Дождь лил, как из ведра. Вечер октября, осень в самом разгаре. Вадим кутался в старую кожаную куртку на заднем сидении «канарейки» — машины дежурной части. Куртка на синтепоне, заношенные до дыр джинсы, стоптанные кроссовки. Холодно. Оперативная группа — Ирочка, Вадим, Ваня, и водитель Толик — забросив эксперта домой на ужин, возвращалась из садоводческого товарищества.

«Садисты» — так звали потерпевших-садоводов, заявили кражу алюминиевого бака, поливочных шлангов и ещё какой-то ерунды. Родная милиция, выслушав в свой адрес десятки нелестных слов, отобрала заявление, чтобы привести в райотдел очередной «глухарь» и выслушать сотни нелестных слов от начальства. Кражи из садов стали настоящим бичом.

Опергруппа возвращалась на базу — Вадим предвкушал поздний обед или ранний ужин, Ирочка собиралась домой — следователь дежурила до шести, участковый Ваня задремал рядом с Вадимом.

Экипаж "цементовоза" молчал, только Толик непрерывно жаловался на лысые баллоны, убитый мотор, отсутствие бензина и сгнившую машину.

«Цементовоз» действительно полностью сгнил — через дырки в полу вода лила на ноги, крылья УАЗика крепились проволокой и даже дверь отсека для задержанных перекосилась и грозила слететь с петель.

Ирочка нервно покусывала нижнюю губу. «Что-то замышляет — подумал Вадим — сегодня выкинет этакое, мерзкое. Не к добру.»

Вместе с Толиком в машине не умолкала рация — наряды и посты милиции общались друг с другом: прослушайте ориентировку, окажите помощь, объявлен план «Перехват», проедьте, задержите и так далее.

— «Шесть-девять» — ответьте «Праге»!

— На связи, «шесть-девять» — ответил Толик

— Езжайте на Дикий, там у дома-«колодца» мужик с ножом бегает. Заявительницу ударил, она в третьем подъезде ожидает. Мужик во дворе. Как принял?

— Принял, «шесть-девять». С садами закончили. Едем.

— Быстрее ехайте, граждане волнуются, завка по 02 прошла.

— Бля! — проснулся Ваня — закончилась тишина на Дикий. «Пузырь» с «зоны» откинулся — спасибо Борису Николаевичу за амнистию*. Загоняй зеков в тюрьму обратно!

— Что за Пузырь? — уточнил Вадим.

— Легенда нашего городка — мрачно сказал Ваня — Пузырев, неоднократно судимый, последний раз сожительницу порезал, за что и сел. Когда водяры нажрется — бузит, хоть святых выноси. Весь в наколках и дурной. Так что аккуратнее.

Ваня достал пистолет из кобуры и переложил в карман куртки. Вадим, глядя на старшего товарища, сделал тоже самое.

Путь от садов до двора-колодца, чудом затерявшимся посреди частных домов был коротким — пять минут езды.

— Толик — охраняешь машину и товарища следователя, Вадим — обходишь дом спереди, я во двор. Встречаемся у третьего подъезда. Встретишь урода — вали наглухо сразу, пока он горя не наделал.

— Понял — выдохнул Вадим. Его начало мутить — то ли от страха, то ли от адреналина — а может, все сразу.

— Сразу в голову стреляй, чтобы Пузырю жаловаться в прокуратуру нечем было. Сам понимаешь, не маленький — добавил участковый и побежал во двор.

Вадим не побежал — стал спокойно обходить фасад дома. Он понимал угрозу, но убивать никого не хотел. До слез было жалко ту несчастную овчарку, которую он застрелил в прошлом году. Дебют так сказать. Так то собака — а Пузырь — человек, пусть дурной — но человек. Друг собаки. Хватило стресса и тогда, когда с перепугу алкаша подстрелил — таскали и в прокуратуру, и в «гестапо». А не пил ли ты, стервец, перед тем как стрелял? А знаешь ли ты, гад, порядок применения оружия? Сданы ли тобой, сволочь этакая, зачеты по огневой подготовке? А зачем без понятых в дверь к отдыхающему гражданину ломился, сатрап? А вдруг бы пуля прилетела в квартиру мирных жителей, Робин Гуд хренов? — кругом виноват. Стрелять в человека не хотелось — легко только об этом говорить и по телевизору смотреть, как американская полиция массово отстреливает мексов и нигерров. Жизнь — не боевик, и вам тут не Америка!

Не было печали — черти накачали. Нос к носу, бля... Столкнулись в  самом глухом месте, позади магазинчика, у сквера. Вот он, Пузырь. В традиционных синих «трениках», шлепках на босу ногу, и с огромным свинорезом в руках.

Худой, тщедушный, но жилистый. Тело, синее от наколок, находилось на линии прицеливания. Мишень грудная, словно в тире. Цель подвижная и агрессивная. Мужик с огромным ножом. Вадим достал пистолет из кармана и дослал патрон в патронник.

Лейтенант Пятницкий к стрельбе готов!  Огонь по готовности!

Опер выцеливал мужика, мужик выцеливал опера, намереваясь наброситься. Расстояние до цели метров пять, не больше. Вадим хотел отступить назад, но было поздно — сейчас Пузырь прыгнет.

Ровная мушка, плавный спуск. Он с оружием, ты с оружием.

— Стой, стрелять буду! — громко сказал Вадим — нож на землю, милиция! «Где Ваня? — Не убивать же мне алкаша? Ваня, помоги... Господи, помоги… ».

Осоловевшие глаза мужика сказали — стреляй, мне всё равно.

Опер поднял пистолет и выстрелил в небо. Предупредительный. Тут же вернул ствол на линию прицеливания.

Пузырь бросил нож на землю и упал на колени.

— Командир, не стреляй! — просипел он — не стреляй!

Господь услышал молитвы и ниспослал ангела Ваню. Или Ваня услышал выстрел и прибежал.

Ваня врезал с правой — Пузырь свалился на землю. Удар ногой в голову, словно по мячу - Пузырь сдулся. Умеет Ваня в драку — мастерство — его не скроешь и портвейном не зальешь.

Рецидивисту застегнули наручники за спиной и кинули в машину, в отсек для задержанных.

Ирочка, бледная, но спокойная, достала бланк протокола осмотра и уселась поудобнее на заднем сидении «канарейки», которую Толик любезно подогнал к месту происшествия..

— Пятницкий, чего стоишь? — иди, потерпевшую опрашивай. И заявление от неё возьми — сухо, по деловому распорядился товарищ следователь.

— Лужецких?

— Я! — щёлкнул каблуками старший лейтенант. Участковый разминал ушибленную о Пузыря руку.

— Иди ещё “терпил” ищи. И понятых. Нечего тут отсвечивать... — Ирочка уткнулась в протокол.

Вадим взял папку с документами и пошёл в подъезд, где ожидала потерпевшая. На ступеньках лестницы сидела симпатичная, хорошо одетая девушка лет двадцати пяти и тихо плакала.

— Вас как зовут? — вежливо спросил Вадим.

— Лара... Лариса...

— Лариса, что произошло?

— Я вышла на работу, из подъезда — всхлипнула потерпевшая — я недалеко работаю, продавцом в ларьке.. И тут Пузырёв с ножом. Я бежать, а он за мной.

Вадим достал бланк объяснения. Бланк был его гордостью — на компьютере в дежурной части, составил бланк объяснения и поместил ярлык на рабочий стол. Теперь любой сотрудник мог вставить обрывок кардиограммы в матричный принтер и распечатать форму опроса. И шапку писать не нужно , и более-менее ровно, по линейке.

— Я ничего писать не буду — Лара отстранила рукой опера — вы его отпустите, а он меня зарежет!

— Мы его не отпустим — умоляюще посмотрел на неё Вадим — сильно он тебя?... Вас?

— Вскользь, по руке чиркнул — опять всхлипнула Лариса и оголила плечо.

На плече была тонкая царапина. Лезвие ножа прошло вскользь, чуть повредив кожный покров.

— Давайте я «скорую» вызову — предложил опер — заявление сейчас напишем.

— Не буду я ничего писать — прорыдала Лариса — Пузырь за что сидел? — бабу свою порезал. Только вышел — и вот, с ножом бегает... Вы его отпустите и он меня зарежет.

— Мы не отпустим, вернее не мы его выпустили — амнистия, ельцинская.

— А мне все равно, какая она, амнистия — вы уедете, а мне тут жить — всхлипнула Лариска.

— Я тогда пойду... — Вадиму стало обидно. Под нож шел, а заявления не будет.

Не будет у тебя раскрытого преступления по линии «тяжких». Эх...

Лара кивнула — иди мол, защитник.

Вадим побрел к дежурной машине. Ирочка тщательно описывала нож, лежащий на месте несостоявшейся схватки. Нож — криво заточенный свинокол из рессоры, с обмотанной синей изолентой рукоятью, с черным, длинным, изляпанным грязью клинком, намекал на тяжкие последствия для окружающих. Опоздай оперативная группа минут на десять горя было бы много. Нашел бы Пузырь своих “терпил”.

Следователь посмотрела на опера — чего, мол?

— Не будет заявления — опер кинул папку на заднее сиденье УАЗа и потянулся за «Балканской звездой» — боится «терпила», мол Пузырь выйдет и на «перо» посадит. “Пореза” у бабы нет — так, царапина. В медпомощи не нуждается.

— Ты даже женщину уговорить не можешь... Как тебе бабы дают? — Ирочка с издевкой улыбнулась.

“Мусора — пидарасы!” — завыл в «катухе» Пузырь.

«Ты дала же...» — хотел съязвить в ответ Вадим, но промолчал. Рядом стоял Толик. Оскорблять Ирочку при всех не хотелось. Опер понимал, что следователь его унизила, публично. Отвечать не стал. Рыцарь!

— ... по хулиганке — палка, по причинению вреда здоровью — палка, а там и покушение на жизнь работника милиции натянуть можно было — три преступления на раскрытие по пизде пошли — матюкнулась Ирочка — и все из-за того, что оперуполномоченный Пятницкий не в состоянии бабу уломать.

— Понятые сейчас придут, свидетелей происшествия не установлено, товарищ следователь — отчеканил подбежавший к машине Иван Иванович.

— Еще один, такой же... — хмыкнула Ирочка — скажи мне кто твой друг — и я скажу кто ты!

— Что? — не понял участковый.

— Ничо! — рявкнула на него Ирочка — опер твой потерпевшую на заявление не уломал.

— Так давай я уломаю!

— Давать тебе жена будет! Толик, на базу поехали — Ирочка захлопнула папку и положила ее на колени.

— А с Пузырем что делать? — спросил Вадим.

— В райотдел приедем, за мелкое хулиганство оформим и в нарсуд — пробормотал Ваня и махнул рукой — поработаем с ним, может, расскажет чего. На 15 суток оформим.

“По тундре, по широкой дороге — пел в «катухе» пьяный рецидивист Пузырев — где мчится курьерский Воркута — Ленинград!”

«За что она на меня взъелась? — думал Вадим — неужели спалили с Викой?»

— «Шесть — девять» — «Праге» — голос дежурного в рации ничего доброго не предвещал.

— На связи, «шесть — девять».

— Как с «хулиганкой» разберетесь, на аэродром езжайте. Там в ангаре мужик катапультировался.

— Как катапультировался? — удивился Толик.

— Как нормальный пацан — по частям. Жопа в самолете, остальное на потолке — дежурный откровенно глумился.

— Через полчаса, б.., будем, не раньше — чуть не матюкнулся в эфир Толик.

Ужин отменялся.





*Амнистия в связи с 55-летием Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов. Как отмечали в Федеральной службе исполнения наказаний, через полгода после этой амнистии численность заключенных вернулась на прежний уровень. (Wiki)


(продолжение следует)