рассказ порожает собой, но я не понял главного: что же в этом такого, чего не могу я услышать от любого муровья, обретшего верность и честь, написавшего на своем твердом панцире "Свобода в Служении" и пустившего всё на самотек Великой Реки, где по ночам купаются обезьяны, которые никогда не смогут стать Человеком, вечно оставшись Обезьянми?

Казалось, это немного расстроило Муровья, но я был дорог для него как собеседник, поэтому он переборол себя и прекратил плакать, громко рассмеявшись прямо мне в меня. Это было лучшей радугой, что мне дарили за последнии годы, и я тоже рассмеялся. Мимо проходили люди, стремящиеся к вершине, не замечая, что мы с Муравьёсм уже на ней. Они крутили пальцем у виска и карапкались дальше. А мы продолжели смеяться. Мы и правда были сумасшедшие.

--
писать: chijer@yandex.ru
читать: http://urodoff.net