Они все красивые. И те которые умные, говорят - дайте нам пару хороших туфель и мы покорим мир. Их довольно много, что бы там не доказывали  всякие  шовинисты.  Умные женщины - тетки с харизмой. Мускулатурой, бородатой грудью и рентгеновскими лучами вместо зрачков. Контингент для  сугубого круга специалистов-любителей. Неглупых женщин тоже достаточно.  Венец творения природы. С ними по крайней мере есть о чем поговорить. 
Однако глупых наверное большинство. И слава Творцу если это так.  Они все, в идеале, изначально созданы быть такими. Просто когда-то давно,  произошла мутация. Солнечная радиация  или ледник неправильно растаял.
И тебе крупно повезло, если с тобой рядом есть  такая среднестатистическая скво . Даже если она откровенная дура. Это неважно.  Потому что любая из вышеперечисленных  может по итогу оказаться  туповатой и недалекой блядью, с окурком папироски вместо сердца, и легко  даст  тебе понять, что ты о них абсолютно ничего не знаешь.

Игнат без труда рвет руками карточную колоду. Он может пальцами закрутить чугунную контргайку так, что  если она вдруг  пошла не по резьбе, то поставить ее на место можно разве что  газовым ключом второго номера.

Где-то в конце восьмидесятых,  подросток Игнат привел свою пассию на дискотеку. Первые чувства, первый вояж. Можно сказать испытательный.
Незадолго до этого, по телевизору показали настоящий французский сериал,  «Графиня де Монсоро».  Игната был потрясен. Он даже кота своего назвал – Шико, по имени одного из персонажей. Он прочитал одноименную книгу. Потом всю трилогию. Потом перешел на  «Три мушкетера».
Беззаветное служение даме сердца, храбрые и  коленопреклонённые рыцари готовые ломанутся в запредельные ебеня по одному только мановению наманекюреных пальчиков. И как награда – « Ах Луи, мой Луи, я люблю вас, я ваша». Всë это, на фоне пубертатного взрыва в очередной раз построило отношение Игната к слабой половине человечества.  И сейчас, взрослеющий шевалье, защищая честь своей мадемуазель прямо в центре танцпола, чуть ли не с дворянскими выебонами кинулся в кучку каких-то посмевших.

А потом ничего не было.

Не было хулиганов, танцпола, девушки. Была только мама, с упреками прикладывающая тампоны с бодягой к его опухшему лицу. Переднего верхнего зуба тоже не было. Но он был горд и счастлив. Ведь завтра, он придёт к ее балкону с окошком и услышит: «Ах Луи, мой Луи. Я люблю вас, я ваша».

В  раннем детстве Игнат часто болел. Будучи младенцем даже пару раз попадал в реанимацию.  Не ходил в детский сад,  почти не гулял и совсем не общался с уже через чур активными для него сверстниками. Гомеопаты не рекомендовали.
Единственным другом была девочка из соседней квартиры, одногодка Наташа. Наташенька страдала слабоумием, и по этой причине также имела минимум общения с окружающим миром. Так они и росли, на одном подоконнике, два комнатных цветочка.

Папа у Игната отсутствовал, так уж случилось, бывает. Но зато  имелись многочисленные мамушки, бабушки, тетушки, под чьим тесным попечительством он находился, будучи единственным и вдобавок нездоровым ребенком.
Доходило до того, что, когда купали маленького Игнашу под душем в ванной комнате, и туда случайно забредал дедушка, малец закатывал истерики закрывая ладошками гениталии, а дед был изгоняем  криками и тряпками, прям как тать из курятника.
Можно было задуматься, что светило Игнату при таких то делах. Однако никто не задумывался.
Не стать в дальнейшем круглым гомосексуалистом Игнату помогло возвращение в семью старшего брата матери.

Дядя Аркаша много лет находился в Коми-Пермяцкой АССР, где  валил деревья для социалистического хозяйства, зачем-то душил гнид, и  был весь покрыт замысловатыми, синими рисунками, один из которых во всю спину, напоминал дворец с крестами из бабушкиной книжки, в котором по ее словам живет боженька.

С ним можно было никого и ничего не бояться. 
Он боролся с племянником на руках, учил его подтягиваться на турнике, а однажды взял с собой  в общественную баню, где у мальчика и  сложились все окружности с эллипсами.
То, что болталось у дяди между ног, было несоизмеримо больше чем у всех присутствующих в помывочной, свисало шлангом длинной  чуть ли не с самого Игната и безусловно производило впечатление.

Племянник понял, чем дядя валил деревья, душил загадочных гнид, и почему с ним всегда почтительно здороваются  ужасные соседи, которыми пугали Игната, когда он громко топал по полу.
И раз уж они с дядей близкие родственники, то у него непременно должно вырасти тоже самое и таких же размеров из того, что имеется.
Он сможет валить им деревья, и даже сшибать лампочки под потолком, весь покроется такими же как у дяди рисунками и зашугает на веки вечные проклятых соседей не разрешающих топать по полу. 

Он осознал себя частью чего-то большого и грозного. Оставалось уточнить один маленький момент, и слабоумная Наташенька в этот же вечер была исследована. Взвешена, измерена и умножена.
Мир в глазах Игната приобретал четкие очертания. Выстраивалась строгая, пищевая цепочка. Больше он не давал себя мыть женщинам, и уже никогда не стеснялся деда.

А где-то в конце восьмидесятых, юный шевалье де Игнат раскачивался на качелях детской площадки по улице Коммунистической. Мир в очередной раз менялся в его глазах, из которых солеными каплями вытекали пустые иллюзии. Скрипели подшипники, словами недавней встречи у балкончика с окошком: « Ты беззубый!  Мне беззубые  не нравятся!». Игнат смотрел на птиц в небе.
Он хотел стать летчиком, но стал слесарем - наладчиком.

А совсем  недавно  развелся в третий раз.