Неизбежность лета не поддается ни одной из формул. Оно просто наступает, медленно, величественно, будто бы даже вальяжно на первый взгляд, могучий исполин, являющий тебе самую малую часть, крошечный кусочек июня, но потом ускоряется, бежит все быстрее и быстрее, и вот ты уже тужишься поспеть за ним, безуспешно, тщетно, хватаешься за хвост вспорхнувшей крыльями календаря птицы, пытаешься вскочить на подножку последнего вагона августа.
Было ли лето тысяча девятьсот девяносто четвертого года лучшим в моей жизни? Я никогда не задумывался об этом, да и вряд ли возможно судить о таком категорично и с полной убежденностью. Но это было именно то лето, когда я стал старше.
В тот день, когда нам опять явили Мыша, шел снег. Большими пушистыми хлопьями он ложился на траву и деревья, горячий еще вчера асфальт, лавочки и качели, припаркованные «лады» и «москвичи». Он засыпал своим белым холодным убожеством наши мечты об утренней субботней тренировке. Мы недоумевали, стоя посреди заснеженного футбольного поля в самой середине июня.
- Давайте хоть сами попинаем, а? – спросил Окунь. Нас было пятеро – не самый подходящий расклад. Это сейчас – спасибо армии - я виртуозно пинаю виртуальные мужские достоинства на работе при каждом удобном случае, а тогда у нас был только белый кожаный мяч на белой поляне.
И не было Антоши. Футбол был его жизнью, в прошлом году он пришел на тренировку даже со сломанной ногой, и на полном серьезе рвался на поле, а сегодня испугался снега, так что ли?
Я был зол, ведь это почти что предательство.
Играть перехотелось, и я побрел обратно домой. Миха Пиняев, по прозвищу Пыня, третий в нашей компании из меня и Антоши, молча тащился следом. Пыня был маленького роста, фантастически прыгуч и все время носил стыренную у деда кепку, чтоб быть похожим на Яшина. Однажды во время районных соревнований кепка съехала на глаза, Пыня сначала пропустил гол, затем в прыжке встретил лбом штангу, а потом -всеобщее негодование, переросшее в презрение и игнор. Но кепку носить не перестал.
Антошу мы встретили у подъезда. Он был хмур, молчалив и не один. Рядом стоял Мыш и улыбался, как дурачок. Вообще-то он и был дурачком, или, как говорила мама Антона, особенным. Антону он приходился двоюродным братом, а всем остальным – объектом насмешек.
Его привозила погостить тетя Вера, сестра Антоновой мамы, Валентины Игоревны. Алеша приезжал «погостить» всякий раз, как тетя Вера с новым ухажером собиралась ехать в заграничное путешествие. Как правило, это случалось летом, но иногда и зимой тоже.
Тетя Вера Камышова была самой красивой женщиной, что нам доводилось видеть к своим двенадцати годам. У нее были правильные черты лица, глаза, губы, нос, все казалось идеальным. Гладкая бархатная кожа ухоженных рук, аромат неимоверно притягательных духов, который хотелось просто сидеть и вдыхать полной грудью. А волосы – м-м-м!..
Никто и никогда не видел отца Алеши. Двенадцать лет назад он благосклонно подарил отпрыску отчество, которого никто не знал, включая самого Алешу, и растворился где-то на просторах Демократической республики Конго, ибо был советским дипломатом. С таким же успехом он мог быть хоть космонавтом, в жизни Алеши это не изменило бы ровным счетом ничего.
Когда приезжала тетя Вера, мы всегда напрашивались в гости к Антоше, хотя у него не было «денди» и цветного телевизора, как у меня, а его мама готовила вовсе не так вкусно, как мама Пыни, но нам достаточно было просто позырить на тетю Веру, потому что так велели гормоны. Каждому из нас казалось, что именно на него она смотрит «по-особенному», мол, подрасти еще немного, и тогда… По крайней мере, мне именно так и казалось. И Пыне тоже, хотя куда уж ему.
Нам было очень жаль тетю Веру, особенно когда мы слышали из детской, как она вздыхала на кухне и говорила, как она «задолбалась», а Валентина Игоревна подливала ей вина и говорила, что все будет хорошо, и что она сильная, и значит, так нужно, потому что Он никому и никогда не дает непосильных испытаний, а только по деяниям и крепости духа.
Алеша в эти минуты сидел с нами в детской и глупо улыбался, а мы пытались понять, как у такой красивой тети Веры мог родиться такой дебилоид.
Потом тетя Вера уезжала, а Алеша оставался, и это было несправедливым. Несправедливость могла продолжаться неделями, а иногда и месяцами. Но если раньше мы воспринимали это, как необходимое зло, досадную грань беззаботного бытия, то тогда, летом девяносто четвертого, при виде Алеши я отчетливо испытал смесь злобы и стыда.
- Алёшакамышов, - помню, представился он впервые, пять лет назад. Неуверенно, невнятно, пряча глаза, точно боясь, что его накажут. Неудивительно, что первый же собеседник, а это был Пыня, вычленил из длинного шепелявого приветствия короткое – Мыш.
Сначала Антоша с Михой чуть не подрались из-за этого, но Алеша сказал, что ему не обидно, и даже нравится, и так искренне пустил слюну, что Антон снисходительно махнул рукой.
Мать заставляла Антона везде брать Алешу с собой, и он был настоящей обузой. По деревьям лазать мог с грацией мешка с картошкой, бегать по трубам, срывать с них гудрон и палить его с дымом и каплями или переплавлять свинцовые решетки в красивые полумесяцы в старых кастрюлях было неподвластным его примитивному уму, велосипед, самокат, ролики – все это существовало вне Мышовой вселенной. Раньше нас это веселило, а теперь вдруг стало раздражать. Мыш бросал тень на всю нашу компанию, опуская и без того не самый могучий ее авторитет. Поэтому едва завидев стоящих у подъезда Антона с Мышом, мы все поняли без слов.
Лето шло своим чередом. Олег Саленко уже заклепал пять голов в ворота сборной Камеруна, каждый из которых мне довелось посмотреть на цветной Березке, а не на черно-белом Рекорде с плоскогубцами вместо сломанного переключателя каналов.  Роберто Баджо успел ответить ему своей пятерней, с той только разницей, что все свои голы он забил в плей-офф, а до эпичного промаха в финале оставалось еще несколько дней.
Предприимчивые вьетнамцы на Сортировке подвезли паленых футболок, одну из которых батя купил мне, выбравшись по делам в Свердловск. Он торжественно вручил мне ее, как вручают новичкам в клубах – на спине красовалась фамилия Баджо.
- Вьетнамцы не знают, кто такой Саленко, - пожал плечами отец.
Удивительной была дальнозоркость хитрых вьетнамцев – это была футболка Интера, в котором Баджо впервые окажется только через четыре года. Она была синтетической, отвратительного качества, но я носил ее, не снимая.


После неожиданно снежного июня июль оказался неимоверно знойным.
Единственным спасением от жары был котлован. Он находился у самой трассы Екатеринбург - Пермь, в нескольких километрах от нашего военного городка. Прямо у котлована предприимчивые местные бизнесмены открыли заправку, но нам это никак не мешало. Купаться – запросто! Десять минут на велосипеде, и вот ты уже разбегаешься и прыгаешь в холодную воду с деревянного помоста.
Главной проблемой в тот раз оказалось доставить к котловану Мыша. Он что-то бубнил себе под нос, даже близко боясь подходить к велосипеду Антоши. А велосипед был отличный – красная Кама – складной, с легким ходом, без рамы - в общем, мечта, а не велосипед. У меня был ярко зеленый Кросс, вообще единственный на весь городок, а у Пыни был старенький Уралец давно уже непонятно какого цвета, который он делил с батей, сменами работающим в котельной и к месту работы предпочитающим добираться педальным способом. Пыня был самым мелким из нас, а рама Уральца – максимально высокой, но справедливости в жизни искать не стоит, и Пыня долгое время катался под рамой, а сейчас, когда дорос до метра с кепкой, просто не пользовался седлом.
- Не очень-то и хочется, - отмахивался Пыня. Оглядываясь назад, могу сказать, что вся его жизнь прошла по этому принципу.
В общем мы с Пыней посадили Мыша на багажник Антоше и держали, пока тот не тронулся, и даже некоторое время бежали следом, не отпуская дурачка, пока Антоша не набрал скорость, при которой боязнь Мыша упасть перевесила его страх езды на адской колеснице. Он крепко схватился за Антошу и зажмурился.
Котлован был вырыт в очень живописном месте. Меньше всего нас интересовало, кто, когда и зачем его вырыл, а вот то особое наслаждение, когда ты на ходу скидываешь обувь, футболку и шорты, бежишь по мягкому ковру хвоинок под нависающими над водой соснами и, оттолкнувшись что есть сил, почти без брызг входишь в прохладную воду, я ощущаю даже сейчас, вспоминая об этом.
В жаркие дни котлован был местом притяжения всех местных пацанов и девчонок. Ныряли, плескались, плавали на корягах и самодельных плотах из скрепленных скотчем пластиковых бутылок – такие дни были настоящим отдельным маленьким летом внутри большого лета.
Алеша сидел на деревянном помосте, любезно выполненном местными же бизнесменами в качестве живописного приложения к заправке. К нему вели сверху десяток ступеней, и с него было превосходно нырять, как с трехметровой вышки. Пыня с радостным визгом первым сиганул в воду. Каждый раз я смотрел на это действо с замиранием сердца и прочих внутренностей, ибо основательности и солидности в тщедушном Пыне было так мало, что казалось, вода просто отпружинит его силой поверхностного натяжения, о которой мы в те годы не имели никакого понятия. Вторым нырнул Антоша, первоклассный пловец, умудрявшийся преодолевать под водой половину котлована. Наступила моя очередь, когда я увидел ее.
Ее звали Виолетта. Она была эталонной смугляшкой, и в уральскую школьную зиму смотрелась существом из иного мира, засланцем с планеты меланистов. А вот лето ей удивительно шло, так, словно только в эти три месяца она и жила по-настоящему.
Она носила белоснежные сарафаны, и ее отчаянно контрастирующие смуглые коленки просто сводили меня с ума. Она заразительно смеялась дурацким шуткам, но, к сожалению, не моим. Мы были как инь и янь, но вовсе не потому, что я был подозрительно бел, а потому, что только вместе составляли единое целое. Жаль, что Виолетта об этом даже не догадывалась.
Виолетта. Даже это имя звучало по-летнему, легким прохладным ветерком на иссохшихся от жары губах. Ее купальник тоже был белоснежным, и ему, купальнику, точно было что скрывать.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как совершить лучший в жизни прыжок. Аки дельфин, которых я никогда не видел вживую, я распластался в воздухе, позволив воздушным потокам нести меня далеко-далеко, метра на два, затем сгруппировался, вытянулся в струнку и вошел в воду почти без брызг. Под водой я был уверен – она моя!
Надводная реальность оказалась жестокой. Виолетта хохотала с подругами, не обращая на меня абсолютно никакого внимания, но больше беспокоило совершенно другое – к Мышу подошел Фарид Закиров, мелкий противный татарин, которого все мы считали пустым местом, но у него был старший брат, чем обуславливалось довольно разнузданное поведение Фаридки. Я огляделся по сторонам – Антоша был у противоположного берега котлована, а местоположение Пыни вовсе не просматривалось.
- Эй! – крикнул я Закирову, но тот демонстративно не обратил на меня внимания. – Эй, не подходи к нему!
Нужно было действовать, и я поплыл к берегу. Слева и справа от настила он был достаточно крутым и каменистым, и чтоб забраться, нужно было либо делать крюк, либо карабкаться эти три метра по камням.
- Слышь, ты чё тут делаешь? – невинно поинтересовался у Мыша Фарид где-то там, сверху. Алеше было неуютно, дискомфортно, страшно. Он бормотал нечленораздельное и дрожал.
- Чё ты не улыбаешься, а? – продолжал экзекуцию Фарид. – Это же весело!
Я хорошенько рассек ногу и расцарапал руки, пока карабкался, но все это было неважным. Мыш абсолютно точно не умел плавать, а младший Закиров не умел думать о последствиях. И теперь всеобщее внимание, которого не удалось добиться прыжками, было приковано к помосту, на котором разворачивалась настоящая драма под личиной настоящей комедии. Фарид грубо схватил Мыша за руку, и потащил к краю.
Это я уже мог видеть, вскарабкиваясь на помост под деревянными лестничными перилами. В глазах Алеши застыл настоящий ужас. На нем была одна из его дурацких красных рубашек в крупную клетку, которые, как почему-то считала тетя Вера, ему очень шли.
- А ну, давай! – приказал Фарид, крепко сжимая запястье Мыша. – Давай, я сказал! Прыгай!
Мир Алеши Камышова, до того не содержавший жестокости, перевернулся, причем в обоих смыслах. Беспомощный и безвольный, он сделал принудительное сальто и плюхнулся в воду. Меня захлестнула настоящая ярость, прежде всего на то, что этот урод может остаться безнаказанным, ведь сначала нужно спасать дурачка, ибо между жизнью и справедливостью инстинкты выбирают жизнь. Я бросился к краю.
- Это шутка! – противно улыбался Фаридка, обнажив не по годам редкие зубы. – Шутка!
Я почти не сомневаюсь, что где-то в кустах в этот миг сидел Зак Снайдер и внимательно наблюдал за происходящим, ибо то, с какой звериной жестокостью я бросился на Закирова, с силой ударил ногой в его впалую грудь, много раньше (и немногим позже) повторил царь Леонид, отправив в колодец персидского посла. Только я сделал это молча и походя, потому что моя цель была совсем иной, прямо сейчас она красным пятном уходила под воду.
Если вы сами не вполне умеете плавать, и вам доводилось спасать утопающего, вы меня поймете. Ко дну мы пошли вместе и стремительно. Никогда бы не подумал, что в тщедушных Мышовых руках может таиться такая мощь. Он железной хваткой вцепился в меня, сначала в плечо, а потом и в шею. Единственной моим шансом было бы приложиться ему по голове и уже неподвижного попробовать вытащить на берег, но из нас двоих сзади оказался он, а не я. Ужас сковал мгновенно, темная вода вокруг с радостью приняла нас в свои объятия, мне понадобилось всего несколько секунд, чтоб нахлебаться ее от души, наполниться, сродниться. Мир мгновенно разделился, сузился до этой вязкой черноты вокруг, отсекая все, что осталось там, над поверхностью – лето, солнце, воздух, друзей. Абсолютно все.
Кроме большого камня под ногами. Гладкий и замшелый, он, тем не менее, позволил мне оттолкнуться из последних сил, и вместе с не отпускающим меня Мышом отправиться в обратный путь. Здесь было не больше трех метров глубины, а вокруг не меньше трех десятков ребят, бросившихся нам на помощь. Чувствовал только, как меня тащат, и все, чем я мог помочь, это не мешать.
Я лежал на спине, неподвижно, распластав руки и ноги, глядя в посеченное сосновыми кронами небо. Сил хватило только чтоб повернуть голову и убедиться, что Мыш жив – он ошалело водил глазами, выплевывая и выблевывая воду. Я все лежал, заново учась дышать, чувствуя, как вздымается и опадает грудь, исторгая остатки воды, пока надо мной не появилось противное лицо Закирова.
- Вставай! – почти визжал он, заслоняя восхитительный пейзаж своей физиономией. Злоба возвращалась. Встать он мне не дал, сильно толкнув, когда я только пытался подняться, опираясь рукой о камень, нащупывая не только равновесие тела, но и присутствие духа. Усвоив урок, вторую попытку я осуществил намного проворнее, и когда этот кривоногий снова сунулся ко мне и попытался толкнуть в грудь, я без замаха съездил ему по физиономии. Попал вскользь, не так и сильно, но разбил нос, из которого почти фонтаном брызнула кровь. Фаридка замер, растерянно, словно не веря, что такое могло произойти с ним, прижал ладони к носу, затем отстранил, словно пиалу, наполненную кровью. Метнул на меня злой взгляд, но не сделал и шага в мою сторону.
Свидетелей этому было много, в том числе и девчонки, среди которых была Виолетта.
- Ты избил его! – укоризненно бросила мне она.
Вместо того, чтоб восхититься моим благородством и отвагой, она ограничилась до боли несправедливой претензией.
- Он первый начал, - не нашел лучшего ответа я. Вообще, я вдруг понял, что за пять-шесть лет нашего условного знакомства, мы впервые осмысленно разговариваем друг с другом. Вдвоем, обмениваемся фразами между собой, глаза в глаза, а не где-то в компании, вставляя случайные реплики в общий орально-акустический шум. И этот разговор складывается вовсе не так, как мне представлялось.
Ее подруги уже оказывали первую помощь «пострадавшему». Одна из них, Назира, была двоюродной сестрой Фарида, и этот факт направлял сложившуюся ситуацию в совершенно неподходящее русло, но многое объяснял.
- И что, нужно сразу бить человека? – Виолетта пока еще спрашивала у меня, но уже отворачиваясь, показывая, что ответ ей не очень интересен. – Придурок…
- Сама ты дура! – сгоряча бросил я, и сразу пожалел об этом.
Она резко обернулась, вспыхнула, но ничего не сказала. А я вдруг понял, что ничего у нас не выйдет. Стало горько, но самые полезные уроки обходятся нам дороже всего.


Минут пять спустя, когда Фаридка благоразумно удалился с наших глаз залечивать раны, Антоша заботливо выжимал красную клетчатую рубашку, а Пыня с видом задумчивым и прискорбным из-под козырька кепки вглядывался в рябь водной глади и гонял во рту пожамканную соломинку, Мыш осторожно подошел ко мне и то ли спросил, то ли утвердительно подытожил:
- Ты… ударил…
Я посмотрел на него. Алеша Камышов что есть мочи пытался сфокусироваться на моем лице, но его взгляд то и дело норовил соскочить куда-то вне пространства и времени, а он возвращал его обратно, и вряд ли хоть кому-то было известно, каких усилий это ему стоило.
Сейчас мы были на равных. Никакой снисходительности или издевки во мне не осталось.
- Иногда за своих нужно бить, - ответил я.
- Своих… - вычленил главное он. – Алеша свой…
Он улыбнулся как-то по-особому, почти осмысленно, так, когда человеку открывается какая-то тайна, что-то важное, известное только ему одному.


Расплаты долго ждать не пришлось. Вечером, когда мы возвращались домой, Антоша вдруг вспомнил:
- Эх, батя же просил меня забрать домкрат из сарая. Подождете у подъезда? Я быстро смотаюсь.
Предложение звучало разумно – ему одному на велике несколько минут в одну сторону. Если вовлекать в дело Мыша – можно растянуть мероприятие на час.
- Валяй, - махнул рукой Пыня. – А мы пока с Дормидонтовной потолкуем.
Пыня почти хищно улыбнулся, предвкушая отличное развлечение. Полина Дормидонтовна была весьма пожилой и чуть поехавшей хранительницей подъезда, сидевшей обычно на лавочке с длинной лозиной, которую называла вичкой, и гоняла «проклятых сосунков», которых на дух не переносила, обвиняя во всех бедах, и это было взаимно. Дормидонтовна была альфа-самкой, поэтому других бабушек у подъезда не водилось. Меня, как культурного и порядочного мальчика, она в упор не замечала, а Пыня был для нее красной тряпкой и желанной целью.
Только вот когда мы вышли из-за угла дома, никакой Дормидонтовны на лавочке не было. А был старший брат Фаридки, Ринат Закиров с дружками. Ему не пришлось ничего говорить, чтоб у меня внутри все похолодело. Их было трое, а нас будь хоть десятеро – шансов никаких, и это вселяло обреченность. Мыш, не особенно разбираясь в социальных пацанских хитросплетениях, уверенно шел первым, не сбавив шаг. Я оглянулся – Пыни не было, он просто не вышел из-за угла. Думаю, я мог бы простоять тут хоть весь вечер, но он бы так и не появился. Это было самым обидным.
- Один на один, - коротко бросил Ринат. Мы были одного роста, но ему было пятнадцать, а это не оставляло мне шансов. Он бил мастерски, двоечкой по ребрам и в скулу – после второго удара я упал. Вновь пришла ярость – вот теперь я был готов драться до последнего, пока буду дышать. Нужно только подняться.
Но случилось то, чего никто не ожидал, и прежде всего сам старший Закиров. Мыш схватил валявшуюся в траве палку и огрел его по спине. Даже его дружки не успели среагировать. Внезапная передышка позволила мне подняться.
Теперь нам точно конец. Мысли были ясными и короткими.
Пыня не объявлялся. Антоша явно был еще на пути туда. Нужно будет как-то объяснить маме синяки.
- Его не трогайте, он больной! – запыхавшись, крикнул я.
Трудно сказать, что они задумали, но ясно было только, что никаких один на один больше не будет. Только вот алгоритмы в голове Мыша опять всех удивили – он просто начал орать что есть сил, как сирена, которая каждый будний вечер в восемнадцать часов возвещала всем жителям военного городка об окончании рабочего дня.
- А-а-а-а-а-а!!! – орал Алеша Камышов, насколько позволяли его легкие, затем делал вдох и вновь начинал орать. Этого было достаточно, чтоб меньше, чем через минуту здесь собралась целая куча народа.
- Мы еще поговорим, - бросил мне Ринат.
Алешу они не тронули.
Но даже сейчас я прекрасно помню, как сияли глаза Мыша, когда мы сидели на лавке минут пять спустя, и он произнес сбивчиво, но решительно:
- За своих… надо бить… иногда. Ты свой.
Он собирал эту неподъемную для себя словесную конструкцию, а сам дрожал, будто голышом оказался на северном полюсе. Я бы хотел сказать, что впоследствии мы стали друзьями, но это не так. Я даже не знаю, где он сейчас и чем занимается. Жив ли он. С Антошей мы видимся редко – большое счастье, когда друзья детства остаются таковыми на всю жизнь, и, кажется, оно обошло меня стороной.
Но я точно знаю, как важно в жизни быть для кого-то своим.