Все люди рождаются одинаковыми. Маленькие, голые, беззубые, мокрые от околоплодных вод и крови. Абсолютно беспомощные они спят или сосут материнскую грудь, их мозг девственно чист, они любимы своими родителями, и кто из них станет гением, а кто убийцей совершенно не понятно.
Я тоже был таким же. Как и ещё, минимум десяток младенцев, родившихся в роддоме со мной в один день. Это сейчас мне тяжело лежать и ни о чем не думать. Тогда я это умел. В этом возрасте все это умеют.
Я ни о чем не думал и ничего не понимал. Поэтому, то, что произошло после моего рождения, я узнал потом.
Как только я начал осознанно ощущать этот мир, я понял, что не такой, как все. Мой папа понял это сразу. Ему сказали об этом в роддоме.
Он ушел в недельный запой, а потом собрал свои вещи и уехал. Как оказалось, навсегда. Я никогда его не видел. Впрочем, как и он меня. Не могу сказать, что я испытываю печаль по этому поводу. Скорее любопытство. Мне интересно было бы на него взглянуть. Фотографий папы не сохранилось потому что мама их сожгла вместе с какими-то оставленными им рубашками, документами и другой оказавшейся ненужной чепухой.
Меня забрали домой, где я стал жить с мамой и бабушкой. Собственно говоря, это практически все мои знакомые люди. Я знаю ещё бабушкину подругу Надежду, которая иногда заходит в гости, пьет чай, смотрит на меня, качает головой и молчит.
Моя бабушка учитель музыки. Вернее бывший учитель музыки. Поэтому я часто слушаю пластинки, которые она ставит. Собственно, если бы не эти пластинки, я бы сошел с ума. Хотя скорее всего нет, не сошел бы с ума, я бы уже умер. Потому что в моей жизни не было бы больше ничего кроме ложки с кашей, которой меня кормят три раза в день, разжимая зубы специальной штукой, название которой я не знаю. Кроме ванной, где меня моют теплой водой из душа и пеленок. Но про пеленки я вам говорить не буду. Мне уже шестнадцать лет, и мне несколько неудобно об этом говорить.
Я бы наверное умер без музыки. Но бабушка мне ставит пластинки, и я жив. Больше всего я люблю полонез Огинского. Не знаю, как бабушка об этом догадалась, но я его слушаю чаще всего. Может быть потому, что бабушка его тоже очень любит? Не знаю, спросить я не могу. Я могу только слушать музыку и голос бабушки.
Раньше я слышал и маму. Она была хорошая, моя мама. И я ее понимаю. Хотя бабушка с ней не разговаривает. Не знаю, что она взъелась на маму? Она еще молодая женщина, поэтому и вышла замуж за Васина.
Васин это капитан ракетных войск. Они женились в позапрошлом году и уехали на Дальний Восток. А я остался. Это и понятно, им там обустраиваться надо, семью строить. И я бы им очень мешал. Потому что за мной надо постоянно следить, кормить, мыть и менять пеленки. Ах, да, давайте не будем про пеленки, мне правда не очень удобно об этом говорить.
Я остался с бабушкой. И еще с бабушкиными пластинками.
Я знаю слова полонеза Огинского. Бабушка говорит, что они на польском. Я не знаю польского, но слова выучил наизусть.

Pieśń do Ojczyzny zna swój szlak,
wirując w niebie niby ptak...

Я закрываю глаза и представляю себе, что я стою в поле, а надо мной летит маленькая птичка. Она поёт эти непонятные слова, я вдыхаю аромат цветов, и я счастлив. Знаете, что самое невероятное в моей фантазии? Не птичка, поющая на польском, нет. А то, что я стою. Стоять-то я и не умею. Это очень смешная фантазия! Я и вдруг стою!
Ах, да...извините, вы меня, наверное, жалеете? Таких, как я принято жалеть. А вот и зря. Когда мне было лет семь-восемь, я тоже себя жалел. Я ненавидел и маму, и папу за то, что они родили меня таким. Но потом это прошло. Я понял, что ненависть это неправильно. Они ведь не знали, что я буду не такой, как другие дети. А папа... Он просто слабый человек. Такое бывает. Наверное даже слабее меня.
Каждый вечер, бабушка садится у моей кровати и говорит сама с собой. Вряд ли она думает, что я ничего не понимаю из ее слов. Это же не полонез Огинского, где поют на польском языке.

Kościół na górze stoi tam,
biegałem doń w dzieciństwie sam...

Попробуйте понять что-то! Ни слова не разобрать. Это может спеть только маленькая птичка над моей головой.
Бабушка садится на стул, гладит мои волосы и говорит:
-Не знаю я, даже думать боюсь, что с тобой будет. Сколько мне осталось, милый? Пять лет? Десять? Никто не знает. Никто. Пока я рядом, с тобой ничего плохого не случится. А потом... Твоя мама и Васин? Смешно... Была я в этих пансионах для таких, как ты...Всё видела...Как бы я хотела жить вечно, чтоб быть рядом...Чтобы не оставлять тебя.

.... świecił do mnie tam z ambony
i koiły mnie kościelne dzwony.....

Поёт маленькая птичка над моей головой.
Я знаю, чего боится бабушка. Она боится того, что я останусь один. Если честно, то я и сам этого немного боюсь. Если бабушка умрет, то меня заберут туда, где со мной будут чужие люди. Я думал об этом. Я знаю, что каша в ложке там будет не такой вкусной, а пеленки мне будут менять реже...Хотя, я же обещал не говорить про них. Извините, не очень удобно получилось.
Но я к этому готов. Правда, правда. Только если можно, пусть мне там хотя бы иногда ставят музыку. Можно только полонез Огинского.

Boże, dodaj nam siły!
Boże, bądź miłościwy!
Boże, broń nas przed wrogiem!

И над моей головой будет лететь и петь маленькая птичка. Этого мне вполне достаточно, чтобы закрывать глаза, чувствовать аромат цветов и стоять! Стоять в поле! Это вам нужно много для счастья, мне достаточно и этого.

Жаль, что никто об этом не прочитает. Жаль, что там, куда меня когда-нибудь увезут никто не будет мне ставить пластинки. Я ведь и писать не умею. И говорить тоже. Ну, и пусть. Маленькая птичка всё равно не оставит меня. Как и полонез Огинского в моей памяти.