— Вы только посмотрите на эту жадную гаджё! Мы ей жизнь спасли, а она теперь к нам в карман лезет! Все русские такие.

— Жизнь? Это вы называете жизнью? — Машка отлипла от таблички и за чёлку потянула голову вверх и назад.

Разрез открылся, как рот кукольного лягушонка Кермита, и в лучах фонариков отчётливо были видны белые шейные позвонки, концы серой гофрированной трубки трахеи, красные пучки мышц, вервие кровеносных сосудов, всё как на цветной иллюстрации анатомического атласа.

— Насмотрелись? — Разрез захлопнулся с неприятным шлепком.

— Равную долю. Только не пойте, что у вас всё племя в акционерах. Четверть с прибыли, и не думайте кинуть потом, а то жёнам расскажу, как вы деньги за свиней ныкаете и с русскими девками кувыркаетесь.

— Тебя прибить-добить проще тогда.

— И не такие пытались, сам видишь, если бельма не потерял. Ты как у Генки, чёрта этого, отжимать собрался? А мне он полюбас за потерю работоспособности должен. Вы, ромы, совсем без понятий живёте, дикари?

— Язык придержи, тэ-хасёл тро шэр, лубны бибахталы! Что за Генка?

— Тэ-мутрав мэ тукэ про шэро! За лавэ договорились?

— Аи. Ты где лаяться по-нашему научилась?

— У нас здесь многонациональная республика. Водитель он на санитарной Газели от дома престарелых.

— Здоровый?

— Нее. Но ловкий, и нож у него с собой.

— Ножи и у нас есть, второй с ним кто?

— Про алмасты слыхали?

— Только ленивые и глухие не слыхали. Сказки — это всё.

— А вот и не сказки. В том году мы с подругами в Кабарду на мероприятие ездили, там у уважаемого человека юбилей был. Достался мне фермер: взрослый богатый человек, по охоте фанатеет. Много интересного рассказывал, даже фотки у него есть. Хайнц очень на алмасты похож, держаться прямо старается, не как горилла.

— У него и имя есть?

— Имя есть и звание. Майор горных егерей во время Войны. Они с Генкой беседовали, когда кровь мою пили, прямо подо мной стоя.

— Алмасты беседовал? Ты, Машка, ври да не завирайся. И на каком же языке?

— На русском, ежу понятно же, Генка иностранным языкам не обучен. Получше вас разговаривает, между прочим. Вы у меня долго ещё интервью брать собираетесь? Или забздело уже цыганское казачество и денег расхотело? Это правильно, целее будете, и мне лавэ получить проще будет.

— Поговори ещё! Генку твоего где искать? 

— К матери он не поедет, та бухает, к жене тоже, c ней случилось что-то, друзей у него нет, значит в стардоме заночует, там таких алмасты десяток спрятать можно, а завтра им с кем-то в горы ехать надо вроде, так что времени у вас нет, чтобы яйца в карманах перекатывать.

2.

Тонюсенький серп месяца, на глазах доедаемый новолунием, еле-еле освещал спящий город. Если в центре с ночной южной теменью ещё как-то пытались бороться уличные фонари у административных зданий и на уличных перекрёстках, то на всём остальном пространстве было темно, как у негра в чёрном ящике Якубовича.

В это ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно, липкую тишину над городом изредка нарушали пугающе-издевательское хохотание бородатых неясытей, жалобные вопли сычей и истошные взвизги похищаемых поросят.

В старом каменном доме на Комсомольской улице, недалеко от павильона с халюжками и прочей вкуснятиной, тишину нарушил скрип старинной немецкой кровати с кованной ажурной металлической спинкой. Лежавший на ней труп Екатерины Генриховны Бэрэтэрэ, или же Ланц по первому мужу, заворочался и медленно сел, опираясь на подушки и не открывая глаз. Несколько минут спустя женщина на ощупь нашла в прикроватной тумбочке заранее припрятанный пузырёк от валокордина, наполовину наполненный тягучей жидкостью пурпурного цвета с резким растительным запахом, медленно опустошила его, бросив под язык кусочек колотого сахара. Полежав в подушках ещё с четверть часа, Екатерина резко открыла прояснившиеся глаза, потянулась, легко соскочила с кровати, с тихой усмешкой сбросила с себя похоронное платье, оставшись в спортивной майке и облегающих велосипедках, и пошла босиком по дому в полной темноте, ступая мягко как кошка.

Свет ей был совершенно не нужен, она прожила здесь восемьдесят восемь лет с тех пор, как в тридцать пятом они с Хубертом купили этот дом.

Построенный из серо-зеленоватого дагестанского камня на скальном фундаменте, с перекрытиями и стропилами из кавказского дуба, дом простоял бы ещё не один век, но пришла пора прощаться.

Бесшумно выскользнув на улицу, Екатерина обошла по периметру ставшее почти родным пристанище, касаясь руками доломитовых стен. Со стороны могло показаться, что на их поверхности ожила девочка из граффити Бэнкси, настолько тонка и изящна фигура стодвадцатилетней женщины. Кстати, Тимофей немного ошибся в своих расчётах, немка приехала сюда не в двадцать пять, а в полновесные тридцать пять лет, будучи уже в звании гауптмана, с оранжевым кантом спецслужб на знаках различия, а также заместителем директора одного из главных департаментов программы Т4. Основными направлениями работы Эльзы Фишер, дочери профессора медицины, антропологии м евгеники, автора Нюрнбергских законов о гражданине Рейха и об охране немецкой крови и немецкой чести, ректора Берлинского университета имени Гумбольта, Ойгена Фишера были биохимия крови и мозга.

Выработка критериев для применения эвтаназии, или акции " Смерть из жалости" требовала большого количества живого подопытного человеческого материала, а далеко не все больницы охотно поставляли инвалидов, душевнобольных и детей с нарушениями развития, поэтому руководство программы обратилось непосредственно к рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, в ведении которого находилась вся полицейская и пенитенциарная системы Германии. 

Просьба была на руку Гиммлеру, не знавшему куда девать политзаключённых, которыми были заполнены тюрьмы и полицейские участки, а первый концентрационный лагерь в Дахау ещё только начинал свою работу в 1933 году.

Группе врачей, учёных и администраторов немедленно было направлено приглашение через неделю посетить резиденцию Рейхсфюрера в Вевельсбурге. Для удобства визита был организован специальный поезд, состоящий из трёх сидячих вагонов класса люкс и вагона-буфета с живой музыкой и местом для танцев. Гиммлер умел заводить друзей, а ему нужна была поддержка проектов изнутри общества от учёных и от интеллигенции, для остального народа вполне хватало пропаганды Геббельса.

Спецпоезд Берлин-Падерборн отправлялся в два часа дня в субботу, двадцать четвёртого ноября 1934 года с Лертского, ныне Центрального вокзала.

На перроне сотню евгеников встречало два десятка аненербовцев, почти сплошь начальники отделов, за редким вкраплением их заместителей. Рейхсфюрер справедливо полагал, что через пять часов комфортного путешествия, сдобренного лучшим мюнхенским пивом Хофброй и великолепными рейнскими винами, перед ним предстанет коллектив если уж не истовых единомышленников, то людей, подготовленных к ведению культурного диалога. За свои-то кадры Генрих был спокоен, а для подвыпивших любителей поорать и помахать руками в научной полемике, к составу, помимо штатной охраны из гестапо, обосновавшейся вне вагонов, были приданы четыре ражих офицера из личной охраны рейхсфюрера, обряженные в униформу официантов, оснащённые пудовыми кулаками и кастетами из гвоздевой стали в качестве окончательной аргументации по вопросам этикета. Возглавлял комитет по встрече обаятельный и дружелюбный баварец Бруно Швейцер, глава исследовательского отдела германской филологии и местного фольклора, позже великолепно спевший под аккордеон несколько австрийских йодлей.

Расчёт Гиммлера оказался точен, и в назначенное время на маленьком вокзале Падердорна сам рейхсфюрер встретил довольных и весёлых пассажиров, среди которых по понятным причинам ярко выделялась единственная женщина, причём не в мышиной серой форме Вспомогательных служб Вермахта, а в только что появившейся вместо коричневой, чёрной форме гауптштурмфюрера СС.

Понятно, что всю дорогу остальные пассажиры не сводили глаз с очаровательной немки, но предусмотрительный хозяин замка сам составлял список рассадки гостей не только за столом, но и по сидячим секциям вагонов, так что Эльза Фишер оказалась в компании, помимо своего отца-профессора, с ироничным пожилым ловеласом, основателем Немецкого общества расовой гигиены, Альфредом Плётцем и загорелым высоченным заместителем учебно-исследовательского отдела Центральной Азии и экспедиций, капитаном СС Хубертом Ланцем.

Умный, воспитанный молодой офицер тридцати восьми лет, из хорошей семьи, владеющий несколькими языками, любимчик самого Гиммлера, своими остроумными рассказами об увлекательных приключениях в Северной Африке, Южной Америке и на Балканах, откуда он прибыл только вчера вечером, смог очаровать не только Эльзу, но и её строгого родителя, периодически поглядывающего на дочь с непонятной посторонним укоризною.

Зато девушка с плакатов, олицетворяющих красоту и верность немецких женщин, прекрасно понимала недовольство отца. У его родителей в Бадене рос её четырёхлетний сын Клаус Фишер, записанный на профессора, женщине с ребёнком в органах управления делать было нечего. Мальчика она видела всего несколько раз, и тот знал её как тётю Эльзу.

Роды были тяжёлыми, и Эльза потеряла возможность деторождения, хотя вся остальная физиология была хоть куда. Последний год она делила кровать своего маленького, но уютного особнячка на Хайнрих-Манн-штрассе между Альбертом Борманом, младшим братом рейсхляйтера Мартина Бормана, начальником личной адьютантуры Гитлера, и Карлом Брандтом, сопровождающим врачом фюрера, а позже рейхскомиссаром здравоохранения.

Эльзу всё устраивало: мужчины расово чистые, красивые, умные, щедрые члены НДСАП. Всё бы хорошо, если бы Альберт не был женат, а Карл не обручён с Анни Реборн, чемпионкой Германии по плаванию и подругой Евы Браун. Фюрер, далёкий от плотских удовольствий, смотрел на это сквозь пальцы — лишь бы хорошо работали, и иногда даже подначивал «молодых петушков», пока ревнивцы не закатили в одной из поездок отменную драку между собой, а в начале осени и вовсе учинили перестрелку на Вильгельмштрассе, прямо возле здания старой рейхсканцелярии, повредив несколько казённых автомобилей. Пришлось обращаться к Гиммлеру за помощью.

В формирующемся руководстве Аненербе частенько жаловались на Хуберта, упрекая его в самоуправстве и в нарушении морально-этических норм при изучении традиций и обычаев аборигенов различных стран.

Так, в Юкатане он организовал футбольный матч на кубок Рейха между двумя племенами, возглавил одну из команд, позже приняв участие в убийстве и поедании капитана проигравшей команды, объяснив это исторической реконструкцией игры майа тлачтли.

Будучи в Индии, поспорил на слона с одним уважаемым брахманом относительно идеальности и полноты Камасутры, в результате чего индус погиб сам и задушил свою ученицу из британской администрации, пытаясь повторить замысловатую асану атлетичного Хуберта.

Жадные бриташки попытались отжать хотя бы слона, но в итоге из готового к полёту в Бомбей трёхмоторного JU- 52 пришлось выгрузить часть артефактов, чтобы втиснуть два цинковых гроба с телами особенно рьяных патрульных. Слон благополучно прибыл на пароходе в Гамбург, а оттуда в берлинский Zоо.

* Кстати, этот слон Ланца оказался единственным из восьми слонов, пережившим бомбардировку Берлина в ноябре 1943 года британцами.

Начальник экспедиции, Густав Натке, все две недели обратного плавания сторонился Ланца и беспробудно пил со слоном, и размышлял о том, что его ожидает за едва не развязанную войну против Британии. В докладе шефу он всё свалил на Хуберта и просил прощения за допущенные промахи в политической и дисциплинарной подготовке экспедиции.

Весёлый поддатый слон, разгуливающий во дворе штаб-квартиры Наследия предков на Пюклерштрассе, молодецкий нераскаянный вид Ланца рейхсфюреру понравились, как и две трофейные чалмы и сабли британской колониальной полиции, а донос и сопли Натке — нет.

В итоге Натке на год отправился преподавать географию и лечиться от алкоголизма в провинцию, а Хуберт получил от Гиммлера премию в размере годового оклада и почётный нарукавный шеврон Старого бойца НСДАП.

Нет ничего удивительного, что на перрон Падерборна два капитана сошли вместе, что не укрылось от внимательного взгляда рейхсфюрера, лично встречавшего десант яйцеголовых на небольшой привокзальной площади. Собственно, состав без проблем мог проследовать непосредственно до Вевельсбурга, новый владелец угодий первым делом провёл туда железнодорожную ветку длиной всего в пятнадцать километров, но тогда в поле зрения экскурсантов попал бы еще не совсем благоустроенный персональный концлагерь Нидерхаген на пять тысяч немецких и польских политзаключённых, а вид из замка загораживали роща и высокий забор.

Гиммлер поприветствовал гостей, отметив практически единодушное ответное Хайль! и кратко рассказал о планах мероприятия: 


— Сейчас нас ждёт небольшая пешая прогулка, потом размещение в замке и скромный ужин, потому что завтра у нас экскурсии, собрания, совещания по группам, итоговая конференция и возвращение домой. Вы пойдёте узкой лесной дорогой, так будет ближе, поэтому разбейтесь сейчас на пары, а возглавить шествие прошу прекрасную фрау со своим спутником, надеюсь, что женский ритм будет доступе всем. Прошу вас, фрау!

Прибывшие немного повздыхали, но дисциплинированно выстроились попарно, как в детском саду, только несколько дородных мужчин из экономических отделений Аненербе направились к стоящей неподалёку конной повозке, на длинном деревянном борту которой гордо красовалась надпись: Почтовое министерство рейха. Пожилой бородатый почтмейстер в тёмных очках лениво пересчитывал и перекладывал коробки и свёртки в телеге, записывая что-то в блокнот.

— Не соблаговолит ли уважаемый почтмейстер подвезти усталых путешественников до Вевельсбурга? — На свет появилась купюра в десять рейхсмарок.

— Подвезти-то можно, но сумма несерьёзная, овёс нынче дорог.

— Держите двадцать.

— Так мне должностную инструкцию нарушить придётся...

— Пятьдесят, и это последнее предложение, разбойник!

— Ладно, будь по-вашему. Только давайте я ваши имена запишу, груз у меня государственный, вдруг пропадёт что. Почтмейстер открыл блокнот и приготовил ручку.

— Да ты хоть знаешь с кем разговариваешь, мерзавец? Сейчас доставим в участок, и с тебя шкуру снимут!

— Что вы раскричались, как евреи в очереди за бесплатной мацой у синагоги? Уж и пошутить нельзя. Генрих, иди сюда, коробку Мозельского ты проиграл!

Только сейчас инвесторы заметили, что блокнот у почтмейстера с тиснением рейхсканцелярии, а ручка — подарочная Ковеко с золотым пером, стоящая как хороший гоночный велосипед.

Когда хозяин и сбитые с толку гости обступили повозку, почтмейстер снял фуражку, мохнатый седой парик, накладную бороду, тёмные очки и оказался... Рихардом Дорре, рейхсминистром продовольствия и сельского хозяйства, близким другом Гиммлера, тоже агронома по образованию. Ещё по лиге Артамана — идеологический бонза нацизма (девиз: Кровь и почва).

— Да, Рихард, ты был прав, идеология и деньги решают не всё без старой доброй немецкой дубины.

А вам, господа хитрецы, придётся пройти комиссию по расовой чистоте, тем более, что далеко не надо ходить.

Надеюсь, уважаемые коллеги, вы простите мне эту небольшую шутку, тем более что... — Гиммлер кивнул одному из адъютантов, тот передал сигнал дальше, и из-за привокзальной церквушки на площадь выехали два огромных, сияющих заводской краской и лаком и порыкивая более, чем двухсотсильными дизелями, автобуса Мерседес- Кёссбоер. Каждый из них был короче железнодорожного вагона всего на четыре метра и мог принять на борт более полутора сотен пассажиров.

Восхищённая публика ходила вокруг автомонстров, трогала руками отполированные бока, поручни, решётки радиаторов и поднималась в просторные салоны, по комфорту не уступающие вагонам поездов дальнего следования.

— А вы куда собрались, молодые люди? Нам предстоит отдельный разговор, поэтому усаживайтесь на телегу, сена себе подгребите, надеюсь, что Вальтер (близкие звали Дарре по второму имени) не забыл детских аргентинских фермерских навыков и благополучно довезёт нас до Вевельса по лесной дороге, а на автобусах ещё накатаетесь.

— Без проблем, дорогой Генрих, по десять рейхсмарок с носа и доставлю в лучшем виде, овёс нынче дорог.

— Ты сукин сын, Вальтер, это тебя в первую очередь на расовую комиссию надо вызвать! Лошади мои, телега моя, борода и очки мои, ящик отличного вина у меня выиграл и ещё денег просишь!

Гиммлер рассмеялся, запрыгнул на телегу, и повозка, запряжённая парой гнедых ротталерских каретных кобыл, отправилась в путь.

3.

— По барам! — загремела эстрадным говнищем аудиосистема громадного внедорожника, поворачивающего на улицу Титова к главному фасаду баптистской церкви.

— Полезли, пока все на дедов аппарат пялятся. Где удобней, ты как выбирался?

— Да тут прям и полезем, шелковица фонарь уличный прикрывает вроде. Давай подсажу, за ветку ухватишься, торбы тебе передам, ты их за лямки на пики подвесь, потом с той стороны снимем, чтобы не греметь. Лезь уже, товарищ капитан.

— И чего ты там понабрал столько! — Тимур полз вслед за Тарасом межу кустами можжевельника и забором, волоча за собой здоровенный военный баул.

— Запаси биди не чинять и исти не просять. Ты бы видел, что там у них в подвале хранится, и сколько. Если заваруха начнётся, и они туда проберутся, то нас просто перешлёпают, как тараканов тапкой, я там даже миномёты польские LM-60 видел.

— Воевал?

— Нет. Бог отвёл, мне с москалями делить нечего, и зла я никогда от русских не принимал. Работать сюда приезжал не раз, c женой на экскурсию в Питер по молодости, прадед на Войне голову сложил под Аушвицем, в роду кто-то из ваших чуть ли не при Петре Алексеевиче затесался. Союз толком не застал, я восемьдесят первого года, но школа в селе русская была до средних классов. Потом началось...

— А где тогда в военном деле разбираться научился?

— Так служил же. И служил хорошо, я же не пью, не курю, спортом занимался гиревым, боксом. Батя как мне перед армией сказал? Служи, Тарас, за совесть, звания и значки сами придут, сможешь дом отстоять и семью защитить. Защитил и отстоял, мать их в душу.

Ну всё, здесь заляжем. Наша стена и въездные ворота в бункер напротив, тыльная сторона, где типографские возятся, только краем видна, но это ничего, они не полезут. С ними человека три из охраны, у них дубинки, шокеры и травматы. Вояки те ещё, в стоящую корову с десяти шагов попасть не смогут наверно. Самые опасные, это инспекторы с белыми нарукавными повязками, их тут человек шесть. При себе пистолеты с дубинами, в молельне наверху оружейка, там и автоматы, и спецсредства. Инспекторы тут и живут, вот они могут в окнах встать и лупить на поражение, этим мясникам терять нечего, как я сейчас понимаю.

Видишь, у главного входа четверо стоят? Это начальство. Светлый, со свиной рожей — Лех. Он поляк, старший по хозяйству и по работам. Шумный, драчливый, выпить-пожрать любит, до баб охочий, но с ним хоть как-то договориться можно, не то что с Мирчо, тощий который и чёрный, как цыган. Чи румын, чи молдаван, чёрт его разберёт. Этот по людям. Злой, подлый, компромат на всех собирает, копейки последние выбивает. Высокий с повязкой — старший инспектор, пониже — его зам. Они русины, на них вся грязная работа. Садисты настоящие, им только попади в руки.

— Как ты ним попал-то, к упырям таким?

— Очень просто. Меня и из армии отпускать не хотели, образцовый солдат, старший сержант, всё такое, потом домой наведываться начали из комиссариата. Я ни в какую, у меня жена, дочка маленькая, мамка болеет, какое-то время удавалось отмазаться. Дальше хуже, на сборы забрали и опять за своё, а тут отца браконьеры убили, он егерем служил, не давал лес вырубать. Отпустили, но документы все отобрали, в список невыездных занесли, а дома с работой голяк полный, дочка на нервной почве слепнуть начала, что-то там защемило в голове. Обследоваться надо, операцию делать, а я со своей справкой даже во Львов поехать не могу, мигом прям с улицы заметут, и на фронт.

Тут эти баптисты и подвернулись, сейчас уже знаю, что они с военкомами в доле. Собрали в сумки, что унести смогли, остальное к мамке, хату на богомольцев переписали, машину продать не дали, конфисковали для нужд армии. Погрузились в автобус с такими же бедолагами и сюда, граница-то дырявая с обеих сторон, уж извините. Вот так к упырям и попали, дальше ты практически всё знаешь.

Сами-то что за подразделение? Больно странно выглядите: дед-отставник, фермер, мент, спортсмен и три бабы пьяные. Оружие передовое, даже вот гранатомёты АТ-4 шведские с собой тащим. Не выйдет ещё хуже с вами?

— А у тебя выбор был, можно подумать. Сам же Олегу звонил, не в ментовку ту же, хотя туда звонок бесплатный, как-то жабу свою западенскую превозмог?

— Не журись, это я за дочку с женой боюсь, и за Мыколу немножко. Земляк всё же, хоть и Асмодей.

— Кого нашли, тех и прислали. Из ЧВК мы, Армия Трясогузки, слышал небось?

Хуберт Ланц


Хайнц Грот


Ойген Фишер


Альберт Борман


Карл Брандт


Анни Реборн \посередине\


Ева Браун