Арик

Шептались бабы: «Тяжко Верке,
Беда, она и девок старит»
У смерти ж собственные мерки…
Но здесь как чёрт из табакерки,
Явилась помощь. Деверь Арик.

Хирург от Бога и от мозга,
Бронёй повязан от баталий.
Орёл, красавец, но без лоска,
Как Иоанн с полотен Босха,
Умён, насмешлив и фатален.

Нет, нет, он не пытался, что вы!
Прибрать вдову в пылу утраты.
Но помогал ей добрым словом,
Делился крохами съестного,
Сменив «отъехавшего» брата.

Таскал племянникам глюкозу,
Смеясь соседским пересудам.
Читал про Герду, Кая, розы,
Про леших, дедушку Мороза,
И просто был, всегда и всюду.

Весёлый, шумный, неустанный,
С гостинцем, шуткой, новой книгой.
С рассказкой о заморских странах,
Играл на старом фортепьяно,
Шопена, Моцарта и Грига.

Колол дрова к зиме студёной,
Гулял с племянниками к Каме.
Но, был донос, застенков стоны,
И дядька Арик канул в зонах,
Хирург с волшебными руками.

Карточки

А здесь, читатель, правда. Верь не верь,
Творил прогресс и не такие галсы.
Так до Хрущёва славный город Пермь
Был обнесён и Молотовым звался.
Но мы лесные, нашим не с руки
Менять поконы, отчества, поверья.
И мы назло писались – Пермяки,
А город называли только Пермью.

Четвёртый год бесчинствует война,
Уже понятно, гансы будут биты.
Таких как Вера нынче не одна,
Мужик в окопах, дома – инвалиды.
Там на фронтах сейчас кромешный ад,
А здесь в тылу работа, голод, зимы.
Одно спасает, старый детский сад,
И там паёк. Не жирный, но терпимо.

Сегодня в группе радостный настрой,
И детский хор разучивает песни.
Но на душе беда и непокой,
У Веры ужас. Карточки исчезли!
Звучит «Катюша», светятся теплом
И голоса и крохотные лица.
А тут кошмар! Раззява, поделом.
Хоть под трамвай, чтоб до смерти убиться.

Пускать слезу? Да полно, все свои,
Идти на паперть, но ведь это низко.
Придётся вспомнить навыки швеи,
Где созидала Верочка-модистка.
С младых ногтей вся дружная семья
Учили Веру шить, вязать на спицах.
И старый «Зингер» кстати, как нельзя,
Спасибо, мама, пусть тебе там спится.

На фронтах

Мир трясёт, приливы и брожения, Питер наш, но выжили не многие. Аргентина рвёт дипотношения с Гитлером и гепатитным Токио.
У кремля знамёна рейха падают, морды фрицев трауром отмечены. Наши снова в Бресте, это радует, потому как путь теперь в Неметчину.

Голод

Читатель! Оторви себя от миски,
Ты скоро не поместишься в гробу!
Признайся, ты когда-то ел очистки?
Картофельную, то есть скорлупу.

Конечно. Я ведь тоже не блокадник,
Не грёб последних крошек со стола.
Но бабушка внучку примера ради,
Из них когда-то блинчики пекла.

Понятно, что на масле со сметаной,
То были не блокадные блины.
Но те иные, многим ветеранам
Казались манной в ужасах войны.

Вот так и Вера, потеряв те крохи,
Что с карточками в вечность отошли.
Давила сто процентов из картохи,
За исключеньем матери земли.

Обшив соседок, прочие работы,
Примерки, кройки, штопка без затей.
И на олифе драники-сироты,
Всё для того, чтоб вытащить детей.

Ах, женщина, извечная загадка!
Ах, бабу как Россию не понять.
Не надо громких фраз, что пахнут сладко,
Попробуйте их просто охранять.

От сглаза, от беды и вражьей силы,
Воспринимая каждую как мать!
За то, что просто пашут, как кобылы,
Когда мужик уходит воевать!

Подёнщина

В те времена свершений и побед
Был чудом из нерусской мелодрамы
Сегодняшний фаянсовый клозет,
У остальных же выгребные ямы.
В июльский зной, немым укором злу,
Благоухали хлевом и уборной
«Курятники» с отверстием в полу,
И это было повсеместной нормой.

Их чистили под утро, до зари,
Пока не разогрелось (дальше прозой)
При помощи ковша золотари,
В миру их величали – говновозы.
Ты скажешь, баба, как она смогла?
Ведь эта грязь не для кисейных леди.
А Верочка, представь себе, гребла,
И как иначе, если дома дети?!

Соседи ж, пряча жалость добрых лиц,
Давали за подёнщину без спора:
Кто хлеба кус, кто парочку яиц.
А голому и телогрейка в пору.
Так труд любой почётен, господа,
И для детей пошёл бы даже Яхве.
Беда, она и в Африке беда,
А рубль, он, как вы знаете, не пахнет.

Крысы

Бои за Пешт, сама земля тряслась,
Казалось, камни заходились в крике.
А здесь в тылу цвела иная мразь,
Да каждый слышал - скупщики, барыги.

Когда народ не ел, недосыпал,
Одной страной, одним зубовным стоном.
В тылу иуды праздновали бал,
Скупая тряпки, золото, иконы.

Они потом ходили на парад,
Побед и стягов радостных не чужды.
Сверкая златом подленьких наград,
От интендантско-валенковой службы.

Они не шли с ножом из-за угла,
За Саласпилс испытывали жалость.
Но просто жрали сыто в три хайла,
Всё то, что нашим мамам не досталось.

Так Вера, спрятав слёзы за лицо,
За бак перловой на олифе каши,
Сдавала обручальное кольцо,
Последний крик, оставшийся от Саши.

На фронтах

Итак, февраль! Советские войска громят фашизм, катясь победной лавой. Ещё рывок, и логово врага, бомбим Бреслау. Мы бомбим Бреслау!
Ужели всё, последний переход. Душа, не плачь, Господь, тебе осанна! И в кинозалах Бейбутов поёт на всю страну «Аршина мал алана».