— Бери, кому говорю! У нас всё получилось, банду истребили, гору вам вернули, с предателями, что в кабинетах засели, власть разберётся, там наверняка вышка всем светит, не мешок зерна украли. Про золото на Чугуше я пока никому не скажу, проверить сначала надо, вдруг эта семейка набрехала со страха, хотя не похоже, вроде. Поднимайся и к лошадям иди... Почему не пойдёшь никуда? Что за капризы? Ты на Чёртовом Пальце сам напросился со мной ехать. Хочешь остаться жить в посёлке? — Гошка наседала на алмасты с вопросами, но тот наглухо закрыл свои мысли. — Что ты хочешь, чтобы я сделала? Не молчи, ответь, мы же друзья. Нам же в экспедицию надо, на Чугуш. Как мы без тебя пойдём? Места там нехоженые, твои сила и чутьё очень нужны. Племя теперь в безопасности, разве бабы, то есть женщины твои, сами неделю не справятся? У нас в Шунтуке кукуруза уже молочной спелости, как вы любите, вызрела. Хоть сколько вам соберём, не надо будет по полям скитаться. Отдыхайте, размножайтесь в своё удовольствие. Советская власть зубров от вымирания спасла, а вас и тем более спасёт. Пойдём, ну пожалуйста!

Гигант встал, спустился со ступенек и аккуратно подтолкнул собеседницу в сторону гаража.

— Поджигать? — Гошнаг вынула из кармана позолоченную директорскую «Колибри» и пощёлкала крышкой и клавишей. — Эх, жалко хорошую вещь, люди делали, старались. Да сейчас, сейчас! То сидел сычом, то заторопился вдруг... Куда ты смотришь всё время? Не толкайся, приготовься лучше сразу створку ворот закрыть.

Опять звякнула крышечка, Гошка со вздохом достала и бросила на пропитанное бензином пачку Фатимы:

— Сгорел сарай, гори и хата! Не поминайте лихом, Амзет Пиютович, спасибо за науку и золото.

Горящее заграничное огниво полетело в сено, и пламенная дорожка понеслась внутрь гаража. Напарники притворили двери, и Талько потянула алмасты к кибитке, но тот встал посередине двора и продолжил смотреть вверх и вдаль, в ту сторону, откуда они приехали, в сторону Кавказского хребта.

В конюшне одна за одной взорвались бочки с бензином, загорелись перегородки и деревянный потолок, в окнах от жара лопались стёкла, из продухов валил густой едкий дым. Когда Гошнаг смогла оторвать взгляд от завораживающей картины пожара и посмотрела на небо, то оцепенела от страха — в чистом голубом утреннем небе со стороны гор быстро надвигалась чёрная туча. Казалось бы, что в этом страшного — в предгорьях погода может измениться буквально за несколько минут, но это небольшое тёмное облако неслось против ветра, который утром и днём дует в гору, и, самое главное, — точно такое же облако накрыло Шунтук, когда отец Николай собирался похоронить скончавшегося старца, после чего началась череда страшных смертей и исчезновений людей.

— Это за нами? — задавая вопрос, Талько заранее знала ответ, но всё ещё надеялась как-то спастись.

Туча тем временем встала точно над участком директора и разразилась неожиданно холодным проливным дождём с градом, как будто кто в небе выжимал тряпку, пытаясь погасить горящую конюшню. По краям облака искрились электрические разряды, но грома не было, лишь какое-то злое шипение и треск. Всё это походило на смерч, но торнадо практически не бывает в предгорьях на Кавказе, для них нужно довольно ровное пространство — море или степь. Гошнаг доводилось видеть это явление по ту сторону хребта, в Джубге. Похоже, но там было шумно, всё летало и кружилось.

Как и у смерча, из середины облака показалась труба или хобот, но не вращающийся, а пульсирующий, как огромная тёмно-серая пиявка, присосавшаяся к добыче. Снизу конец трубы напоминал хищный раскрытый цветок росянки, окаймлённый чувствительными слизистыми волосками.

Гошнаг ещё сильнее потянула Большого за лапу, но тот довольно сильно отпихнул её в сторону ворот и калитки. Девушка по инерции пробежала несколько метров, запнулась, больно шлёпнулась пятой точкой на каменный плитняк, которым была вымощена въездная дорога участка, и с ужасом уставилась на происходящее.

Тщетно она пыталась мысленно пробиться к Большому с призывом бежать, от того исходил тот же сигнал: «Беги! Беги! Беги!»

Гошнаг уже понимала, что столкнулась с тёмной силой, управляемой самим Арихманом, и противопоставить этой силе ей нечего, но сдаваться без боя не собиралась. Так кошки защищают свою территорию от гораздо более крупных и опасных хищников, не считаясь ни с чем.

Талько помотала головой, как бы пытаясь отогнать наваждение, вытащила из кармана пистолет, встала на одно колено и взвела курок нагана. Вопрос был только один: куда стрелять? Хобот-насос свисал с высоты двадцати метров и на нём не было никаких намёков на управляющий орган, только пульсирующая труба в три-четыре шага в поперечнике и отвратительный цветок рта, усеянный по окружности блестящими, липкими на вид ресницами или тычинками. Очевидно, что мозг этого механизма или живого существа находился в тёмном облаке, но где именно? Туча с запасом покрывала участок покойного Амзета Пиютовича, а в нём, в участке, казённая десятина земли — если считать по-новому, то гектар с маленьким хвостиком.

«Семь пулек, как в Сараеве!» — непонятно почему, строчка из любимой книжки промелькнула в голове Гошнаг, но выяснять ход мыслей не было времени, мерзкий цветок рта завис уже в паре метров над головой Большого.

Семь злых пчёл одна за другой поразили хобот в том месте, где он присоединялся к облаку или вырастал из него, и, как сперва показалось, возымели действие. Внутри тучи что-то заверещало, и шланг, дёргаясь и раскачиваясь, наполовину втянулся в тёмный поднебесный сгусток, пролив на алмасты ушат тягучей липкой слизи.

Обрадованная тем, что это адское порождение в какой-то мере живое и на него можно воздействовать, а, может быть, и вовсе убить, Талько выхватила штык и бросилась на выручку к Большому, так и стоявшему неподвижно посередине двора.

В этот момент кишка ещё раз судорожно дёрнулась, и огромная реснитчатая пасть цветка обрушилась на алмасты, накрыла его до самых ступней и стянулась тугим обручем. Послышалось утробное чавканье, хобот начал пульсировать, как пожарный шланг, проталкивающий порции воды из двуручной помпы.

Отпрянувшая Гошнаг с ужасом наблюдала, как по прозрачно-серой кишке толчками поднимались разрозненные части тела Большого, окрашивая внутреннюю поверхность чудовищной трубы сгустками крови, перемешанной с шерстью. При этом большие мохнатые стопы алмасты с торчащими из них отгрызенными берцовыми костями так и остались стоять в багровой луже на цементной тротуарной плитке двора.

Уж на что Талько была до безрассудности отважна, но увиденное так потрясло её, что ноги девушки в прямом смысле подкосились, и она уселась на мощёную площадку прямо там, где стояла.

Из глубины черевы донеслось подобие сытой отрыжки, кольцо рта снова опустилось на землю и втянуло в себя остатки алмасты вместе с лужей крови.

Видя затихающие сокращения кишки, Гошнаг подумала, что неведомая тварь наелась, но надежды не оправдались. Чёрное облако не сдвинулось с места, зато хобот вытянулся из него на несколько метров и теперь лежал на земле, как чудовищного размера змея с открытой пастью, и как будто принюхивался в поиске добычи. Видимо, густой запах алмасты на какое-то время перебил человеческий, но стоило Гошке пошевелиться, как раструб хобота потянулся к ней, сжимаясь и разжимаясь.

Талько стала пятиться назад, к въездным воротам, до которых, по её памяти, оставалось метров пятьдесят. Обернуться она не решалась, боясь пропустить бросок чудовища, хотя и понимала, что выставленное перед собой отточенное лезвие штыка для этой твари не страшней зубочистки в профсоюзной столовой. Для твари — да, а вот...

Гошнаг посмотрела в приближающуюся огромную пасть, увидела шевелящиеся внутри живой кишки червеобразные зубастые отростки, вспомнила, как тело алмасты за секунды превратилось в бесформенные куски плоти, и повернула своё единственное оружие острием к себе. Наверно, нужно было сказать, а то и прокричать что-то важное перед смертью, но в голову не приходило ничего, кроме жалобного «мамочка, спаси меня, ну пожалуйста, я больше никогда не буду...»

Бедняжка сделала ещё пару шажков назад и внезапно почувствовала на плече чью-то крепкую руку, и знакомый по вчерашнему дню хрипловатый голос произнёс уже на почти чистом русском языке:

— Не бойся, мы успели вовремя.

Гошнаг через силу повернулась на еле державших её ногах, и чуть не бросилась с объятиями к высокой костлявой фигуре насассалара.

— Оно... Он только что убил и проглотил Большого, дайте мне свой джезайль скорее, а то и нам конец! — Талько ухватилась за ремень длинного ружья Мышеоста.

— Кого ты собралась убивать? Это всего лишь пугало, созданное слугами Арихмана по его замыслу.

— Так оно бы меня не тронуло?

— До тех событий, до истории со смертью старца — Жнеца, ты его никогда бы и не увидела. Помнишь, я сказал тебе о порванной ткани мирозданья? Вот через эту прореху зло сюда и влезло. Приходится восстанавливать границы, я для этого здесь. Ты знаешь что-нибудь о големах?

— Да. Я даже фильм в Краснодаре видела, назывался «Голем, как он пришёл в этот мир», кажется. Потом Михельсоны рассказывали про раввина Бен Бецалеля, который создал великана из глины для защиты еврейского народа.

— Иудеи, конечно, мастера всё под себя выкруживать, но сам принцип такой, да. Из неживой материи создать видимость живого и запугать противника. Ты ведь испугалась?

— Очень.

— А теперь смотри. Обернись, не бойся, — Мышеост ткнул своим посохом в открытую пасть голема и что-то пробурчал себе под нос.

Кошмарное чудовище развалилось на куски, которые на глазах становились всё меньше и меньше, пока не превратились в кучки чего-то, похожего на золу с пеплом. Ещё несколько фраз на непонятном языке, и прах серой струйкой втянулся в облако, которое тут же начало светлеть и пустилось по небу в сторону гор, на глазах растворяясь в чистом утреннем воздухе.

— А как же Большой? Он вернётся сразу к своему племени, на Чёртов Палец? — страх уже покинул девушку, сменившись бьющим через край любопытством.

— Это невозможно, тебе придётся смириться с этим.

— Но он же на стороне добра, против Арихмана. Знаете, как он нам помогал в горах? Без него у нас бы ничего не получилось.

— Знаю, я же всё видел сам.

— Вы там были?  Получается, это вы нам помогали? Тогда понятно, почему у нас всё так ловко получилось, перебили добрую сотню бандитов, а у самих только синяки, шишки и ссадины, правда много. Но это ерунда, через неделю и не вспомним.

— Нет, не помогал, только смотрел, чтобы со стороны Ахримана никто не встрял из дэвов. Люди сами должны решать свою судьбу, это закон. Закон для обеих сторон. Понимаешь, Арихман, как и Ахурамазда, не взламывает двери душ, люди сами впускают в себя добро или зло, а раз так, то и разбираться должны сами. Поэтому и ваш Большой был обречён. Он не демон, не Жнец, но и не человек, увы. Нам над этим наследием Скитальцев, как ты их называешь, ещё думать и думать.

— Так алмасты никому не мешают, сами от людей прячутся. Это их Ащеулов со своей шайкой довёл до того, что они к нам, практически случайным людям, за помощью обратились.  И откуда вы знаете, что я их хозяев Скитальцами назвала? Я же просто пыталась перевести мысли-картинки Большого?

— У меня большие полномочия, соответственно и возможности большие. Ты вот думаешь, например, что я говорю на русском языке?

— А на каком же?

— Это ты меня на русском понимаешь. Объяснять трудно и долго, просто сама прикинь, на Кавказе больше двухсот языков, не считая того, что чуть не в каждом ауле свои варианты. Разве все их выучишь? Вот и приходится в головы залезать. Ты же меня понимаешь?

— Даже очень хорошо, — Гошка покраснела до кончиков ушей. — Но так разве честно?

— Честность — понятие относительное. Люди часто врут даже тогда, когда этого вовсе не требуется, и при этом вовсе не по наущению дэвов. Не беспокойся, твои девчачьи секреты меня не интересуют.

— Погодите, уважаемый ди адэ. Не ругайте меня, если я что-то не то спрошу, мне в голове надо всё по полочкам разложить. Вы сами-то человек? А то такое могущество в вас заложено... Или этому где-то учат? Я бы пошла, у меня хорошо получается учиться, честное слово!

— Это я тоже знаю, — в прорезях страшной маски из человеческой кожи виднелись только чёрные блестящие глаза Мышеоста, но Талько была готова побиться об заклад, что таинственный насассалар если не смеётся, то по крайней мере улыбается.

— Конечно человек. В изначальном варианте. За долгую службу, лишения и жизнь даже не отшельником, а изгоем, мне было многое даровано свыше, в том числе и знания, о которых людям знать не положено, тем более девушкам и женщинам. Извини, но не я это придумал, хотя именно тебе могу кое-что рассказать.

— Потому что потом убьёте меня для сохранения тайны?

Мышеост то ли чихнул, то ли закашлялся под маской.

— Если бы тебя нужно было убить, то мы б с тобой сейчас не разговаривали. Хотя группа товарищей настаивала на включении вопроса в повестку дня. Тьфу ты, меньше ваших суток я здесь, а говорю как с трибуны на партсобрании… Ты — редкое исключение, твой род известен со времён династии Ахеменидов, и мужчины служили слову Ахурамазды ещё до появления болтуна Заратуштры, а женщины всегда были примером чести и преданности. Разве мама тебе не рассказывала?

— Рассказывала немного, но я в эти древние сказки не верю, точнее, не верила до последних событий. Вы мне расскажете всё подробно, как всё есть на самом деле?

— Возможно, но не сейчас. Ты хорошая, честная и справедливая девочка, только ещё маленькая и неосторожная. Сегодня вам действительно повезло, но Арихман поражения не забудет. Не думаю, что он развернёт охоту на тебя, в его масштабах это стократно меньше комариного укуса, но при удобном случае может и припомнить, а я не могу быть всё время рядом, прорехи много где появляются, и наводить порядок приходится не только здесь. Оглянись, ничего странного не замечаешь?

Гошнаг послушно обернулась и поначалу ничего необычного не заметила, и только минуту спустя поняла, что не слышит никаких звуков. В испуге она даже поковыряла пальцами в ушах, но ничего не изменилось. Более того, вокруг неё ничего не двигалось, ветки деревьев не качались от ветра, большой чёрный шмель неподвижно застыл над медоносным соцветием пузыреплодника, ватага муравьёв, тащивших по краю дорожки красивую разноцветную гусеницу, застыла, как будто попав в прозрачный янтарь, и даже клуб дыма над догорающей конюшней не менял своей причудливой формы.

— Я остановил время над Тульским. Это требует большого количества энергии, но необходимо закончить наш сегодняшний разговор. Дым пожара наверно и в Майкопе виден был, люди думают, что школа горит, побежали кто с ведром, кто с багром. От водонапорной башни экипаж пожарный отъехал уже. Дело сделано, прореха зашита, о твоём визите к директору никому знать не следует. Ты правильно решила сдать документы и ценности властям. Они, конечно, оперотряд на Чёртов Палец вышлют, и вас с батюшкой и Платоном поспрашивают, но без пристрастия — банды нет, деньги есть, все молодцы. Улики на директора, Ащеулова и турок прямо указывают. Не вздумай про изнасилование обмолвиться и своим скажи, чтобы рот на замке держали.

— А про Полину?

— Тем более. Тела нет, никто не видел ничего, кроме сгоревшей часовни. Все считают, что девочка испугалась и убежала в лес. Ащеулова вскользь видела только бухгалтерша в правлении, когда тот твоего отчима искал. Поручик ничего не спрашивал другого, про оброк не говорил, не угрожал. Мало ли торговых людей по товариществам ездит? Приехал и уехал восвояси. Полина отомщена, вопрос закрыт.

— Как она там, на небе?

— Пока не на небе. Пусть лучше она тебе сама сейчас расскажет.

— Что-о-о? Полинка здесь? Где она? — Гошнаг стала крутиться на месте, как кошка за собственным хвостом.

— В таратайке твоей за воротами сидит. Я её сюда не пустил, она слабая совсем пока, незачем опять ребёнка пугать пожарами и големами всякими мерзкими.  Вроде же я сказал, что не один прибыл, разве нет? Ну извини, старею наверно, я же ещё в битве при Плесси участвовал, мне простительно.

— Да простительно конечно, адэ Мышеост! — Гошка подпрыгнула и чмокнула насассалара в прохладную щёку страшной маски. — А можно мне к ней?

— А чего ради мы здесь вместе с ней появились? Только учти, она пока голосом не разговаривает, но ты знаешь, как это обойти. Кстати, у тебя и у Полины сильно развито чутьё, вы действительно родственницы по женской линии и ваши семьи разделились не так давно, всего поколений примерно двадцать назад. Здесь изменялось очень многое, но вы снова оказались рядом. Видимо, так было надо.

Последнюю фразу Гошнаг расслышала уже на бегу. Полину она обнаружила дремавшей в кузове брички. Забираясь на облучок мимо неподвижных першеронов, она подумала, что остановившееся время прихватило и её любимую подружку, но ошиблась. Стоило ей только прикоснуться к светлым локонам Полины, как та открыла глаза.

— Ну наконец-то! Ты чего так долго? Адэ сказал, что у нас будет всего несколько минут на встречу, а мне надо столько тебе рассказать!

— А разве ты сейчас домой не вернёшься? — Гошка наклонила голову подруги и оттянула ворот её платьишка. Красный, с синеватым отливом рубец пересекал сзади тонкую шею девочки и с двух сторон опускался к горлу, оставляя нетронутой тонкую дорожку кожи. — Нормально выглядишь, только бледная сильно, но это ничего, я буду кормить тебя бараньей печёнкой с чечевицей и наршарабом, — вах какой карасиви дэвотчка толсти и румяни будэт! Для платьев воротнички стоечкой сделаем со шлицами и затяжкой спереди на бант или галстук-бабочку, если и будет что-то немного видно, так умный не спросит, а дурак не поймёт. Сама всё сострокаю, ты сиди только и книжки малышне своей читай.

— Только не сама! Ты когда моей кукле Бибе глаза из пуговиц пришила и шапочку связала, мы с сёстрами два дня от страха плакали.

— Усидчивость — не самая сильная моя сторона, это правда. Ну маму мою попросим, она-то уж точно хорошо сделает. Ты чего ревёшь, дурочка моя, из-за куклы что ли? Да мы с тобой целый кукольный театр в Шунтуке построим! Выучим тебя и твоих сестёр на артисток, будем по всему миру с гастролями разъезжать! Прекрати немедленно, а то я тоже сейчас разревусь. — и немедленно сдержала своё обещание.

Мышеост тем временем ещё раз оглядел двор, ворча поднял с земли брошенные Гошкой штык и револьвер, подобрал оставшийся от Большого золотой червонец, запер изнутри железные въездные ворота и оставил ключи в замке.

Зацепившись крюком посоха за верх забора, он легко перемахнул ограду и подошёл к кибитке.

— Кто тут солёное озеро Урмия решил на Кавказ перенести? — сопроводивший через Башни Безмолвия к мосту Чинват бесчисленное количество умерших, в том числе и детей, насассалар никогда не имел ни семьи, ни потомства и сейчас удивлялся тем добрым чувствам, которые испытывал к Гошнаг и к Полине. Расплата за привязанность могла быть суровой даже со стороны Ахурамазды, но Мышеост не собирался что-то менять в себе — пусть всё идёт, как идёт.

— Адэ, Полина говорит, что ей нельзя возвратиться домой, к своей семье. В чём ещё она виновата? Так же нечестно! Ваш бог такой же злой и глупый, как Иисус, обрекающий невинных людей на страдания и лишения ради искупления вины всяких подлецов? Я сама, своими руками наказала и Ащеулова и директора с семьёй за их мерзкие дела, это справедливо! И нахрена мне нужны ваши лживые божества? Польку зарубили у дверей божьего храма, Иисус не мог щелочку приоткрыть и сдунуть Ащеулова к едреной матери куда-нибудь за хребет, или он мог только людям головы морочить болтовнёй своей, попяченными у кого-то рыбами и хлебами прихвостней своих угощать и сам из воды бодяжить?

— Тише, тише, Гошнаг, ты так совсем Полину расстроишь и себя тоже. Ты во многом права, но и не права тоже во многом. Сейчас у нас нет времени, а у меня и сил, чтобы рассказать вам, как всё устроено, и как это работает. Обещаю, что в своё время мы обязательно встретимся и всё выясним, а пока отдохните немного, — Мышеост поочерёдно дотронулся ореховым посохом до девочек, убрал штык и пистолет под сиденье облучка, вложил монету мгновенно заснувшей Гошке в карман, кряхтя забрался на место возницы и дал вожжами ход могучим першеронам.



Росянка с добычей


Пожарная помпа


Съёмки фильма Голем. 1920 год


Битва при Плесси. Западная Бенгалия, 1757 год