- Если будешь стирать, запомни - белое отдельно, чёрное отдельно. - напутствовала жена, оставляя меня одного на пару дней.
    - Это расизм. - твёрдо ответил я: - Жизнь чёрного белья тоже важна! И я никогда не делил одежду по цвету ткани!
    - Расизм будет, если моя белая блузка после твоей стирки серой станет. – жена меня поцеловала: - Лучше вообще не стирай.
    И дверь захлопнулась.
    «С 1964 года в США чёрным и белым разрешено вместе ездить в автобусах. Почему в 2021 году, в цивилизованной и многонациональной России надо их разделять?» - и я решительно пошёл в ванную комнату, снимая с себя майку.
    - У тебя, чёрнотканная, такие же права, как у той белой снежинки. – сказал я майке и бросил её в чрево машинки, где уже белела блузка жены. Нажав «вкл.», я присел на край ванны, наблюдая, как перемешиваются вещи разных цветов в стальном барабане – символе толерантности и добрососедства. «Вот она, настоящая жизнь во всём разнообразии рас и ярлыков…» - думал я: «Как уверенно иссиня чёрная майка забрала в свои объятия белую итальянскую блузку…» И, встав, я направился пить чай и смотреть телевизор.
    По телевизору шёл фильм под названием «Чёрный пёс», чай был чёрный, а кусок колбасы лежал на чёрном хлебе. «Трудно жить, зная, что в честь цвета твоей кожи названы плохой фильм, грузинский чай и дешёвый хлеб… Да, есть и белый хлеб, но он дорогой и ели его только белые рабовладельцы…» - мне представилось, как упитанный белый помещик бросает буханку чёрного «Бородинского» чернокожему слуге… «Отнеси это моим чёрным рабам. Чёрные должны есть чёрное!» - смеётся помещик и забитый слуга несёт кирпичик хлеба в конюшню, где ютятся сотни угнетённых негров. Нет, лучше в трюм утлой шхуны, идущей из Мозамбика в США. Отодвинув от себя чай с хлебом, я переключил телевизор на канал «Культура», где несколько белоснежных культурологов рассуждали о расизме в пьесах Шекспира. «Это они ещё Есенина не читали, поэму «Чёрный человек»» - подумал я: «В наше время эти авторы стояли бы перед африканцами на коленях вместе с Троепольским, у которого весь Бим белый, а чёрное только одно ухо. Почему не наоборот?». И, вспомнив расистские фразочки типа «Белые начинают и выигрывают», «Чёрный список» и «Чёрного кобеля не отмоешь добела» я открыл холодильник, надеясь найти там толерантную еду.
    В холодильнике стояла банка чёрной икры, которая обидеть чувства чернокожих никак не могла, потому что была куплена на мой день рождения и за бешеные деньги. Как и барабулька, выловленная в Чёрном море. «Да и не знают негры таких кушаний, но, если будет возможность, я отнесу три, а лучше две барабульки в приют для чернокожих стариков, потерявших здоровье на плантациях белоснежного хлопка.» - решил я и пошёл развешивать уже постиранное бельё. Блузка жены, кстати, действительно превратилась в метиску и очень грустно смотрела на меня всеми своими пуговицами.
    - Это расплата за расовые преступления. – жёстко сказал я: - Знаешь, сколько чернокожих невольников умерло ради того, что бы ты явилась миру, вся такая хлопковая и воздушная? Знаешь, как белый плантатор-поработитель хлестал невольников бичом за малейшую провинность, не жалея даже молодых чернокожих девушек?
    И я повесил блузку между моей майкой, не потерявшей ни капли своего благородного чёрного цвета, и красной мексиканской рубашкой.
    А в голове прокручивалась эта жуткая сцена, вызывающая даже не слёзы, а содрогание всего тела – белый плантатор в пробковом шлеме поднимает свой хлыст, а у его ног лежит обнажённая и порабощённая негритяночка…
    «А почему бы мне, пока нет жены, не искупить хотя бы частично свою вину перед африканским континентом и не удочерить ненадолго чернокожую девчушку лет 20-ти?» - эта мысль мне показалась очень своевременной и, главное, толерантной. К тому же шлем у меня есть, безмерное сострадание к рабам и особенно к рабыням я испытываю уже с утра, да и хлыст где-то валяется…
   
    Жена вернулась раньше на сутки. Видимо, консьержка, узнав, в какую квартиру идёт правнучка чернокожих рабов, позвонила моей супруге и сообщила о моих планах по борьбе с расизмом…       
    Когда жена, открыв дверь своим ключом, зашла, она увидела меня в пробковом шлеме и в носках, а на моих коленях восседала наша временная чернокожая падчерица Элизабетт из племени банту, поедающая ложкой чёрную икру…
    Оголтелые расизм и шовинизм, угрозы из лексикона ку-клукс-клановцев, полное отсутствие политкорректности, никакого чувства вины за многолетние страдания чернокожих и неожиданное умение прекрасно управляться хлыстом – это всё, что я могу сказать о своей жене. Свист этого хлыста ещё долго будет сидеть занозой в моей памяти, а следы от его ударов краснеть на моей спине…
    И у меня в жизни началась чёрная полоса. Или белая... Хотя трудной назвать белой полосой ту часть жизни, когда тебя избивают и выкидывают из дверей квартиры, вещи выбрасывают с балкона, а полицейские бездействуют, потому что им важны их жизни.
    А моя жизнь никому не важна…
    Да и после смерти меня не пронесут в золотом гробу по улицам американских городов и мне не будут аплодировать тысячи потомков рабов, поэтому умирать мне бессмысленно.
    Остаётся жить, по капле выдавливая из себя белого господина. И ждать, когда закончится чёрная полоса. Потому что белая уже закончилась.
    Посмотрите на сборную Франции по футболу.