Ряды кариатид меж столиками в зале,
Где сцена, микрофон и рампа без огней;
Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали,
И подпевал тапёр всё глуше, всё пьяней.

Ты пела до зари, как канарейка в клетке
(Надеюсь, этот штамп читатели простят).
Бухали калдыри, визжали профурсетки,
И за двойным окном луной был полон сад.

Пока не пробил час, – в объедках рататуя
Танцующий в дыму ламбаду и фокстрот,
Излишне горячась, толкаясь и быкуя, –
Догуливал свое уралвагонзавод.

Сама себе закон, в слезах изнемогая,
Ты пела о любви – всё тише, всё слабей.
Гремя под потолком и жалости не зная,
Мне голос был – он звал: «Забудь её, забей!

Не будучи знаком ни шапочно, ни близко,
Ты думал, будет с ней и просто, и легко?»
Я отвечал кивком. «В притонах Сан-Франциско»
Наигрывал тапёр, как полный ебанько.

Тарам-тарам-тарам – в пылу цыганских арий
Поклонники её – соперники мои…
В саду был ресторан, за садом дельфинарий,
За ними порт и рейд, на рейде корабли.

И дела нет важней, чем выйти на поклоны;
Нет счастья, нет измен – есть только вечный драйв,
Есть рампа без огней и дама у колонны:
По виду (и вообще) – типичная sex-wife.

Под солнцем и луной не изменяя градус,
Не требуя любви и верности взамен,
Мелодией одной звучат печаль и радость…
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен.