Сквозь хрустальную линзу тёмной ревнивой дыры вижу, что захочу. Навожу востроглазый фокус. Мутное далёко чистится ясной сырой звёздностью, пускает меня в колкое лоно заспиртованной памяти, не требуя платы. Я в своём праве. В римском, греческом, византийском. Отклоняю гироскоп — подчиняется. Бью лонгиновским копьём в циферблат, точно в солнечное сплетение стрелок. Стрелки недовольно стреляют. Открывают огонь и я в него падаю. Раздуваю мехами пожар — жарче, ярче, гуще. И плавится в нём латексная ткань времени, и червоными ожогами чувствую сладость перехода.
Пытливый взгляд срывается с поводка, змеится за ретушированные горизонты, буравит спрессованные пласты, и от токсичного желания тают десятки и сотни времён, расползаются варёными мышечными волокнами.
Вижу.
Подо мной метрономом море, и волны лижут взасос кварц песка. Любовники навсегда. Ты мне — я тебе. Ты мне — я тебе.

Зеленеет Беллами-Кей. В его холмы врезаются пассаты. В гавани стареющая проститутка встречает рябого пирата. Нетрезвая походка раскачивает тяжёлую серьгу, закопчённую порохом. Проститутка в слёзы. Флибустьер соскучился, флибустьер устал. Он, привыкший к абордажным крюкам, берёт её руку, он нежен с ней. Берет её лицо в свои большие багровые ладони и целует узкие губы, так, как никогда не целовал шлюх в карибских портах. Пират щербато улыбается и достаёт из кармана на тонкой цепочке золотую иконку Девы Марии, не пропитую, сбереженную. Протягивает смущённо. Поднимает ухабистое лицо к небу и щурится  солнцу. Шепчет что-то сухим ртом. Что-то пиратское, солёное. Проститутка бережно прячет подарок и вздыхает так, будто только что воскресла. Зеленеет Беллами-Кей. Ночь накрывает гавань.

Линза кружит юлой, бешеной, неподвластной. Рвутся пронзающие всё струны, алкаю продолжения. Вокруг нарастает антрацитовый смерч, вхожу в него, словно к Богу. Он вяжет меня тугими хлыстами, раскручивает пращой и отпускает на пике. Я вылетаю обречённой стрелой навстречу Ланиакее. Её громадность пугает даже меня. Я — местный, она — внегдешняя. Рядом Аттрактор и Дева. Киваю им и они приветливо улыбаются. Я хочу дальше и глубже. Разбег и нырок в поднадмировое. Немного тошнит. Я ещё новичок. Слабый и мыслями и знаниями. Стажёр в этой профессии. Но всё же выходит и второй заход. Я снова на берегу? Нет. Нет. Это пустыня. Ниже.
Вижу.

Александрия. Древняя столица Птолемеев. Величественная, окружённая морем, озером и рекой. Прекрасная. Немолодой уже клерух впервые в Мусейоне. Он обходит его залы раз за разом. И красота бьёт по его неискушённым глазам, по его деревянным солдатским нервам. Слепит сознание сама возможность существования подобного. Сначала воин, сейчас земледелец впервые растроган. Наконец-то он понимает -  за что они лили кровь. Не за царей и фараонов. За это. За чудо. Но нечто тонкой струйкой втекает в жили. Чёрное, обжигающее. Это в нём поднимается ярость. Всё скрыто и спрятано здесь, для знати. Не для него. И руки бугрятся мышцами и слёзы радости сохнут на горячих от злости глазах.

  Линза кружит юлой, бешеной, неподвластной. Рвутся пронзающие всё струны. Стоп! Я не хочу наверх. Линза озадаченно замедляется. Обрывки струн нерешительно тянутся друг другу. Я пойду ниже. Глубже. К себе тому. Слабому, но живому. Подчиняясь моей воле фокус целится в меня. Стрелки высекают огонь из звезды, плюётся пламенем циферблат. Копьё выпадает из рук и ожоги становятся кожей. Падаю в своё время. Опасно, но я рискну. Нет горизонтов событий, нет темноты зеркал. Реликтовая пелена спала. Я падаю и встаю. Во весь рост пережитых чувств, во всю силу передуманных мыслей, во всю искренность былых желаний.
Вижу.
Ночной город в зимних огнях. Жёлтые вены тёмных дорог. Шумы и тревоги миллионов душ.
Вижу.
Крыша знакомого дома. Десятки иголок антенн. Падаю сквозь переборки, сквозь плиты, бетон и металл.
Вижу.
Её.
Нет. Уже чувствую. Уже я настоящий беру за руку её настоящую и веду в постель.
  Целуемся как в семнадцать, до раздражения вокруг губ. Я пытаюсь обнять её сразу всю. Плечи, спину, бёдра, голени. Пытаюсь стать Шивой. И у меня получается. Своим молчаливым одобрением она требует большего. И я поклоняюсь святыням. Целую её глаза, задерживаюсь на шее, несдержанно набрасываюсь на грудь. Её сердце так близко, мне так знаком его стук. В этот момент её душа именно там. Я знаю — я в своём праве, потому что она сейчас царапает мне спину.
Ниже.
Туда где рождается новое. Прижимаюсь и растворяюсь в ней. Словно я опять наверху, в других мирах. Но, положив руки мне на голову, она возвращает меня к себе. Я поднимаюсь и долго целую её колено, а потом переворачиваю спиной к себе.
Глубже.
Движения и дыхания становятся резче. Как же давно я не дышал. Снова раздуваю пожар — жарче, ярче, гуще. Её волосы уже в моей руке, а другую она тянет к своей груди. И мы оба встаём во  весь рост пережитых чувств.
Глубже. Глубже. Глубже.
Решено.
Я. Остаюсь. Здесь.